Образ физического страдания в региональной периодической печати СССР середины 1950-х гг: политико-идеологический контекст.

Трибунских Наталья Ивановна кандидат исторических наук преподаватель кафедры общеобразовательных и гуманитарных дисциплин Государственного бюджетного профессионального образовательного учреждения Воронежской области «Воронежский государственный промышленно-гуманитарный колледж» 394061, Россия, Воронежская область, г. Воронеж, пр. Труда, 35 Tribunskikh Natal'ya Ivanovna PhD in History Lecturer, Department of General Educational Disciplines and the Humanities, State Budgetary Professional Educational Institution of the Voronezh Oblast "Voronezh State Industrial-Humanities College" 394061, Russia, Voronezhskaya oblast', g. Voronezh, pr. Truda, 35 nativtrib@mail.ru Другие публикации этого автора

В исторических исследованиях проблема концепций тела и телесности была заявлена сравнительно недавно. Первые работы, посвященные разным аспектам телесного самовыражения и техникам тела в контексте политической истории и истории народной культуры, появились в 20-30-е гг. ХХ в. (М. М. Бахтин, М. Маусс, Э. Канторович) ^[27]. И только в 1970-1980-х гг. возникло особое исследовательское направление, главными историографическими предпосылками для которого стали:

1) рост интереса к истории повседневности: социального взаимодействия людей, их одежды и питания, отношения к здоровью, сексуальным практикам и др.;

2) понимание тела как одновременно индивидуальной и коллективной системы символов и коммуникации;

3) огромное влияние философии постмодернизма (М. Фуко, Ж. Делез), которая начала рассматривать человеческое тело как объект социального контроля, помещенный в особые дисциплинарные пространства (школа, армия, тюрьма, больница) для властного воздействия и подчинения;

4) распространение гендерных исследований, поставивших под сомнение традиционные представления о теле и взаимоотношениях полов ^{[28, с. 210-211]}.

При этом, так как история тела изначально появилась как интегративная область знания на стыке философии, медицины, антропологии, психологии, педагогики, социологии, политологии, собственно истории и других естественнонаучных и социогуманитарных дисциплин, предметом ее изучения является круг разнообразных вопросов, которые касаются в том числе представлений людей о собственном теле, болезнях и их лечении, телесных визуальных и языковых метафор, гендерных аспектов телесности, политики власти и подчинения по отношению к телу, форм этических, юридических и педагогических систем воздействия на тело ^{[29, с. 203]}.

Важным аспектом исследований истории тела является страдание как социокультурный феномен и неотъемлемое свойство (физическое и морально-психологическое) человеческой телесности ^[5]. В научной литературе телесность не имеет устойчивой дефиниции и трактуется специалистами по-разному, тем не менее общим для определений обычно является то, что она не тождественна непосредственно телу и надприродна по характеру, так как является результатом программы социализации и накопления личного и социального опыта, а также основанной на нем моделью восприятия реальности ^{[4, с. 27-28]}. Согласно А. В. Сенкевич, телесность является биологически обусловленной предпосылкой судьбы человека, значимым «стартовым условием» реализации жизненного проекта индивида, осуществления программы его собственного «Я» ^{[26, с. 12]}. Если же возможности тела препятствуют реализации человеческого «Я», перечеркивают намеченные цели (например, в случае внезапной травмы и инвалидности или нарушенной гендерной идентичности), бытие человека ограничивается неполным существованием и порождает страдание ^{[26, с. 12-13]}.

Телесное страдание является неотъемлемой частью человеческой природы и социальной действительности. Оно проявляется не только в физической боли, но и в моральных терзаниях по поводу смертности, подверженности человека инстинктам, заранее заданной природной ограниченности тела или невозможности выполнить какую-либо функцию вследствие травмы. Являясь наряду с телесностью социальным конструктом, страдание часто выступает как результат общественного соглашения и объект воздействия извне – в первую очередь властного, со стороны общественно-политических институтов. Представления о сущности человеческой боли, способах ее преодоления и сосуществования с ней, а также неизбежности смерти не только отражены в системе индивидуальных и коллективных ценностей, но и определяют мотивацию деятельности и формы общественного сознания конкретного социума в конкретный исторический период.

Целью настоящего исследования является изучение репрезентации образа физического страдания в советской региональной печати 1950-х гг. ХХ в. с точки зрения влияния политической идеологии на общественное сознание.

В рамках процесса советской индоктринации, то есть внедрения заранее определенной государством, идеологически выверенной системы стереотипов, установок и убеждений, важную роль играло сосредоточение коллективного разума вокруг унифицированной модели восприятия реальности и противопоставление ее враждебному западному империализму. Социалистическая концепция транслировалась с помощью образовательных учреждений, системы политпросвещения и политучебы на всех предприятиях и в учреждениях, партийных, комсомольских, профсоюзных и иных общественных организаций, а также официальных СМИ ^[30]. При этом печатные средства массовой коммуникации служили инструментом формирования общественного настроения и одновременно его индикатором, что позволяло грамотно выбирать и использовать методы воздействия на коллективное сознание.

Эмпирической базой исследования являются материалы крупной общественно-политической газеты Воронежской области «Молодой коммунар» 1950-х гг., - периода, когда монолит советской идеологической системы, окончательно сформированный ещё в 1930-е гг., еще не подвергался эрозии, характерной для последующих десятилетий ^[25].

Акцент на политико-идеологический контекст публикаций связан с тем, что в это время ещё слишком свежи были раны, нанесенные Второй мировой войной: Воронеж пришлось восстанавливать практически с нуля. К тому же уже разворачивалось новое противостояние с бывшими временными союзниками из капиталистического лагеря, которое переросло в глобальную политическую конфронтацию. При этом, как отмечает А.И. Горячев, она «была сложным, гибридным процессом, составными частями которого были экономика, политика, идеология, психология, различное восприятие мира, иная мыслительная парадигма и т.п. И все же во всем многообразии ее составляющих именно идеологический конфликт приобрел самодовлеющее значение» ^{[1, с. 90]}. Сплочение советского народа для восстановления разрушенного хозяйства и дальнейшего развития СССР на фоне Холодной войны требовало формирования образа противника и его дискредитации – в том числе посредством демонстрации и осуждения последствий его действий в форме человеческого страдания. Поэтому, как мы увидим далее, выбор способов репрезентации образов боли и смерти в первую очередь зависел от того, являются ли страдающие люди гражданами СССР или союзных социалистических государств, либо находятся по другую сторону: в стане капитализма.

Для анализа взяты следующие формы физического страдания:

1) неудовлетворенность базовых физиологических потребностей (недоедание, недостаток сна, замерзание и др.);

2) увечье – случайное или целенаправленное телесное повреждение;

3) заболевание как нарушение нормальной жизнедеятельности, возникающее в ответ на действие патогенных факторов;

4) смерть.

Все они в той или иной степени представлены на страницах газеты либо визуально (посредством снимков собственных или сторонних фотокорреспондентов), либо вербально: в текстах заметок, рассказов и очерков. Примечательно, что в качестве пострадавших как правило выступают женщины и дети – самые распространенные в пропаганде образы, символизирующие саму персонифицированную Родину и ее будущее, требующие защиты и вызывающие наиболее сильный эмоциональный отклик у зрителя.

Первая форма страдания, связанная с жизненными лишениями, бедностью и неустроенностью быта в рассматриваемых публикациях ассоциируется исключительно с жертвами империалистической политики западных стран. Несмотря на то, что к середине 1950-х гг. восстановление экономического потенциала области - промышленных и гражданских сооружений – по-прежнему продолжалось в критическом ритме, с отсутствием элементарных удобств, за счет самоотверженного труда на пределе возможностей, на страницах официальной печати не было упоминаний о том, насколько губительно такие условия сказывались на здоровье и продолжительности жизни населения. Публикации изобилуют позитивными изображениями напряженной, но, несомненно, вознаграждаемой работы ради общего блага (рис. 1 и 2) ^[13],[8].

Лица на снимках спокойны, сосредоточенны и даже радостны. Фотографии являются постановочными, однако будто бы фиксируют реальный трудовой процесс, в который погружены люди – здоровые и полные сил, не затронутые недостатком питания или бытовой неустроенностью. Главными атрибутами таких коллективных снимков выступают сплоченность, единение и чувство поддержки соратников, находящихся рядом. В случае же, когда на фото или рисунке фигурирует один человек, можно легко домыслить его товарищей или – нередко – всю страну, которую символизирует отдельный персонаж (рис. 3) ^[7].

Лишь изредка в статьях, как необходимая ложка дегтя, проскальзывает критика в адрес отдельных коммунальных служб или организаций. Однако и в этом случае речь идет о временных неудобствах, не являющихся угрозой для здоровья. Это, к примеру, отражено в заметке о переезде студентов в одно из воронежских общежитий, не снабженных полностью мебелью: «Отчего же, новоселы, вы в новоселье невеселые? И печален их ответ: ʺНи столов, ни стульев нетʺ» ^[16].

Ярким контрастом на этом фоне выделяются сообщения об обитателях мира, находящегося за пределами социалистического лагеря. Лейтмотивом публикаций являются негативные стороны жизни в западном мире и последствия внешней политики капиталистических стран, прежде всего, США ^[2]. К первой линии относятся сообщения о бедственном положении населения США и Европы: налоговом бремени, безработице, нищете и притеснениях.

Здоровому гармоничному телу советских людей противопоставляется нездоровое, лишенное самых необходимых жизненных благ, а потому страдающее тело пострадавших от империалистической плутократии. Так, в иллюстрированной заметке «Там, где властвует капитал», читателю представляются безымянные образы женщины и нищего – каждый по-своему являющийся отражением физической боли. Женщина, живущая в крупном и богатом американском городе Сан-Антонио (рис. 4) ^[12], стара и явно измождена: об этом говорит смиренная поза, опущенные плечи и беспомощный жест руки. Болезненная худоба скрыта простой одеждой. Ее жилище не показано полностью, к тому же качество напечатанного снимка посредственное, но по нагромождению предметов обстановки и посуды можно предположить, что оно тесно и бедно. Несмотря на то, что на фото, вероятно, изображается сцена приготовления пищи, посуда, стоящая на столе и небольшой плитке, пуста.

Пол и возраст нищего на второй фотографии (рис. 5) ^[12] вообще неопределим: фигура максимально скрыта одеждой, а лицо находится в тени. Он (или она) в ожидании подаяния сидит прямо на асфальте, запахнувшись в пальто и сложив руки у груди. Поза выражает то же бессильное отчаяние, что видно на предыдущем снимке. И, несмотря на то, что рядом находится женщина, протягивающая что-то в помощь, австрийский нищий так же одинок перед лицом враждебной реальности, как и старушка из Сан-Антонио.

В аналогичном ключе, вкупе с осуждением расизма, публиковались кадры, изображающие жителей негритянских кварталов США или африканских колоний (рис. 6 и 7) ^[11],[21]: их сопровождали недоедание, малооплачиваемый труд, вынужденная бессонница.

Иным образом дело обстояло с другими формами физического страдания, от которых не может застраховать государственная поддержка и социальная справедливость: ранениями и увечьями, болезнями и смертью. Однако и в этом случае прослеживаются предсказуемые закономерности.

Если население капиталистических стран страдало от насилия и произвола со стороны властей и агрессивной внешней политики (рис. 8-9) ^[14],[9], а болезни были вызваны тяжелым материальным положением и угнетением, то советские люди на страницах «Молодого коммунара» обычно испытывали боль из-за столкновения с непреодолимыми внешние обстоятельства: слепым случаем или изначальным несовершенством человеческой природы.

«С юной Пашей произошел несчастный случай», - так начинается рассказ А. Шубина «Товарищ Будущев», - «во время разгрузки машины ей на ноги упал тяжелый ящик». Попав в больницу, девушка встретила новых знакомых: пожилую пенсионерку Пелагею Дмитриевну, упавшую со ступеньки вагона по пути к родным, и больную раком учительницу, Елену Николаевну ^[22]. Физические страдания героинь детально описаны, чтобы, с одной стороны, подчеркнуть готовность советских людей переносить испытания со спокойным достоинством, и с другой – подготовить основу для личностного роста Паши, которая в беседах с подругами по несчастью, учится смотреть в будущее (отсюда и название рассказа) и двигаться вперед, несмотря ни на что. Таким образом, на сложнейший вопрос о том, может ли соматическое заболевание стать катализатором развития ^{[26, с. 14]}, для автора существует только один, простой в своей очевидности ответ. И только смерть означает конец в полном смысле слова: «Паше видно, как редко, с большим трудом поднимается высохшая грудь Елены Николаевны. Дыхание у нее шумное, прерывистое, но самое страшное – глаза Елены Николаевны. Огромные, широко открытые, они, как у слепых, неподвижно устремлены в одну точку. По этой неподвижности Паша догадывается, что Елена Николаевна ничего не видит, ничего не чувствует» ^[22].

Помимо травм, полученных из-за несчастного случая, и заболеваний, напрямую не связанных с образом жизни, в публикациях можно встретить фактор злонамеренного влияния внешнего или внутреннего политического и идеологического врага. К первому случаю относятся закономерные описания боевых действий и жертв войны и иностранного шпионажа ^[17]. Ко второму – критические заметки о людях, из-за советов соседей или родственников (как правило, старшего поколения в провинции) отказавшихся от помощи официальной системы здравоохранения и обратившихся к методам народной медицины или религиозных культов. Таков, к примеру, фельетон о «святом источнике», к которому ходило лечиться население воронежской деревни: «Тронутая фальшивым участием к ее судьбе, женщина согласилась пойти к источнику. А на другой день после купанья в ледяной воде Денисова слегла. Врач обнаружил у нее воспаление легких. И только длительное лечение с помощью новейших медикаментов спасло жизнь пострадавшей» ^[18].

Здоровье и физическое совершенство народа являлись важным стратегическим ресурсом государства, который следовало поддерживать и совершенствовать, поэтому положительный образ советской медицины и ее достижений повсеместно транслировался наряду с пропагандой физической культуры и спорта, а также рекомендациями по личной гигиене и режиму дня.

Здесь справедливым будет обратиться к парадигме власти на основе отношений врача и больного, которая изложена в работе специалиста по биовласти и биоэтике П. Д. Тищенко «Тело страдания: философско-антропологическое истолкование». Болезнь, по его мнению, является популярным «страхоубежищем», в которое человек прячется от ужаса перед лицом смерти. Она источник смерти, однако, несет «позитивное» содержание, так как направляет страх в прагматичное русло – для поиска средств борьбы с собой на пути к выздоровлению и продлению жизни ^{[32, с. 38-39]}. Главная роль в этой борьбе отводится врачу – компетентному специалисту, обладающему специальным знанием. В «Рождении Клиники» М. Фуко пишет: «Медицина предлагает новому человеку настойчивый и утешительный лик конечности; в ней смерть подтверждается, но, в то же самое время, предотвращается; если она без конца объявляет человеку предел, заключенный в нем самом, то она говорит и о том техническом мире, что является вооруженной, позитивной и заполненной формой его конечности» ^[33]. Вероятный успех на пути к спасению от страдания обусловлен обращением к врачу и послушанием ему ^{[31, с. 39],[32, с. 157]}. Мы можем подтвердить это на примере приведенного выше фельетона, где больная рискует здоровьем и проигрывает, так как не обладает нужным опытом и пользуется советами людей, которые по умолчанию не могут помочь. История заканчивается на оптимистичной ноте только благодаря профессиональному врачебному вмешательству и особо подчеркнутому использованию современных лекарств, которые, разумеется, являются результатом успеха советской науки.

Публикации, содержащие упоминания о врачах и лечении, наполнены неизменным оптимизмом. Создается впечатление, что практически любая болезнь и самые серьезные увечья – за редким исключением – поддаются исцелению: «Двенадцатилетняя дочь рабочего Надя Юрданова из украинского города Донецка после десяти лет глухоты снова стала слышать… Профессор Донецкого медицинского института доктор медицинских наук Владимир Родин полностью заменил ей разрушенные болезнью слуховые косточки» ^[24]. А рассказ «Снова в строю» повествует о восстановлении мастера спорта по легкой атлетике Т. Истеевой, которая смогла вернуться на беговую дорожку после сложной операции ^[15].

Образ советского врача на страницах периодической печати представляется сквозь призму профессионализма, готовности выполнять долг перед обществом и государством (рис. 10) ^[20], надежды на положительный исход (рис.11) ^[23], открытости, доброжелательности и близости к больным (рис. 12) ^[10].

При этом образы больных обычно выражают спокойствие и сосредоточенность, говорящие о полном доверии к проводимым процедурам и осознанном «вручении» себя в руки врачей и вспомогательного медицинского персонала (рис. 13-14) ^[19],[20].

Помимо обращения за профессиональной медицинской помощью, важную роль в избавлении от соматической болезни в публикациях играла поддержка окружающих, а возвращение к общественной жизни являлось одним из главных показателей восстановленного или восстанавливающегося здоровья. Так, в заметке «Подруги» мы знакомимся с историей юной жительницы села Семилуки Нины Лопановой, которая лишилась подвижности ног в раннем детстве. Однако, когда девочке исполнилось десять лет, ее одноклассницы-пионерки начали ходить к ней домой, чтобы оказать поддержку и помочь с занятиями ^[6]. Тексты подобных статей и иллюстрации (рис. 15) ^[22] пронизаны коллективизмом, товарищеской взаимовыручкой и личностными отношениями, построенными на взаимоуважении и дружбе.

Наиболее редко встречающимся на страницах газеты является образ смерти – неотвратимое явление, не поддающееся контролю, ограничению и дисциплине. Эта тема не табуируется, но обходится стороной и осмысливается, в первую очередь, как прекращение жизни ^[3] - подобно описанному выше эпизоду смерти учительницы в рассказе «Товарищ Будущев».

Итак, репрезентация образа физического страдания на страницах воронежской периодической печати 1950-х гг. была обусловлена, в первую очередь, влиянием идеологической политики государства. В первое десятилетие Холодной войны советская пропаганда работала над формированием мифологизированного представления о едином внешнем враге, которым выступал капиталистический лагерь во главе с США, и средства массовой информации являлись самым мощным ее инструментом. В массовое сознание советского населения активно внедрялись устойчивые стереотипы о преимуществах социалистического строя и вредоносном влиянии капитализма, в том числе о разных последствиях их влияния на человеческое здоровье.

Проанализированные газетные публикации изобилуют изображениями цветущих, бодрых и физически крепких граждан СССР и стран социалистического блока - и совсем небольшое количество материалов о болезнях, увечьях и смерти их сограждан. При этом, как правило, источником их страдания выступал либо слепой случай, либо ограниченность человеческой природы (например, в эпизодах с врожденными заболеваниями или раком), либо враждебное влияние извне: со стороны внешнего (вражеские солдаты, шпионы) или внутреннего (верующие, ограниченные предрассудками) противника.

Первопричиной боли людей по ту сторону «железного занавеса» всегда представлялась злокозненная политика империалистических государств, лишающих зависимое от них население необходимых жизненных благ, ведущих разрушительные войны и ограничивающих свободу населения, что в конечном итоге приводило либо к смирению и постепенному болезненному угасанию, либо к борьбе с притеснениями – и новым физическим страданиям, полученным уже при столкновении, например, с полицией. Герои таких статей за редким исключением оставались наедине со своей болью, при этом они выступали как типичные представители конкретных социальных групп. Поэтому подчеркиваемое одиночество перед лицом властей отдельных личностей экстраполировалось на их сообщество в целом и образы несли исключительно негативный посыл.

Вторым важным политико-идеологическим фактором конструирования образа страдания являлось доминирование и стремление советской власти к контролю человеческой телесности. Здоровье людей рассматривалось как важный ресурс, обеспечивающий экономическое и военное могущество государства, и являлось предметом особой заботы, а также целенаправленной пропаганды. Публикации, посвященные описанию успехов советской медицины и рекреации, главным образом внушали читателям мысль о надежности официальной врачебной помощи, которой следовало безоговорочно довериться, а также гарантии поддержки окружающих, обеспеченной коллективной сплоченностью сограждан. Подобные позитивно окрашенные образы преобладают над нейтрально-негативными, отражающими смерть как бесповоротное окончание бытия.