Лёвенвольдов трактат в контексте переговоров Австрии, России и Пруссии 1730–1732 гг.

Сидякина Анна Борисовна аспирант, Санкт-Петербургский институт истории, Российская академия наук 197110, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Петрозаводская, 7 Sidiakina Anna Borisovna SIDYAKINA Anna Borisovna – PhD Candidate, Saint-Petersburg Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences; Saint-Petersburg Institute of Russian History – RAS, Petrozavodskaya ulitsa 7, Saint-Petersburg 197110 Russia; zaproshi@gmail.com zaproshi@gmail.com Другие публикации этого автора

2/13 декабря 1732 г. в Берлине полномочные представители Австрии, Пруссии и России заключили договор, получивший у современников название «Лёвенвольдова трактата» ^{[12, л. 11об]}, а у потомков — «Трактата трех черных орлов». Документ был призван объединить силы союзников во время будущих выборов короля Речи Посполитой ради поддержки инфанта Мануэля, младшего брата короля Португалии Жуана V, и противодействия главному претенденту на трон — бывшему королю ПольшиСтаниславу Лещинскому. Договор был ратифицирован лишь российской императрицей Анной Иоанновной и никогда не был разменян сторонами. В противоположность первоначальному замыслу, после смерти короля Речи Посполитой Августа II, последовавшей 21 января / 1 февраля 1733 г., страны-союзницы вступили в переговоры с его сыном, курфюрстом Саксонии Фридрихом Августом II. Прусский король Фридрих Вильгельм I, не сумевший договориться с курфюрстом, отошел от союза и в течение всего периода бескоролевья сохранял нейтралитет, что значительно ослабило позиции союзников и привело к затяжной войне в Польше. Принципиальные разногласия в трактовке договора и его последствий, обнаружившиеся у непосредственных участников переговоров уже в первые месяцы после подписания, делают Лёвенвольдов трактат интереснейшим объектом для исследования.

Изучение трактата началось около 1775 г., когда Н. Н. Бантыш-Каменский составил комментированную подборку документов Коллегии иностранных дел (далее — КИД) о восшествии на престол Августа III ^[1]. Первыми историками, проанализировавшими ход и итоги трехсторонних переговоров, были В. И. Герье ^[2] в России и И. Г. Дройзен ^[19] в Германии. Герье пользовался документами российского МИД, существенно дополнив материалы, выявленные Н. Н. Бантыш-Каменским. Дройзен работал только с прусскими и австрийскими источниками. Это следует считать серьезным недостатком его исследования, так как, в отличие от прусских и австрийских, разделы, посвященные российской дипломатии практически лишены ссылок на источники и цитат, что снижает их достоверность. Труды Герье и Дройзена стали основой для последующих исследований. Точно следовали канве Дройзена С. М. Соловьев ^{[17, с. 284–286]} и Ш. Ашкенази ^[18]. Э. Ростворовский ^[21] впервые в историографии трактата расширил источниковую базу за счет донесений иностранных дипломатов при российском дворе, опубликованных в сборнике Русского исторического общества. Ростворовский пришел к выводу, что трактат был задуман Австрией и Россией для вовлечения в союз короля Фридриха Вильгельма, который, в свою очередь, параллельно с берлинскими переговорами, обсуждал план раздела Речи Посполитой с Августом II ^{[21, с. 285]}. Тезис о «фальшивом трактате», который ни одна из сторон не намеревалась ратифицировать, был развит Я. Сташевским ^[22], вновь обратившимся к документам немецких архивов, и в настоящее время поддерживается многими историками. Однако, нельзя не обратить внимания на то, что обширнейший материал по истории договора, хранящийся в российских архивах (прежде всего, в АВПРИ), польскими историками не используется. Этот пробел во многом компенсировал российский исследователь С. Г. Нелипович ^[14], проследивший историю трактата с использованием ряда фондов АВПРИ и РГАДА. Однако достижения польской историографии и материалы других фондов АВПРИ (ф. 74 «Сношения с Пруссией» и особенно ф. 79 «Сношения с Польшей» и ф. 80 «Варшавская миссия») не были им учтены.

Таким образом, современное состояние изучения Лёвенвольдова трактата не позволяет делать однозначные выводы о намерениях сторон и характере документа, поскольку ни одно исследование не охватывает всего спектра источников, рассматривая позиции лишь части контрагентов. Цель данной статьи — объединить результаты польской и немецкой историографии и собственные разработки автора на материалах российской Коллегии иностранных дел.

Вопрос о преемнике Августа II был неизменной темой переговоров России, Австрии и Пруссии. Восшествие на российский трон вдовствующей герцогини Курляндской Анны Иоанновны, лично знакомой с трудностями «польского вопроса», привело к активизации отношений России с дружественными дворами. Значительно способствовала этому и напряженная международная обстановка. Отказ короля Августа пропустить через польские земли российские войска, помощь которых могла потребоваться императору Карлу VI в случае конфликта с Францией, и известия о переговорах Дрездена с Версалем вызвали негативную реакцию венского двора. Король Фридрих Вильгельм I искал поддержки у своего традиционного союзника, Москвы, в виду угрозы войны с Польшей из-за действий прусских вербовщиков и непрекращающихся слухов о смерти бездетного герцога Курляндского Фердинанда.

19/30 сентября 1730 г., спустя всего пять месяцев после коронации императрицы Анны, Пруссия и Россия возобновили союзный договор. Третий секретный артикул трактата имел непосредственное отношение к выборам преемника Августа II. Историографическая традиция полагает, что договор «исключал» (отстранял от участия в выборах) двух наиболее сильных претендентов — Станислава Лещинского и сына нынешнего короля, курпринца Саксонского Фридриха Августа ^{[2, с. 50]}, ^{[17, с. 284]}, ^{[18, с. 37]}, ^{[21, с. 231]}, ^{[14, с. 94]}. Ошибочность мнения об исключении курпринца, что было невыгодно и невозможно для Фридриха Вильгельма при сложившихся еще в конце 1720-х гг. дружеских отношениях с королем Августом, впервые отметила У. Косиньска ^{[20, с. 353–362]}. Однако следует подчеркнуть, что артикул равным образом не упоминал и Станислава Лещинского — ни явно, ни в качестве протеже французского короля. Предпочтения контрагентов выражены в предельно общей формулировке: «дабы на королевский польской престол такой сукцессор паки возведен был, который бы так польской вольности, как и соседству опасен не был, и к которому надежду иметь можно, что он при имеющих с Российским государством и Бранденбургским домом старых и новых пактах постоянно держаться, оные крепко содержать и в доброй дружбе и соседстве с ними пребывать будет» ^{[10, c. 288]}. Договаривающиеся стороны лишь подчеркивали свое желание, «чтоб и при жизни нынешнего Короля Польского никакого отречения от короны или нового избрания в пользу кого другого, кто б он ни был, учинено не было» ^{[10, c. 289]}.

Осенью 1730 г. к переговорам с Россией приступил император Карл. 7/18 ноября австрийский посланник Ф. Г. Вратислав передал российскому правительству предложение заключить тройственный союз. Император предполагал, что Лещинский должен быть безусловно отстранен, поддержка курпринца возможна при условии особого соглашения с Саксонией. Но главным кандидатом союзников должен стать либо «Пяст» (какой-либо из магнатов Речи Посполитой), либо, в крайнем случае, один из младших сыновей европейских царствующих домов. 14/25 декабря Вратислав подал в КИД проект конвенции, который императрица одобрила. В историографии существует представление ^{[2, с. 50]}, ^{[14, с. 93]}, что конвенция 14/25 декабря была составлена на основе вышеуказанных ноябрьских положений. Однако текст одобренного Анной Иоанновной документа не содержит ни одного из предложений императора и почти слово в слово повторяет польский артикул российско-прусского трактата: «Хотят высокопомянутые Их Всероссийское и Римско-цесарское Величества… свои советы единогласно туды учреждать, дабы на королевский польской престол такой сукцессор паки возведен был, который бы так польской вольности, как и соседству опасен не был, и к которому надежду иметь можно, что он при имеющих с Российским государством и Его Римско-цесарским Величеством старых и новых пактах постоянно держаться...» и т. д. ^{[1, c. 128]}. Таким образом, к началу 1731 г. между союзниками было заключено два одинаковых соглашения, не содержавших конкретных предложений, но лишь определявших намерение действовать в деле польских выборах сообща. Требовались дополнительные переговоры.

В августе 1731 г. в Берлин и Вену в качестве полномочного посланника был отправлен генерал-адъютант Анны Иоанновны К. Г. Лёвенвольде. Согласно инструкции Лёвенвольде (отпуск от 19/30 июля) ^{[4, л. 31об–34]}, его задачи выходили за сферу польского вопроса (подтверждение союза с императором на случай войны с Османской империей, обсуждение голштинской и мекленбургской проблем и т. д.), но ряд пунктов был посвящен собственно польским делам:

— посланник должен был напомнить императору о необходимости определиться с единым кандидатом, поскольку Лещинский был невыгоден всем трем дворам, а поведение короля Августа (имелось в виду его отношение к Прагматической санкции, равнодушие к российским претензиям и намерение начать войну с Пруссией из-за вербовщиков) делало весьма нежелательным избрание и его сына;

— непременно предотвратить войну между Пруссией и Польшей;

— просить союзников о помощи в решении проблем на российско-польских границах;

— добиться подтверждения общего намерения союзников препятствовать присоединению Курляндии к Речи Посполитой после смерти герцога Фердинанда. В связи с этим, королю Фридриху Вильгельму следовало сказать, что императрица согласна поддержать на герцогских выборах в Курляндии одного из бранденбургских принцев, о чем неоднократно просил прусский король.

Ш. Аскенази полагал, что целью посольства Лёвенвольде было подписание соглашения, фактически повторявшего проект 7/18 ноября, которое, по мнению историка, было выработано Лёвенвольде, обер-камергером Э. И. Бироном и Вратиславом втайне от склонного к Пруссии вице-канцлера А. И. Остермана ^{[18, c. 40–41]}. Однако из инструкции Лёвенвольде следует, что, в отличие от проекта Вратислава, российская сторона ни при каких условиях не намеревалась поддерживать саксонского курпринца. Эта принципиальная позиция российского двора сформировалась еще в царствование Екатерины I и оставалась неизменной.

7/18 марта 1732 г. в Берлине состоялось совещание между прусскими министрами, Лёвенвольде и австрийским посланником Ф. Г. Секкендорфом, в результате которого впервые был определен единый кандидат союзников. Им стал португальский инфант Мануэль ^{[22, c. 136]}.

В течение весны 1732 г. прусский посланник в Петербурге Г. Мардефельд получил от своего двора ряд рескриптов, свидетельствовавших, что Фридриха Вильгельма в польском вопросе интересовало преимущественно курляндское наследство. Король требовал от императрицы однозначного ответа, может ли он рассчитывать на поддержку России ^{[8, л. 78]}.

9/20 июля К. Г. Лёвенвольде (теперь уже обер-шталмейстер) вторично отправился в Берлин, и уже после его отъезда 29 июля / 9 августа Вратислав представил в КИД экстракт рескрипта Карла VI, в котором император подчеркивал, что намерен всеми силами поддерживать на польских выборах «второрожденных принцев» ^{[11, л. 131–134]}, ^{[1, c. 131–132]}. Это означало, что Карл VI одобрил берлинские решения, и инфант окончательно стал главным кандидатом австрийского двора.

Вторая миссия Лёвенвольде, продлившаяся с июля 1732 по январь 1733 г., своей таинственностью далеко превзошла первую. Прежде всего, никаких рескриптов из КИД и донесений в Кабинет министров не сохранилось. Обер-шталмейстер ехал без дипломатического ранга и верительных грамот. 30 июня / 11 июля 1732 г. Остерман писал Лёвенвольде, что прилагает к письму зашифрованный рескрипт, который посланник должен был дешифровать самостоятельно. Рескрипт не обнаруживается в делах КИД; не исключено, что обер-шталмейстер его уничтожил. В течение августа, до приезда Лёвенвольде в Берлин, когда все контакты с ним прервались, единственным корреспондентом посланника оставался обер-камергер Э. И. Бирон. Переписка Бирона с Лёвенвольде до сих пор не привлекала внимания исследователей. Между тем, это единственный документ, который может пролить свет на цели миссии обер-шталмейстера.

Главное место в письмах Бирона занимает Курляндия. По приказу императрицы, посланник должен заверить Фридриха Вильгельма в ее глубоком уважении и намерениях «доказать свою дружбу» королю и его фамилии в деле избрания нового курляндского герцога ^{[15, л. 41–41об]}, и вообще всячески «менажировать» прусского короля, наблюдая за его намерениями и решениями. Переговоры следует вести тихо, так как поляки и без того обеспокоены отъездом обер-шталмейстера. Бирон упоминает некий известный Лёвенвольде план, который посланник может частично раскрыть прусским министрам ^{[15, л. 42]}. Этот план, в исполнении которого должна принять участие Пруссия, как и совет наблюдать за королем, явно выходят за сферу курляндского вопроса, так как здесь намерения Фридриха Вильгельма были давно известны. Вместе с тем, никаких намеков на обсуждение польских выборов в письмах нет.

Однако в первых числах сентября собравшиеся в прусском Вустерхаузене министрыФридриха Вильгельма, К. Г. Лёвенвольде и Ф. Г. Секкендорф приступили к переговорам, результатом которых стали подписанные 2/13 сентября прелиминарные соглашения. По замыслу переговорщиков, они должны были лечь в основу тайного трехстороннего договора. Этот документ, экземпляр которого хранится в АВПРИ ^[16], был известен И. Г. Дройзену, Я. Сташевскому и, возможно, Ш. Аскенази. Однако российские исследователи трактата до сих пор обходили его вниманием.

Прелиминарии содержат 16 артикулов и охватывают три вопроса: выборы в Польше, статус Курляндии и службу в России принца Антона Ульриха Брауншвейг-Люненбург-Бревернского, Последний пункт в итоговом трактате был опущен. Главные положения документа таковы:

— российская императрица готова обсудить общего кандидата на польский престол. В качестве такового предлагается инфант дон Мануэль (арт. 1) ^{[16, л. 1об–2]}. Для его поддержкикаждая держава предоставит своему посланнику в Варшаве 36 000 дукатов (арт. 2) ^{[16, л. 2об]}, а также определенное число войск на польских границах (арт. 3–4) ^{[16, л. 3–4]}.

— императрица и король предоставляют указанную ссуду из уважения к императору, но португальский король или инфант обязуются ее вернуть. До выплаты издержек король и императрица удерживают свои войска на территории Речи Посполитой (арт. 5) ^{[16, л. 4–4об]}.

— договаривающиеся стороны соглашаются поддерживать статус-кво в герцогстве Курляндском, не допуская его присоединения к Речи Посполитой и разделения на воеводства (арт. 8) ^{[16, л. 5–5об]}. Императрица согласна способствовать избранию герцогом второго сына прусского короля Августа Вильгельма, король, со своей стороны, обещает за себя, своего сына и наследников, что герцог Курляндский никогда, ни при каких условиях не может одновременно наследовать королевские прусские и курфюршеские бранденбургские земли и будет соблюдать права и свободы курляндского рыцарства и чинов. Предполагается и военная поддержка против Речи Посполитой и других держав ^{[16, л. 5об–8]}.

Таким образом, польская часть прелиминариев носила весьма агрессивный характер. Право вольного избрания короля игнорировалось. Инфант фигурировал в качестве единственного кандидата союзников, замена его «Пястом» или тем более курпринцем (как допускал ноябрьский проект Вратислава) не предполагалась. Согласие португальского короля на выдвижение брата и уплату крупных сумм к этому моменту еще не было получено, однако документ допускал возмещение издержек при помощи сбора контрибуций (напомню, речь шла о землях дружественного монарха).

Курляндские артикулы, представляющие собой двусторонний договор Анны Иоанновны и Фридриха Вильгельма, более взвешены; возможно, здесь сказался опыт остзейского немца Лёвенвольде, хорошо знавшего курляндские законы и менталитет.Статьи подчеркивают, что принц Август Вильгельм должен взойти на трон в результате свободных выборов, для чего необходимо завоевать голоса курляндцев не только деньгами, но и обещанием сохранить их права и исправить несправедливости, допущенныепрежними герцогами, гарантами чего выступают оба императорских двора. Принципиально важный момент — независимость Курляндского герцогства от Пруссии — должен был предотвратить чрезмерное усиление королевской ветви Бранденбургского дома и сохранить Курляндию в качестве необходимого России буфера. Не забыты и запасные кандидаты — младшие братья Августа Вильгельма.

Ответ на прелиминарии из Вены и Петербурга должен был последовать в течение двух месяцев. Однако Лёвенвольде остался в Берлине, и мы не знаем ни даты получения документа российским правительством, ни его реакции. Между тем, 23 сентября / 4 октября из Вены Секкендорфу был отправлен гневный рескрипт, осуждавший как «самоуправство» не имевшего полномочий подписывать статьи посланника, так и сам текст прелиминариев. Из этого можно вывести осторожное предположение, что инициатива заключения договора исходила с российской стороны. Впрочем, уже 10/21 октября Карл VI отправил Анне Иоанновне именную грамоту с благодарностью за поддержку инфанта и обещанием, что потраченные деньги непременно будут возмещены ^{[5, л. 291об]}. 5/16 и 12/23 ноября граф Вратислав представил в КИД экстракты с двух императорских рескриптов (от 14/25 октября и 4/15 ноября соответственно) к австрийскому посланнику в Варшаве Х. В. Вилчку, из которых следовало, что Карл намерен противодействовать Лещинскому и элекции vivente rege, а также поддерживать инфанта на свободных польских выборах. Второй рескриптупоминал запасных кандидатов («Пястов» М. С. Вишнёвецкого, П. К. Сангушку и Ю. Мнишка) и подчеркивал, что выдвижение курпринца недопустимо, однако открытое противодействие ему может привести к союзу Августа с французским двором. Посланника извещали, что ему пересылаются 36 000 дукатов, а на границе будут расставлены войска ^{[1, с. 133–134]}. Сравнение рескрипта с прелиминарными соглашениями показывает, что решение императора точно следовало их ключевым положениям.

16/27 ноября Секкендорф представил в Берлине поправки венского двора к трактату ^{[19, с. 179]}, и 25 ноября / 5 декабря окончательный текст был готов. В этот же самый день в Петербурге граф Вратислав по случаю своего отъезда из России подал в Кабинет список вопросов, главный смысл которых сводился к предложению заключить трехсторонний союз по вопросу польского наследства. Ответ российской стороны был утвержден Анной Иоанновной 14/25 декабря, но вручен посланнику только 28 декабря / 8 января ^{[14, с.99]}. Сопоставление дат делает мало вероятным предположение В. И. Герье ^{[2, с.54]} о том, что Лёвенвольдов трактат стал логическим следствием меморандума Вратислава. В то же самое время, между обоими текстами существуют расхождения, которые требуется объяснить.

Трактат был подписан в Берлине 2/13 декабря 1732 г. Пункты о конкретных кандидатурах инфанта и принца Августа Вильгельма были вынесены за пределы основного текста. Польские артикулы (1–4) многократно подчеркивали намерение союзников защищать свободу польских выборов и конституции Речи Посполитой. Именно нарушением конституции обосновывалось именное выключение Станислава из состава кандидатов (подразумевался4§ ст. 8 конституции Варшавского сейма 1717 г., выводивший Лещинского из-под действия общей амнистии c^{[23, c. 131]}). Эти положения, несомненно, появились под умиротворяющим влиянием австрийского двора. Первый сепаратный секретный артикул, посвященный общей кандидатуре союзников, предполагалвозможность смены кандидата: «ежели б… при будущей вольной элекции имеющее о персоне его инфанта намерение чрез сходные с оною способы получить и исходатайствовать невозможно было б, еще прежде, пока до того не дойдет и заблаговременно о другой пристойной особе обще согласиться» ^{[9, c. 322]}. Примечательно, что документ не упоминал курпринца Саксонского ни в числе исключенных (что противоречило бы осторожной позиции Вены и Берлина), ни в числе потенциальных кандидатов (против чего возражал Петербург).Вместо пункта об оставлении войск до уплаты издержек введено обязательство ничем не вредить новому королю в глазах его поданных, хотя бы это предполагало безвозмездную ссуду со стороны Пруссии и России.

Курляндские статьи (арт. 5–9) повторяли все пункты прелиминарных соглашений (сохранение вассалитета Курляндии по отношению к Речи Посполитой, независимость ее от других держав, соблюдение прав и свобод рыцарства и чинов и возмещение причиненного прежними герцогами ущерба). Однако теперь эти требования выдвигалисьлюбому претенденту на курляндский трон, кто бы он ни был. Собственный кандидат союзников принц Август Вильгельм упомянут во втором сепаратном секретном артикуле.Если он будет избран, оба императорских двора гарантируют ему правление ^{[9, c. 322–323]}.

Таким образом, в отличие от категоричных прелиминариев, итоговый трактат был принципиально открыт для изменений. Поскольку целью союзников объявлялось не возведение на польский трон угодного им кандидата, а сохранение вольностей и конституций Речи Посполитой, любая фигура, отвечающая этим требованиям, могла быть принята. Трактат предусматривал возможность отказа от поддержки инфанта не только в случае смерти, но и в случае непреодолимых препятствий для его избрания. При этом запасные кандидаты не были перечислены, что давало союзникам возможность остановиться и на Пясте, и на саксонском наследном принце или ком-либо еще. Вместе с тем, трактат явственно исключал Лещинского, обосновывая это не субъективной опасностью экс-короля для соседей, а нарушением конституций Речи Посполитой. Курляндская часть определяла обязательства, которые должен выполнять любой новоизбранный герцог. Хотя второй секретный артикул предполагал замену Августа Вильгельма лишь на одного из младших бранденбургских принцев, смысл основного текста трактата делал такую замену потенциально возможной.

Ответ российского Кабинета на меморандум Вратислава формально не противоречил положениям трактата. Однако фактически это был большой шаг назад, в эпоху первой миссии Лёвенвольде, с чьей инструкцией он по смыслу пересекался. Польскую проблему предполагалось решить силой, поддержав конфедерацию недовольных Августом магнатов и введя российские войска. Императрица предпочла бы видеть на польском троне «Пяста» или чужеземного принца; в последнем случае лучшим кандидатом является инфант. А главное, подчеркивали кабинет-министры, «Ее Императорское Величество Всероссийское признавает, что постановление упомянутого в промемории ближайшего плана, касающегося до предбудущего Польского престола испразднения, не инако как потребно и полезно быть может...» ^{[1, c. 134–135]}.Почему и необходимо совместно с прусским королем подыскать подходящего кандидата на престол. Однако именно в это время в Берлине завершалась трехмесячная работа над союзным трактатом. 21 декабря / 1 января было получено донесение посланника при прусском дворе П. Ягужинского, который сообщал об отъезде Лёвенвольде в Россию ^{[5, л. 361]}, а 23 декабря / 3 января прибыл и сам трактат. Следовательно, в Кабинете знали, что переговоры завершены.

Но знал ли об этом Вратислав? При петербургском дворе, где внешнеполитические дела решались крайне ограниченным кругом близких к императрице лиц, не всегда склонных к чистосердечным признаниям, иностранные дипломаты черпали информациюиз слухов, которые нередко распространяли их же коллеги по дипломатическому корпусу. Опубликованные донесения К. Рондо, Ж. Лефорта, Маньяна, Я. де Лирии и других дипломатов прекрасно это иллюстрируют и, судя по их замечаниям, австрийский посланник был блестящим подтверждением этого правила. Остерман и Бирон, организовавшие обе поездки Лёвенвольде, сделали все, чтобы о их цели — переговорах с Австрией — австрийский посланник ничего не узнал ^{[3, c. 344],[3, c. 496]}. И теперь, когда трактат был подписан (по крайней мере, на это надеялись в Петербурге), на меморандум Вратислава составили весьма обтекаемый ответ в духе прежних переговоров, апробировали у императрицы и задержали до получения вестей из Берлина. После того, как трактат изучили все посвященные в тайну лица и в окружении Анны Иоанновны убедились, что неразрешимых противоречий с договором в ответе на меморандум нет, его наконец передали посланнику. Именно поэтому мне представляется, что вряд ли стоит считать ответ Кабинета логическим предшественником Лёвенвольдова трактата (как это вытекает из текста Н. Н. Бантыш-Каменского ^{[1, c. 136]}), аА. Остермана и кн. А. Черкасского — авторами идеи ввода войск во время выборов (как полагает С. Г. Нелипович ^{[14, c. 101]}). Ответ на меморандум был призван не обозначать новую политику российского двора, а отвести подозрения Вратислава, — ибо заключенный трактат был такого свойства, что известие о его содержании могло всколыхнуть Польшу и не только Польшу, навсегда лишив Россию и ее союзников надежды на мирное решение польской проблемы.

Приводя доводы в пользу того, что Россия, как и Австрия, не воспринимала Лёвенвольдов трактат всерьез, исследователи нередко игнорируют тот факт, что Анна Иоанновна действительно его ратифицировала ^{[21, c. 285]}. Оба предназначенных для размена экземпляра были ею подписаны и готовы к отправке ^{[7, л. 39об–40]}. Однако в день ратификации 25 января / 5 февраля заменивший Вратислава австрийский резидент Н. С. Гогенгольц подал экстракт императорского рескрипта от 4/15 января, в котором Карл VI просил императрицу повременить с ратификацией. Анна Иоанновна не отправила своих экземпляров в Берлин и Вену. Размен не состоялся. Однако следует внимательно присмотреться, чем именно был недоволен император. С. Г. Нелипович приводит перечень пунктов: Карл не соглашался на возведение на трон инфанта силой войск, защищал права свободных выборов для поляков и курляндцев, возражал против пребывания российско-прусских войск на польской земле до выплаты издержек ^{[14, с. 102–103]}. Нетрудно заметить, что ни одного из этих положений не сохранилось в окончательном тексте договора, но все они присутствовали в прелиминариях. Можно согласиться с мнениемВ. И. Герье ^{[2, с. 58]}, что император был готов поддержать прусского принца в Курляндии, рассчитывая, что Фридрих Вильгельм в ответ пойдет на уступки в деле юлих-бергского наследства. Однако переговоры, которые Секкендорф возобновил с прусскими министрами после подписания трактата, к концу декабря зашли в тупик ^{[19, c. 180]}. Дополнительное подтверждение этой версии содержится в меморандуме, составленном 5/16 февраля 1735 г. для российского правительства новым посланником императора Г. К. Остейном. Возвращаясь к истории заключения трактата, дипломат писал: « Как известно, совершенная апробация тогда на мере бывшего трактата... за вторым пунктом секретным о Курляндии, и что гварантии оной, кроме договору в наследном деле юлихском и бергенском, от его цесарского величества требовали, остановилась» ^{[13, л. 138]}. Иными словами, император счел, что отдать Бранденбургскому дому и Берг, и Курляндию, — это слишком. И хотя российский двор, продолжал Остейн, согласился на время удержать ратификацию трактата из-за курляндского артикула, «однако оной ж с цесарем в том весьма согласен был, что однако ж все то, что до польского дела избрания во оном касается, за непременно постановленное почитать» ^{[13, л. 138–138об]}.

21 января / 1 февраля 1733 г. умер Август II. Едва получив это известие, Остерман переслал российскому посланнику в Варшаве Ф. К. Лёвенвольде первый сепаратный секретный артикул новозаключенного трактата ^{[7, л. 51–51об]}. В приложенном рескрипте говорилось: «Дабы вы о Нашем намерении, касающемся до будущего избрания короля в Польше, во всем известны были, то посылаем Мы к вам в прошедшем декабре месяце постановленный о сем деле с Римским императором и королем Прусским в Берлине сепаратный и секретный артикул. По получении оного должны вы… вследствие помянутого артикула взять… меры, как вы по тамошним обстоятельствам к получению в том артикуле упомянутого намерения за благо и нужно рассудите […] Мы и наши войска таким образом на границе расположили… чтобы оныя в близости были для предупреждения всему тому, что республике, надлежащему вольному избранию, правам и здешнему интересу противно быть может» ^{[1, с. 144–145]}.

Таким образом, положения Лёвенвольдова трактата стали результатом длительных переговоров и отражали интересы всех трех сторон.

К лету 1732 г. император Карл VI декларировал свою приверженность инфанту как главному кандидату. Отказ от упоминания в трактате Пяста и от исключения курпринца были вызваны тем, что Вена все еще надеялась договориться с Августом II. Это видно по рескриптам графу Вратиславу, представленным в КИД в ноябре 1730 и ноябре 1732 г. После отказа Саксонии поддержать Прагматическую санкцию на ратисбонской курколлегии в январе 1732 г. эти надежды окончательно растаяли.

Безусловно, трактат был призван обеспечить активное участие прусского короля, без которого решение польского вопроса в тот момент было немыслимо. Следует отметить, что трактат был выгоден Фридриху Вильгельму. Лещинский не был для Пруссии так же опасен, как для России и Австрии, но при тогдашних политических конъюнктурах ей грозил союз Речи Посполитой с Швецией. Соглашение трех держав отвращало эту опасность. Второй же секретный артикул гарантировал поддержку императорских дворов для бранденбургского принца, что было давней мечтой Фридриха Вильгельма. Курляндская гарантия воспринималась в Вене как «бонус» для прусского короля в обмен на уступки в сложнейшем деле юлих-клев-бергского наследства, чего император и не скрывал ^{[14, с. 103]}. Фридрих Вильгельм этого шага или не понял, или не оценил, и в конце декабря 1732 г. переговоры с Секкендорфом были заморожены, что и вызвало просьбу императора приостановить ратификацию до изменения позиции короля. Однако ни возможность замены кандидата, оговоренная в трактате, ни приостановка ратификации не свидетельствуют о том, что Лёвенвольдов трактат был в глазах венского двора фикцией. Австрия первой из стран-союзниц приступила к реализации его положений, причем, еще на стадии прелиминарных соглашений. Вилчек в Варшаве получил приказ агитировать в пользу дона Мануэля; ввиду поведения Августа II на январской курколлегии в намерение императора поддержать курпринца, а не инфанта, верится с трудом. Наконец, активное вооружение австрийской армии, начавшееся после смерти польского короля ^{[11, л. 357об]}, также показывает, что Карл, как и отмечал в своем меморандуме Г. К. Остейн, намеревался привести трактат в действие.

Позиция России логично вытекала из политики предыдущих лет. Неприятие Лещинского и курпринца было частью курса Остермана и основывалось на тогдашнем понимании государственного интереса. Сначала в российско-прусском, затем в трехстороннем договоре Анна Иоанновна уступила желаниям императора, и наиболее выгодный для России кандидат из «Пястов» не был упомянут. Отсутствие же в итоговом документе упоминания курпринца следует считать ответной уступкой австрийского и прусского дворов. В конце концов, единственным доказательством того, что Анна Иоанновна не собиралась исполнять договор, была и остается констатация страстного желания Бирона стать герцогом Курляндским. Это широко распространенное мнение еще с XIX века приобрело характер аксиомы и по-настоящему никем не изучалось и не доказывалось. На мой взгляд, использовать этот аргумент без серьезного предварительного исследования опрометчиво. Навряд ли стоит и недооценивать факт, что трактат действительно был ратифицирован императрицей, и российскому посланнику в Польше было приказано приступить к исполнению его важнейшей части — первого сепаратного артикула.

Лёвенвольдов трактат предполагал широкое и взаимовыгодное сотрудничество трех союзных дворов, опирался на существующую юридически-правовую базу и оставлял возможность для маневра в случае затруднений с исполнением основного плана. Именно это и произошло весной 1733 г., когда невозможность продвижения инфанта стала очевидна и потребовалосьзаменить его единственным кандидатом, способным противостоять французской агитации, — саксонским курфюрстом Фридрихом Августом II. Все три державы, включая Пруссию ^{[19, с. 200]}, приступили к переговорам с Саксонией, и только после окончательной неудачи этих переговоров Фридрих Вильгельм стал трактовать пункт о поддержке инфанта как клаузулу rebus sic stantibus, отрицая валидность самого трактата. До сего времени Пруссия была на равных включена в переговорный процесс, и ни о каком предательстве ее интересов союзниками речи не шло.

Фактически, положения Лёвенвольдова трактата утратили силу лишь в тот момент, когда Фридрих Вильгельм решительно объявил о нейтралитете (первые числа августа) ^{[19, c. 206]}, ^{[6, л. 113об–114]}. Отказ Карла VI вводить войска в Польшу из страха перед нападением французов окончательно перевел события в правовое поле двусторонних договоров Австрии и России с саксонским курфюрстом.