Метаморфозы представлений о марксизме в ситуации "постсовременности"

Гижа Андрей Владимирович кандидат философских наук доцент, Донецкий национальный технический университет 83120, Украина, Донецкая область, г. Донецк, ул. Н. Островского, 26 Gizha Andrew Vladimirovich PhD in Philosophy Docent, the department of Philosophy, Donetsk National Technical University 83120, Ukraine, Donetskaya oblast', g. Donetsk, ul. N. Ostrovskogo, 26, kv. 55 andry@vnet.dn.ua Другие публикации этого автора

Исторические судьбы научного наследия К. Маркса многогранны и показательны. По отношению к нему можно многое сказать о соответствующих направлениях и мыслителях, включающих не только собственно философов и социальных теоретиков, но и представителей экономической науки, различного рода аналитиков, политологов, социологов и т.д., вплоть до субъектов медийных структур и обыденного сознания. Это свидетельствует, прежде всего, об его историко-культурной цельности и экзистенциальной существенности, предельной смысловой масштабности и цивилизационной значимости. Если Лев Толстой, по образному выражению Ленина, был «зеркалом русской революции», то Маркса по праву можно считать зеркалом мирового процесса общественного развития.

Другое дело, что само чтение с этих «зеркал», распредмечивание содержательности, зафиксированной в текстовых формах первоисточников и биографических справках их создателей, не является процессом пассивного и догматически-сектантского восприятия, а требует для своего правильного проведения подготовленного и знающего субъекта. Артефакты культуры в своём смысловом богатстве не даются профанному сознанию, прочитывающему свитки истории в замкнутых пределах идейно-бытовой целесообразности. Но самым большим грехом профанирующего отношения к смыслам и символам знания есть подспудный имморализм субъекта, подозрение им в духовной нечистоплотности творцов и вершителей нового слова, убежденность в их низменных помыслах. Он легко экстраполирует свой недостаточный внутренний мир вовне, и низведение творца до приписывания ему собственных неблаговидных мотивов кажется этому субъекту не только убедительным, но и собственно доказывающим эту процедуру мнимого истолкования.

Ярким примером этому служит абсурдное обвинение Маркса в том, что в своей работе над «Капиталом» он действовал в интересах американских банков, якобы финансировавших дело всей его жизни. Этот идеологический вброс делает американский автор Саттон, чье квазинаучное рассмотрение марксовых положений определено софистическим приемом подрыва доверия к первоисточнику, воскрешающим мифологию их тотального опровержения. В данном случае это делается путём указания на якобы имеющий место плагиат и/или недоброкачественное стороннее финансирование. Энтони Саттон отличается в том и другом варианте ^[1]. Одиозная пятая глава его работы посвящена Марксу с характерными темами – «Маркс как плагиатор» и «Благодетели Маркса». К сожалению, эту негодную и научно несостоятельную традицию перенимает В. Катасонов, ссылающийся на данные Саттона как на безусловный факт ^{[2, с. 1040]}. Соответственно, вся критика Катасонова, направленная против системы капиталистического производства, проводимая вне марксистской парадигмы и находящаяся вообще за рамками научной методологии, не только не достигает познавательного и идейного успеха, но, напротив, производит удручающее впечатление своей методологической произвольностью, попыткой опереться исключительно на клерикальные предпочтения как субстанциальную основу общественно-политического и экономического развития.

Проведение такой «критики» остается сугубо декларативным и только по видимости выглядит творческим преодолением устаревших трактовок. Критичность философа нередко сама заражена идеологическим предпочтением, которое он не в состоянии распознать. И, следовательно, его разоблачающие инвективы оказываются всего лишь идеологическим ответом в холодной войне основных государственных или транснациональных мировоззрений.

Научный подход к любой теме, независимо от её социально-гуманитарной или естественнонаучной принадлежности, предполагает достижение определенной степени добросовестности и ясности понимания. Начало исследования – в первоначальном установлении своего предмета, его отчетливое понятийное представление, хотя бы и выглядящее, на первый взгляд, абстрактно и схематично.

Соответственно этому положению проведем предварительную структуризацию того, что называется «наследием Маркса». Здесь надо различать, по крайней мере, четыре момента.

Первый заключается в том, что есть Маркс как таковой, с его биографией и философско-мировоззренческим кредо, с общекритической методологической установкой, о которой даже нельзя сказать материализм это или идеализм. Он сам в ранней работе называет свою позицию реальным гуманизмом, а о двух вышеозначенных определениях говорит как об односторонностях. Это тем более верно, что собственно философским материализм становится после работ Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», «Диалектика природы» и «Анти-Дюринг».

Маркс глубок и не стандартен, это тонкий мыслитель. Его решительное отличие от философов и ученых, определивших особенности и континентальной, и британской философии в новоевропейском, просвещенческом и немецко-классическом вариантах, выражаются в подчеркнутой научности и социально-гуманистической направленности его творческой деятельности. Здесь особую роль играет софийная составляющая философствования, очерчивающая дальние перспективы человеческой истории, её экзистенциальные предрасположенности и глубинные мотивации. К.Х. Момджян, разделяя типы философствования на рефлективный, говорящий о мире «в собственной фактологии и логике его бытия» ^{[3, с. 89]} и валюативный, ценностный, интересующийся «не сферой сущего, а сферой должного» [там же], определяя марксову мысль, утверждает, «что специфика его философии состоит не просто в сочетании эпистемной и софийной традиции, а в попытке их органического соединения, при котором принцип их взаимодополнительности заменяется принципом взаимосводимости» [там же, с. 90]. Но вряд ли можно понятийно корректно трактовать «органическое соединение» именно в контексте взаимного редуцирования. Скорее, здесь уместно использование гегелевской категории диалектического тождества, предполагающей смысловую сочетаемость и содержательную взаимопроницаемость сторон исследуемого процесса с одновременным сохранением их относительной самостоятельности.

Здесь нет и не может быть никаких «ниспровержений», поскольку речь идет об опредмечивании внутреннего опыта субъекта, который как переживаемая реальность всегда истинен. Касательно же философских суждений можно утверждать, что все они истинны, если высказаны философами как философами.

Момджян экспансию ценностно-мировоззренческой компоненты в построения научного сознания в целом оценивает негативно: «Опыт этот можно признать неудачным, доказавшим, что любая интервенция ценностного сознания в область рефлективного знания губительна не только для науки, но и для идеологии» [там же, с. 91]. Это суждение мы определим как неверное и исторически, и логически. Во-первых, хорошо известно, что «без “человеческих эмоций” (а, следовательно, и без обращения к духовно-ценностной составляющей личностного отношения – добавление мое – А.Г.) никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины» ^{[4, т.25, с. 112]}, а продолжающаяся история не выносит, за редким исключением, однозначных приговоров. То явление, что на определенном этапе потерпело кажущееся идейное поражение, впоследствии может показать свою жизненность и необходимость. Во-вторых, рассматривая ситуацию сугубо логически, нужно понимать, что единичный опыт не может вынести вердикт относительно «любой интервенции». В конце концов, опыт Парижской коммуны тоже можно было принять исключительно в контексте её поражения, т.е. явной неудачи, но дальнейшее развитие европейского рабочего движения говорит о насущной необходимости продолжения сопротивления власти капитала.

Следующей компонентой учения и наследия К. Маркса выделим его обработку, интерпретацию и дописывание-компоновку (последних материалов по «Капиталу») со стороны Ф. Энгельса. Появляется марксизм, который и есть переложение Маркса в трактовке Энгельса, продолжившейся затем в трудах ряда европейских и русских социал-демократов (П. Лафарг, Г. Плеханов и др.). На этом этапе возникает множество дискуссионных вопросов, обсуждение которых проходит в атмосфере, далекой от отвлеченных академических диспутаций. Это вызвано тем, что предмет исследований здесь включает не только теоретические, но и совершенно практические, более того – политические моменты, обращенные, к тому же, к широкому кругу представителей народного сознания. Последнее обстоятельство со временем будет только усиливаться, что вызывает необходимость переложения сугубо теоретических соображений на ясный и понятный язык массового повседневного опыта. В современной физике такую транскрипцию считают обязательным для выполнения методологическим требованием выражения результатов эксперимента на языке наблюдений. Перед нами, таким образом, возникает познавательная ситуация с общей логической структурой, положительно протестированной в форме естественнонаучного знания. Для социо-гуманитарного и экономико-политологического знания основная проблема данной транскрипции заключается в её релевантном проведении, позволяющем избежать или преодолеть опасности вульгаризации, редукционизма и пошлого эклектизма.

Если первая компонента наследия Маркса имеет статус целостного первоисточника, действительного истока последующейтрадиции научного и одновременно онтолого-ценностного социально-антропологического познания, обладающего неиссякаемым эвристическим потенциалом, то сама традиция оказывается уже с конца XIX века исторически и культурно расщепленной. Появляются её западноевропейские ревизионистские мелкобуржуазные вариации, в России возникает течение легальных марксистов, затушевывающих антагонистические противоречия при капитализме между трудом и капиталом, оформляется меньшевизм как выражение ортодоксального и внеисторического «марксизма». Исчерпывающая критика этих направлений дана Лениным сразу же, уже в конце XIX- начале XX столетия.

Иллюзии современников того времени, переживающих и осмысливающих исторические общественно-политические сдвиги в их зарождении и развитии, хорошо демонстрируются общим настроем статьи М.И. Туган-Барановского «Кант и Маркс (по поводу русского перевода сборника статьей Форлендера о Канте и Марксе))» ^[5]. Здесь К. Каутский представлен как наиболее видный представитель «современного марксизма», автор далее сетует, что в качестве опоры марксизм выбрал «самую слабую философскую систему – материализм», отвергает этическое обоснование социализма, говорит не больше и не меньше как об аморализме (!) Маркса. Характерно завершение этой статьи, где речь идет о необходимости (в 1912 году!) новой теории, которая должна «решительно отвергнуть Маркса»: «Новая теория должна по этому пункту решительно отвергнуть Маркса и пойти с Кантом; но уже одно то, что кантовские этические идеи становятся обоснованием социализма, в то время как Кант выводил из них необходимость частной собственности, показывает, как глубоко расходится новая теория с историческим кантианством. И потому Форлендер прав, отвергая лозунг "назад к Канту". Но и его собственный лозунг "вперед с Марксом и Кантом" неправильно характеризует задачи нашего времени. Лозунгом современных социалистов должно стать "вперед, к созданию новой теории социализма!", - и Кант и Маркс должны остаться позади, как превзойденные этапы общественной мысли» [ там же]. Мудрено разобраться, куда именно «вперед» и с кем надо идти, а с кем – не надо. В приведенном фрагменте доминируют не смысловые и логические конструкции и формулировки, а элементарные пространственно-наглядные метафоры, не имеющих отношения к собственно мышлению.

Касательно якобы «превзойденных этапов общественной мысли» следует заметить, что подобные рассуждения показывают исключительно самомнение некоторых представителей эпохи, демонстрируют поверхностность их суждений, поскольку мало заявить лозунг по «созданию теорий», требуется сделать это реально, а здесь перед нами голая декларация со смутным желанием каких-то изменений. Хорош был бы Ньютон, если б в XVII веке выступал с заявлениями, что физика Аристотеля устарела, и надо создать новую теорию, но ничего реально не делал для этого. Это является очевидным абсурдом, поскольку, чтобы заявить о ложности физики Аристотеля, требуется иметь правильные представления о законах движения материальных тел, т.е. уже владеть научным знанием. А это знание, в свою очередь, лишает всякого смысла призывы к созданию «новой физики» - она уже создана.

Однако в области социально-исторического бытия подобный абсурд мы видим воочию. Здесь он не так заметен, и даже может снискать определенные лавры глашатаям нового (и несуществующего) марксизма как энтузиастам и провозвестникам чего-то неопределенного, но явно прогрессивного в отношении общего блага. Тем не менее, это псевдотеоретические фразы и позерство. Никакой «новой теории социализма» не создано до сих пор. Кстати сказать, ни Кант, ни Маркс, ни вообще кто-либо из персоналий историко-культурного процесса за всю цивилизационную западноевропейскую историю не остался в виде «превзойденного этапа». Все они внесли взаимно обогащающий вклад в сокровищницу человеческого знания, создав и поддержав культурные традиции Европы. Ленин дает хлесткую и, судя по всему, заслуженную характеристику Туган-Барановскому: «А страничкой раньше воспевается «строгая научность, глубокий анализ и критическое отношение к важнейшим теориям»… кого бы вы думали?., образцового эклектика г. Тугана-Барановского!!. Г-н Рубакин сам вынужден признать, что сей профессор сторонник немножечко марксизма, немножечко народничества, немножечко «теории предельной полезности», но тем не менее называет его «социалистом»!!!» ^[4].

В наше время, иногда называемое «постсовременностью», мы способны обрести удивительные открытия, свидетельствующие как раз о том, что из реальной современности сложившееся общественное сознание, в том числе и в области суждений его научных представителей, выпало. Действительно, понятие современности подразумевает наличие течения исторического времени, наличие различающихся прошлого и будущего, здесь в ходу определения прогрессивности и реакционности, происходит наработка опыта как деятельности, так и понимания общественных и познавательных процессов. Если ничего этого нет, если реакционная архаика раз за разом выдается за новое идеологическое слово, то мы вправе заявить о потере качества современности, о наличии именно постсовременного состояния спутанного исторического времени. И это будет не прорывом в постиндустриальное состояние цивилизации, преодолевшей этап фабрично-заводской промышленной организации, а свидетельством активизировавшихся процессов разрушения онтологической ткани истории.

О каких открытиях, однако, идет речь? Их немало, и все их перечислять нет необходимости. Сошлемся на уже известны нам источник ^[3]. Момджян, как кажется, высоко оценивает научный вклад Маркса: «Марксом, пишет он. - создана многоуровневая и многоаспектная рефлективная концепция общества, не имеющая аналогов в мировом обществознании по числу охватываемых проблем. В этой концепции выделяются, как минимум, четыре уровня теоретического обобщения – социально-философский, общесоциологический, историко-типологический и конкретно-социологический, – на каждом из которых используются процедуры структурного, функционального и динамического анализа общественных явлений. Высший из уровней абстракции – Марксов анализ социума или социальности вообще, как системной совокупности свойств и признаков, выделяющих человека и созданный им мир из царства природы» [там же, с. 91]. Здесь мы видим и признание глубокой системности марксового учения, и то, что по охвату проблем оно «не имеет аналога в мировом обществознании». Вместе с тем, в этой же статье читаем ремарки совершенно иной направленности: «…абсолютизация роли экономики чревата абсолютизацией классовой стратификации общества и классовых противоречий, которой, несомненно, грешит Маркс, считающий нормой известной нам истории не конфликтное взаимодействие социально-экономических групп, а их антагонистическое противодействие» [там же, с. 101]. Вот так начинается и внедряется в общественное сознание скрытое под видом научной критичности и приведения к «современным реалиям» ревизионистское мелкобуржуазное переистолкование наследия Маркса, устранение из его содержания ключевых положений, сущностная нивелировка и содержательное выхолащивание ведущих принципов историко-материалистического и принципиально-классового рассмотрения общественных отношений. Свести классовый антагонизм, суть которого определена местом социальной группы или класса в системе отчуждающего общественного производства, к простой конфликтности интересов, которая в той или иной степени присутствует во многих коммуникационных процессах – означает потерять эвристическую основу адекватного понимания существующего положения дел, стать апологетом буржуазных порядков и выступать за их дальнейшее функционирование и «развитие» как, якобы, сохраняющее наличную исторически прогрессивную содержательность.

Следствием этой дезинтегрирующей «переработки» выступает общее, достаточно уничижительное заключение автора о том, что «в современной социальной теории найдется место не марксизму в его “аутентичной целостности”, а тем отдельным идеям Маркса, которые способны пройти историческую проверку, выиграть в конкурентной борьбе с идеями Вебера, Дюркгейма или Тойнби» [там же].

Момджян предлагает принципиально различать рефлективную, как он определяет, и валюативную, софийную компоненты учения Маркса, сделав акцент на первой и устранив как ненаучную и субъективистски произвольную – вторую. Первая компонента при этом должна подвергнуться дезорганизующей процедуре десистематизации. Это означает, что надо перестать, пишет он, «воспринимать его (т.е. Маркса – А.Г.) рефлективную теорию как “учение, отлитое из единого куска стали”» [там же]. Столь серьезные формулировки требуют, конечно, своего добавления в виде хотя бы беглого перечисления этих «отдельных идей», как и тех позиций Маркса, которые, по мнению автора, не прошли исторической проверки. Этого мы не видим в достаточной мере, что создает впечатление не научного анализа, а идеологически пристрастного, заранее предустановленного приговора.

Кроме всего прочего, достаточно странно звучит авторская модальность будущего времени применительно к предлагаемой «конкурентной борьбе» с идеями, вошедшими в культурный и научный оборот в прошлом и позапрошлом веках. Предложение Момджяна о конкуренции идей только на первый, невнимательный и поверхностный взгляд выглядит осмысленным. Конкурируют товары на рынке, люди за место под солнцем, но идеи обобщающего, философско-концептуального плана вообще не вступают в отношения конкуренции уже в силу того, что они не являются товаром и не имеют стоимостных характеристик. Их содержательная предметность всегда под вопросом, ставящего её в состояние диалектически текучей трансформации и лишающего статуса догмата. В них, в философских идеях, выражается тем или иным образом акцентированная целостность человеческого бытия, находящаяся в состоянии согласованного понятийного самоотражения (самовыявления) с нечеткими содержательными границами. Это означает, что все собственно философские формулировки и положения всегда требуют грамотно проведенного контекстуального анализа, о котором должны позаботиться и сам автор, и комментаторы, и просто читающие. Поясняющий контекст содержит истинностные именования того, о чём идет речь, в каком смысле и в каких рамках вводятся соответствующие категории, что означают применяемые принципы. Особенность этого анализа в том, что он, во-первых, несмотря на свою строгость, всегда будет неточным, в известной мере недосказанным, не формализуемом в ограниченном тексте. И, во-вторых, указанный контекст в силу диалоговой природы философского суждения будет обладать как реальной формой обычного текста, так и виртуальной, подразумеваемой. Первая образует пространство фиксированных и статичных текстуальных значений, и составляет тот уровень познания, на котором можно точно знать. Вторая есть динамическая, временнáя составляющая, образующая специфическое процессуальное дление семантическихрядов, приобщение к которым составляет основу вхождения в состояние не завершенного раз и навсегда знания, но понятийного странничества.

Метафизическое отшельническое странничество, философская инаковость индивида рождает подлинно софийную компоненту сознания, позволяет преодолеть исконное рационалистическое школярство и начетническую наивность формального дискурса.

Школярством является апелляция к несуществующему со стороны и рассматриваемого автора, и ранее упомянутого Туган-Барановского. Между их упованиями на «новую социальную теорию» прошло почти сто лет, а тенденция списания Маркса и в 1912 г., и в 1999 г. осталась характерной чертой тех, кто не хочет видеть именно антагонистические и системные противоречия капиталистической системы, но, вместе с тем, не в состоянии создать искомую альтернативу Марксу. В этом тщетном желании отчетливо слышен отзвук старорежимных «легальных марксистов», дело которых остается востребованным буржуазной апологетикой.

Укор Марксу относительно софийной компоненты, нарушающей, по мнению Момджяна, стройную научность его выкладок, и ненужности «интервенций ценностного сознания» в деле познания общественно-исторических закономерностей принять нельзя. Да и сам термин «интервенция», как и раннее использованное понятие конкуренции, применительно к практике деятельностного познания, т.е. такого, которое нацелено на проведение реальных и существенных изменений, неуместен. Он рождает неверные коннотации, связанные именно с предполагаемой чужеродностью воздействия, его чуждости собственно познанию, тогда как в реальной истории ценностно-мировоззренческая позиция субъекта действия, та или иная форма одухотворенности всегда образовывали основу для познавательных усилий и самой деятельности индивида.

Перед нами, таким образом, идеологический прием, заключающийся в попытке смещения учения Маркса на обочину социально-исторической и философской мысли путём произвольного логического препарирования его смысловой нагрузки. В результате перед нами предстаёт нечто бессистемное, представленное механическим набором «некоторых идей», при этом самый сложный вопрос с аутентичностью почтения Маркса вообще снят, из учения устранена гуманистическая компонента. Такой ревизионизм камня на камне не оставляет от исходной заданности основных марксовых идей и прозрений. Эти попытки тотальной деструкции с одновременно утверждаемой видимостью научности критики не новы, но, поскольку собственно оригинальной теоретической формы мы при этом не видим, то их подлинное содержание сводится только к пропагандистской шумихе.

Обзор сложившихся на текущий момент направлений в марксистской традиции даёт Бузгалин А.В. ^[6]. Его несомненная ценность заключается в широте охвата весьма пестрой картины самых различных воззрений по этой теме, данной с аналитическим уклоном или с подтекстовой оценкой, что делает материал обзора более существенным, нежели справочное перечисление имен с бирками наименований «социал-демократическое», «социал-либеральное» и прочее. Сам Бузгалин А.В. тяготеет к постсоветской школе «критического марксизма». Разумеется, само по себе утверждение по поводу собственной критичности, являясь самоаттестацией, стоит немного. Это только декларация о благих намерениях, которые мы слышим отовсюду, но вся проблема в их реализации. Ровно то же можно сказать и о декларируемой собственной же недогматичности, с попутным обозначением советской традиции марксизма-ленинизма «догматическим советским марксизмом». Вспомним, что всякого рода «критиков» Маркса за последние полторы сотни лет было изрядно. О степени искомой «недогматичности» очередной критической волны говорит сам Бузгалин: «Одни из нас будут тяготеть к теоретическим работам В. Ульянова-Ленина, другие – Н. Бухарина, третьи – Л. Троцкого» [там же, с. 10]. В этой подборке хорошо проявилось ахроническое качество постсовременности, когда зигзаг истории возвращает общественную мысль к мумифицированным именам (второе и третье в перечне), демонстрируя её эвристическую слабость. Столь же туманна и неясна и предполагаемая методология: «Если начать с методологии, то одни из нас (в частности, автор этого текста, Л. Булавка, Б. Славин) отчетливо делают акцент на диалектике, другие не забывают и о некотором позитивном вкладе постмодернизма, третьи не акцентируют своих методологических пристрастий, тяготея к позитивизму» [там же, с. 12]. Но как диалектика никоим образом не может быть методологией (в научном смысле), поскольку она не есть инструктивный формуляр о последовательности выполняемых действий^[1], так и сложно увидеть «позитивный вклад постмодернизма» вкупе с позитивизмом относительно методов, применимых для общественной мысли, ищущей истины. Постмодерн эти методы вообще отрицает, более того, ведёт борьбу против рациональности и логоцентричности как таковых, отрицает само наличие закономерностей в историческом процессе. Позитивистские суждения базируются на содержательно бедных посылках и отрабатывают специфику проведения формализованной логической схематики, оставляющей исследователя на стадии манипуляции чистыми абстракциями.

Относительно подобного многообразия позиций есть точно диагностирующее высказывание Гегеля: «Точка зрения образованности, выражающаяся в таких формальных подходах, дает возможность без конца ставить остроумные вопросы, излагать взгляды, свидетельствующие об учености, делать поразительные сравнения, высказывать соображения, кажущиеся глубокими, и заниматься декламацией, которая может быть тем более блестящей, чем она неопределеннее, и которую тем легче можно постоянно подновлять и видоизменять, чем менее возможным оказывается достигнуть таким образом важных результатов и дойти до чего-либо прочного и разумного» ^[8].

Третья и четвертая компоненты исторического развертывания марксистской традиции обозначают ленинский этап и, условно говоря, советско-сталинский. Один и другой суть творческая разработка идейного багажа марксистской мысли в контексте непосредственного превращения теории в реальную практику государственного и общественного строительства. В результате появляется полноценный симбиоз теории и практики, действующий вариант глобального идеологического и духовного проекта ХХ века, оказавший колоссальное влияние на планетарное цивилизационное развитие.

Внутренний опыт основоположников, как и общий революционно-гуманистический посыл к моменту выхода в свет «Краткого курса истории ВКП (б)» (1938 г.) еще не угас окончательно в рутине повседневных дел. Однако для очень многих нынешних направлений марксистской мысли (или примкнувших к ней) считается чуть ли не хорошим тоном демонстрировать пренебрежительно-издевательское отношение и к советскому периоду вообще, и, в особенности, к пункту 2 главы IV упомянутого «Курса…» под названием «О диалектическом и историческом материализме». Такое положение видится как результат теоретической и историко-культурной близорукости и специфической политико-экзистенциальной незрелости высказывающегося субъекта. К какому бы из бесчисленных направлений марксизма он себя ни относил, в глубине его сердца он сроднён с антисоветизмом, антикоммунизмом и прочими разновидностями буржуазно-либеральных взглядов. Действительно, в его научном лексиконе мы слышим давно разоблаченные либеральные мемы относительно репрессий, сталинского тоталитаризма и ГУЛАГа. Между тем, не следует становиться в позу теоретического высокомерия и всезнайства в условиях собственного неотработанного методологизма и беспутствующего нарративного сочинительства, но попытаться увидеть и признать небывалые масштабы исторической деятельности советского народа. А в соответствии с этим и её духовно-идеологическое обеспечение. Не может практика строительства нового общества осуществляться в рамках вульгарных и примитивно-мифологических представлений. И только после выправления ценностных оснований возможно со-путствующее делу освобождения народов познавательно-практическое движение такого качества, которое обеспечит и методологическую зоркость ученого, и его духовное горение, и достойную гражданскую позицию. Этому способствует, в частности, выработка строгой, понятийно выверенной терминологии, аналитически проведенное вычищение загрязняющих либеральных вкраплений, и, безусловно, и в первую очередь, - постановка методологии социально-исторических исследований на твердый фундамент истинностно раскрытой онтологии родовой сущностной заданности человеческого бытия.

Дух исторического героизма после 60-х годов прошлого века начал заметно и с ускорением сдавать свои позиции. Но тут дело, разумеется, не в марксизме, а в современниках, растерявших качество исторической субъектности и переставших быть творцами. Творчество требует усилий и ответственности, оно далеко от стяжательства, его свобода может быть обременительной. В противоположность творцу потребитель приземлен и устойчив, его смыслы очерчены весьма внятно, ответственность он не несёт и беспредметная свобода его не интересует, - она ведь не имеет товарного вида.

Одна из важнейших задач строительства коммунизма, воспитание нового человека, не осуществилась. Сегодняшние «критики» должны понимать, что их дело критики и развенчания «идолов» пройдет только тогда, когда они проведут не только сугубо формальный разбор наследия Маркса, Ленина, Сталина, выхватывая отдельные дефиниции и произвольно акцентируя соответствующую тематику, а предложат целостный конструктивно-гуманистический проект будущего, логически и смысловым образом увязанный с предшествующей традицией и культурой. В этом случае указанная задача имеет шансы быть решенной более успешно, а совокупный субъект исторического действия сумеет в новых условиях политического, экономического и экзистенциального отчуждения и господства расчеловечивающих отношений выйти на уяснение собственных сущностных сил как недетерминированной и безусловной целевой мотивации своих свободных действий.

^[1] В качестве поясняющего примера можно привести слова Маркса: "Мой диалектический метод в основе своей не только отличен от гегелевского, но является его прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, который он под названием идеи превращает даже в самостоятельный субъект, есть демиург (творец) действительного, которое составляет лишь его внешнее проявление. Для меня, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней" ^{[7, с. 21]}.