К вопросу о славянской взаимности в 20–40-х годах ХХ века в Королевстве Югославия

Скороходова Светлана Игоревна доктор философских наук профессор, доцент, Московский педагогический государственный университет 119571, Россия, г. Москва, проспект Вернадского, 88, ауд. 818 Skorokhodova Svetlana Igorevna Doctor of Philosophy Professor, Department of Philosophy, Moscow State Pedagogical University 119571, Russia, Moscow region, Moscow, Prospekt Vernadskogo str., 88, room 818 moscow.belgrad@mail.ru Другие публикации этого автора

Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект № 15-03-00761 а «Русская философская мысль XIX - первой четверти XX века в философско-историческом и антропологическом аспектах».

Судьба «славянского племени» трагична. И «соблазны духовного эсперанто, мировой ярмарки сейчас... сильнее, чем когда-либо» ^{[1, 448]}. Но народ, как древо, засохнет без родовых корней, уходящих в глубь веков, ибо только в контексте рода понятия «вселенскость», «славянство», «общечеловеческие ценности» обретают свой подлинный смысл. Известно также, что в переломные, критические эпохи и для человека, и для народа важно опираться на существующие вековые традиции, конечно, если они вырастают из духовной жизни народа. В противном случае и человек, и народ, по образному выражению Хомякова, обречены на «безродное сиротство» и в конечном счёте даже на вымирание.

Одним из решений проблемы сохранения национальной идентичности и исторической памяти в условиях эмиграции, как писал исследователь М. В. Ковалев, стали церемонии памяти, выразившиеся в праздновании многочисленных знаменательных дат. «Исторические праздники должны были способствовать сохранению эмигрантами целостной культурной традиции и их единению вокруг нее. Коллективная культурная память выступала одним из главных способов сохранения национальной самобытности на чужбине, выполняла объединительные функции. Для эмиграции она служила важным механизмом этнической и культурной самоидентификации» ^{[2, 85]}, [см. 3]. На первый план в многочисленных выступлениях и публикациях, связанных с различными юбилеями, выходили идеи мессианизма и славянской взаимности [см. 2, 105]. Следует добавить, что празднование дней, связанных с наиболее значимыми событиями в истории России, а следовательно, и славянства (например, победы в Русско-турецких войнах), было, по существу, практической философией, которая облекала эти идеи в «плоть и кровь», давала им жизнь. «Истинное познание динамично. Только беспрестанным подвигом, постоянным борением жива духовная жизнь и неразрывное с ней познание Истины» ^[4], – говорилось в эмигрантской прессе. Необходимо «жизнью своею стоять перед лицом Истины» ^[4], а не только находиться в неустанных интеллектуальных поисках.

У русских эмигрантов в Королевстве Югославия был особый праздник – День русской Славы, связанный с Крещением Руси князем Владимиром. Его отмечали ежегодно с 1928 г. [см. 4] В понимании эмигрантов, если Пётр I стремился создать великую Россию, то князь Владимир – Святую Русь. Кроме того, первым лицом, обработавшим житие князя Владимира, был св. Дмитрий Ростовский, а к его голосу, как известно, прислушивался царь Пётр.

Этот праздник давал возможность «русским скитальцам» не только прикоснуться к «неусыхаемому» источнику, именуемому Святою Русью, но продумывать, прочувствовать «свято-русскую церковно-народно-государственную идею», проверить: «...живы ли мы ещё, остались ли мы русскими людьми?», «...есть ли ещё какой-либо смысл в существовании нас, выброшенных за пределы родины и рассеянных среди чужих народов в тягость им и себе...?» ^[4]. Среди эмигрантов постоянно возникали споры о том, где же Россия: там ли, где сохранились её границы, но «свирепо преследуется русская душа», или здесь, в Королевстве Югославия, где можно думать и жить по-русски, но нельзя что-либо сделать для спасения собственного отечества? ^[4]

Споры обычно завершались признанием, что «народ, государство живут не дотоле, доколе они сохраняют свои географические границы, а доколе они исполняют свою Богом им данную историческую задачу, ибо ещё по учению апостольскому <...> всякий народ имеет свою определённую задачу в общечеловеческом делании, и он жив дотоле, доколе исполняет эту задачу, когда же он отказывается от неё, он или уничтожается совершенно, или превращается в другой народ, пусть по крови происходящий от этого первого и даже занимающий ту же территорию, но духовно совершенно другой, чуждый первому» ^[4].

Главное значение России, по мнению многих эмигрантов, заключалось в том, что «она была стражем справедливости во всём мире <...> недаром и мысль о разоружении и о вечном мире между народами, впоследствии столь изуродованная в Лиге Наций, первоначально вышла от русского царя». «Россия – страж справедливости и равновесия...» ^[4].

Чтобы открылся глубочайший смысл рассеяния русских людей, они должны признать себя духовными детьми князя Владимира. Тогда они перестанут жаловаться на бессмысленность эмигрантского существования, но придут в трепет от величия и громадности возложенных на них задач. Они почувствуют, что далеко не так слабы, как это им казалось, но что самая слабость их – великая сила. «Ибо наиболее силён тот, кому нечего терять, кроме Бога и чести, и кого не держит в своих тенетах ни одно из благ земных. И мы благословим свой удел и смело пойдём бороться за правду под стягом нашего духовного отца святого князя Владимира с именем Бога и России в сердце и на устах (выделено мной. – С.С.)» ^[4].

Думаем, что подобные рассуждения – проявление всё того же ключевого мировоззренческого архетипа русского сознания, связанного с ушедшим под воду Китежем. Святая Русь – это образ космический, это мир, который не имеет географических границ, это мир под знаком истинной веры. Истоки подобного понимания Святой Руси можно найти в древнерусских духовных стихах, которые записывались с XVII в. [см. 5] Там идеальная Русь имеет определённый исторический центр в Москве. На эту тему много размышляли и славянофилы. «Славянофильство – прежде всего метафизика национального самоопределения, и притом метафизика религиозная: Русь умопостигаемая есть Русь святая. Что сокровенный лик Руси – святой, это есть вера славянофилов, и в самой этой вере нет национального надмения. Она не исключает других святынь, не отрицает иных святых ликов и народных ангелов <…> Напротив, она логически их предполагает, ибо зиждется на признании общего закона мистической реальности народных лиц(выделено мной. – С.С.). Вера <…> предрешает жертвенную готовность отвергнуться ради него от всех земных изменчивых и тленных обличий и личин; ибо только святая Русь – подлинная Русь, Русь же не святая – и не Русь истинная (выделено мной. – С.С.)» ^{[6, 346-348]}, – писал В.И. Иванов. Неслучайно в публикациях эмигрантов были статьи, посвящённые А. С. Хомякову и И. В. Киреевскому.

Празднование дня св. Владимира начиналось накануне торжественным всенощным бдением в русской Свято-Троицкой церкви. На следующий день совершалась божественная литургия и по окончании её крестный ход вокруг церкви с молебным пением св. равноапостольному князю Владимиру. В половине седьмого вечера того же дня в зале Народного университета проходило торжественное собрание. После пения всеми присутствующими молитвы «Царю Небесный», Его Высокопреосвященство, открыв собрание, произносил большую речь, в которой указывал, что св. Владимир искал прежде всего Царства Божия и желал видеть всю подвластную ему Русь святою. Искание горних путей стало главной целью жизни русских людей, которые веровали, что всё остальное само собою приложится им. После его речи выступали и другие (например, Б.Р. Гершельман, К.Н. Николаев), молодые поэты читали свои стихи (например, Н.Н. Кадьян).

В день св. Владимира (28/15 июля) всегда устраивался праздничный концерт, который завершался пением югославского и русского народного гимнов. Затем председатель Владимирского комитета, протоиерей о. В. Неклюдов оглашал полученное из Ср. Карловцев приветствие собранию блаженнейшего владыки митрополита Антония (до 1936 г.) и выражал благодарность ораторам и участникам концерта. К дню, посвящённому Крещению Руси, с 1931 г. стала выходить однодневная газета – «День русской Славы», в которой публиковали свои статьи богословы, философы, историки и другие виднейшие представители русской эмиграции по всему миру [см. 7]. В ней подробно описывалось, как проходило торжество в предыдущий год [см. 4]. С 1931 по 1940 г. выходил однодневный журнал «День памяти св. равноапостольного кн. Владимира — общерусский церковный и народный праздник» [см. 7]. Все эти периодические издания нуждаются в серьёзном изучении.

В русско-сербских гимназиях Приходской совет Русской православной церкви в Белграде по предложению Комиссии по устройству празднования дня св. Владимира учредил по две денежные премии, 200 и 100 динаров, за лучшие сочинения, посвящённые единству русского народа, символом которого стал св. Владимир, и одну почётную награду в виде стяга национальных цветов на древке за наилучшую работу из числа премированных. Этот стяг Учебным советом Державной комиссии присуждался тому учебному заведению, в котором были написаны лучшие сочинения. Например, в 1936 г. высшую награду получил Русский кадетский корпус. Сочинения писали 7 классы. Если учесть, что в душах детей, писавших эти сочинения, «было смято детство, смята та наиваная, но идущая от общей любви к миру вера в человека» ^{[8, 146]}, что им не хотелось вспоминать о «милой родине», потому что память о ней была несчастной, то подобные мероприятия были необходимы для того, чтобы оживить их замученные души, убедить их в том, что от них зависит продолжение жизни подлинной России.

В 1930 г. вышла книга «Владимир Святославович. Сборник в память равноапостольного князя Владимира» [см. 9]. В этом сборнике были опубликованы статьи митрополита Антония, Е. В. Спекторского, М. А. Георгиевского. Согласно этим авторам, несмотря на все трудности и соблазны, необходимо признать вечное значение Церкви и через постоянный подвиг любви и покаяния строить частную, общественную и семейную жизнь на принципах признания этого Её значения. Главная задача – создать и проявить единение русского народа, необходимое для осознания великих начал его пути и подвига верности им [см. 9, 2].

Следует заметить, что традиция выпуска «Владимирского сборника» существовала ещё до революции. В частности, вышли юбилейные сборники в 1915 г., приуроченные ко дню кончины «просветителя земли русской» [см. 10], [см. 11], [см. 12]. В день смерти Владимира, 28/15 июля, произошла Невская битва в 1240 г., в которой русские войска, как известно, одержали победу над шведами.

День св. Владимира ежегодно праздновался не только в Белграде, но и в Загребе при участии владыки митрополита Досифея, в Битоле под покровительством владыки епископа Николая Охридского, а также в городах Западной Европы, в Болгарии, в Карпатской Руси, в Америке и на Дальнем Востоке благодаря заботам владыки епископа Иоанна (Максимовича).

В Харбине в 1938 г. вышла «Владимирская юбилейная грамота», рассказывающая о жизни князя [см. 13]. В ней также сообщалось, что в день 950-летия крещения Руси прошли торжественные служения во всех храмах Харбинской епархии. Прошёл крёстный ход из городских церквей к Свято-Николаевскому Собору, совершено общее всенародное моление Св. Равноапостольному кн. Владимиру. Были выпущены окружное послание Главы заграничной Церкви, Митрополита Анастасия, и брошюра «Св. Равноапостольный князь Владимир». В этих документах говорилось, что Св. Кн. Владимир идеал святости сделал своей государственной программой, что он создал новую Русь, новый народ, новый дух, новую культуру [см. 13, 1].

Программа в Шанхае была особенно обширной. В концертном отделении, как правило, принимал участие соединённый хор Шанхайских церквей и даже дети местных школ. Собрание проходило в Богородицком кафедральном соборе, где для участников устанавливались скамейки. Об этих событиях также можно было узнать из однодневной газеты.

В 1938 г., когда исполнилось 950 лет со времени Крещения Руси, Владимирский комитет в Белграде непосредственно занялся подготовкой «Владимирского сборника» [см. 14]. Были найдены сотрудники по всей Европе, между ними были распределены темы статей. «Владимирский сборник» 1938 г., хотя и стал самым известным, – давно уже библиографическая редкость. В него включены 12 таблиц с рисунками и фотографии. Только восьми из пятнадцати его авторов повезло быть переизданными в России в 2000 г. в сборнике «Cвятой Креститель: из наследия русской эмиграции» [см. 15]. В рамки данной работы не входит анализ этого коллективного труда. Хочется только обратить внимание на некоторые идеи.

В 1938 г. А. А. Никольский написал статью «Начало храмового строительства на Руси» для юбилейного «Владимирского сборника». Но в том же году вышла его брошюра «Св. равноапостольный князь Владимир и Крещение Руси». Автор постоянно размышлял над «владимирской» темой. В брошюре Никольский указал на то, что христиане в Киеве были и до Владимира, в том числе и в княжеской дружине. При князе Игоре была церковь св. Илии. Русская народность существовала задолго до князя Владимира, но это были только разрозненные племена, которые летописец назвал «язык словенск», а не нация русская. «Вера соединила воедино разрозненные племена славянские, уничтожила племенные их отличия, поставлявшие преграду их общения, и образовала один многочисленный, сильный и единодушный народ русский»^{[16, 23]}. Завершил свою работу Никольский известными словами Ф. М. Достоевского о том, что спасение России придёт от инока [см. 16, 29].

В статье Г. П. Федотова «Канонизация святого Владимира» говорилось о том, что только тысячелетие Крещения Руси, торжественно отпразднованое в 1888 г., сообщило культу Владимира национальное значение. В былинах о «Красном Солнышке» народ совершенно забыл о крестителе Руси, но сохранил память о его пирах. «В ударении на милостыню и в этой высокой оценке “человеколюбивой любви” сказалось древнерусское понимание христианства» ^{[14, 193]}. Философ считал, что былинные толкования и церковные «нощные милостыни, дневные щедроты» – лишь два преломленья одного луча ^{[14, 196]}.

Одним из авторов сборника был известный славист Александр Васильевич Соловьёв, ставший в годы эмиграции ректором юридического факультета в Сараево. Его статья называлась «Владимир Святой в изображении польского историка XVI в.». Польский историк М. Стрыйковский на основе русских источников воссоздал величавый образ равноапостольного Владимира. Согласно автору статьи, это была та окраска русской истории, которая в XVI в. была привычна всякому образованному русину, литвину или поляку.

В. А. Мошин [см. 17] написал для сборника статью «Христианство в России до св. Владимира». Если, согласно Е. В. Спекторскому, князь Владимир «вывел безбожников из “невегласия”, указал то направление, в котором должна развиваться русская культура и цивилизация» ^[4], то Мошин считал, что христианство появилось на берегах Чёрного моря ещё в апостольские времена. Скифская епископия, по свидетельству Евсевия Кесарийского, присутствовала на Никейском соборе. В походе князя Игоря на Царьград (941) христиане были даже в дружине. Согласно автору, процесс христианизации совершался незаметно и в сербских землях задолго до организации сербской церкви св. Саввой. Этот процесс шёл параллельно с увеличением славянского населения в варяжских землях. «Славяне не принимали участия в языческих культах с человеческими жертвоприношениями, которые учредил Владимир в Киеве и Новгороде. Это было новое, заимствованное у варягов. <…> Надо было или коснеть в грубом варяжском язычестве и отсталости, о которой так ярко свидетельствуют летописи, или идти вместе со славянами и стать христианским князем»^{[14, 28-30]}. Интересна мысль учёного о том, что Перун и Волос – русские боги, а не славянские [см. 14, 26].

Мошин стал основателем югославянской палеографической науки, специалистом по славянской археографии и, наконец, священником русского храма Пресвятой Троицы. В 1930-е гг. Мошин и Соловьёв несколько раз приезжали на Афон, где занимались описанием сербских рукописных собраний, хрисовулов, грамот сербского монастыря Хиландар. В дальнейшем они опубликовали огромнейший блок документов.

День русской Славы свидетельствовал не только о крепком единстве русских на чужбине. Он стал манифестацией соборного единения и славян, и многих других народов под сенью Владимирского креста. Полагаем, что этот праздник носил отчасти и религиозно-мистический подтекст: все, кто принимал в нём участие, являлись гражданами Святой Руси, её духовными хранителями. Своей деятельностью, как им казалось, они свидетельствовали, что Китеж, хотя и ушёл «под воду», жив. Он питает больное отечество, напоминая о былом величии, «ибо как в мире физическом небесные светила притягиваются друг к другу без всякого вещественного посредства, так и в мире духовном каждая личность духовная <…> привлекает к себе все сродное в душах человеческих...» ^{[18, 277]}.

Интересно, что празднование Дня Крещения Руси, начатое ещё до революции, подхваченное и углублённое русскими эмигрантами, продолжается и в современную эпоху. 26 января 2017 г. в нижнем храме собора св. Саввы в Белграде прошла презентация книги «Святой князь Владимир Киевский. 1015−2015 гг. Сборник статей в честь 1000-летия преставления», опубликованной на двух языках[см. 19].

Русская академическая группа в период эмиграции старалась помочь сербам в создании национальной интеллигенции. В Белграде издавались переводы русских писателей и философов на сербском языке. Однако русская философская мысль, по признанию самих сербов, не была в то время должным образом ими воспринята. Е. А. Бондарева считает, что в этом плане философская работа «Ф. М. Достоевский: исследование о всеславянском человеке» Драгутина Прохаски [см. 20], которая была опубликована в 1921 г. в Загребе, представляется исключением. Заметим, что это не единственная его работа, посвящённая творчеству русского писателя [см. 21], [см. 22], [см. 23], [см. 24]. По мнению Бондаревой, только через 60 лет идеи русских философов заняли в сербской академической среде определённое место [см. 25]. Королевство во время войны понесло огромные материальные и людские потери, поэтому в период первой русской эмиграции здесь особенно остро не хватало образованных людей. Но, с точки зрения профессора Зорана Арсовича из университета в Баня Луки, сербская интеллектуальная школа всегда и во всем была склонна согласовываться с опытом западной философской рефлексии.

Однако профессор Ирина Деретич из университета в Белграде, напротив, полагает, что подлинная сербская философская мысль близка по своей специфике русской, она также вырастает из литературы. Работы Э. Успенской подтверждают этот вывод [см. 26]. В них дана обширная библиография работ сербских и хорватских авторов, которые анализировали творчество Достоевского в период между двумя войнами. Был сделан вывод об особом воздействии идей русского писателя не только на сербскую литературу, но и на политическую и религиозную жизнь страны [см. 26, 571]. Можно предположить, что в то время идеи русского писателя были жизненно важны для сербов. Им оказался близок дух его наследия.

Ф. М. Достоевский действительно воспринимался и русскими, и сербами как провидец, а не только как православный философ [см. 27]. Он и сейчас остаётся одним из самых популярных мыслителей в Сербии и Республике Сербской. Среди работ современных сербских исследователей, посвящённых творчеству Достоевского, следует отметить серию Николы Милошевича «Достоевский как мыслитель» (1981), в которой представлены и взгляды Шестова, Розанова, Мережковского и Лосского, а также работы профессора Бранимира Кулянина [см. 28] и других.

Позволю себе согласиться с белградской коллегой и привести один из примеров – творчество Десанки Максимович, известной сербской поэтессы, имевшей профессиональное философское образование. Глубокая философская рефлексия в её творчестве выражалась и на языке поэзии, и на языке художественной прозы. Ещё С. С. Аверинцев в статье «Красота как святость» писал: «Последние два века дали русских философов, подчас замечательных, но ещё вопрос, не содержится ли подлинная русская философия в стихах Пушкина и Тютчева, в романах Достоевского, быть может, в музыке Скрябина. Классическая русская литература смертельно боится эстетического “баловства”...» ^{[29, 190]}. (Кстати, Десанка была замужем за русским эмигрантом.) А в 2011 г. вышел сборник «Сербские поэты ХХ века», в котором представлена сербская философская поэзия [см. 30]. А ведь ещё любомудры во главе с В. Ф. Одоевским говорили о необходимости синтеза философии, дочери сухого рассудка, с поэзией, где бьётся трепетное сердце инстинкта, во имя восстановления цельного знания, перерастающего в ведение и позволяющего видеть сердцевину бытия.

Среди многих поэтов хочется упомянуть Момчило Настасиевича, творчество которого относится к периоду русской эмиграции. Он писал и философские эссе – «О материнской мелодии» (1929), «Записки о сущностной мысли» (1932), «В поисках себя» (1935) и другие. Э. Успенская указывала на то, что Момчило подражал Достоевскому, отображая фатальную трагичность и душевные болезни героев в своих рассказах и драматических произведениях [см. 26, 574]. В его поэзии нашли отражения и исконная сербская богословская мысль, и идеи новейшей западной философии, и психологии.

Произведения Н. А. Бердяева до Второй мировой войны переводили М. Джурич и Д. Васич. Но его идеи в сербской философской среде дали плоды много позднее. С. Л. Франк также некоторое время находился в Белграде по приглашению Русского научного института. В 1937 г. в Белграде была опубликована работа Франка «Пушкин как политический мыслитель». Брошюра вышла с предисловием и дополнением П. Б. Струве [см. 31].

Широко известно было в Королевстве Югославия и творчество И. А. Ильина. Струве и Ильин долгое время были близкими соратниками, лидерами правого крыла русской политической эмиграции: оба входили в ближайшее окружение генерала Петра Николаевича Врангеля. Когда в 1926 г. Струве председательствовал на Зарубежном эмигрантском съезде в Париже, его опорой в русской делегации из Германии был именно Ильин. Часто писал Ильин и в парижскую газету «Возрождение», редактируемую Струве. В 1934 г. Ильин сделал доклад «Творческая идея нашего будущего» в Белграде и Праге. В этом докладе он сформулировал назревающие проблемы русской национальной жизни. В докладе философ сказал о том, что Россия жива, что хоронить её близоруко и неумно; что русские эмигранты – не пыль и грязь, а живые люди с русским сердцем, русским разумом и талантом; что они не узколобые реакционеры, пребывающие друг с другом в разномыслии, а люди, стремящиеся к преодолению соблазна эпохи и к созданию новой ткани духовного бытия. Философ и в дальнейшем развивал эти идеи, например, в работе «Путь духовного обновления», которая вышла в Белграде в 1937 г., и в двухтомном труде «Наши задачи. Судьба и будущее России», обнародованном в 1956 г., уже после его кончины. Наследие Ильина также было воспринято сербами только в современную эпоху. Так, 27 мая 2015 г. было учреждено Сербско-Российское общество им. Ивана Ильина в Белграде.

В целом с 1930 по 1941 г. вышло 17 выпусков «Записок Русского научного института в Белграде», нечетные выпуски которых были посвящены гуманитарным наукам. Всего в «Записках» опубликовано 189 трудов выдающихся учёных-эмигрантов, в том числе философов П. Б. Струве, С. Л. Франка, Н. О. Лосского, Е. В. Спекторского, А. А. Кизеветтера, В. В. Зеньковского и других.

В книге «Из истории моей жизни: Воспоминания» Зеньковский описал своё пребывание в Белграде с февраля 1920 г. по март 1923 г. [см. 32]. По ходатайству сербского патриарха он смог занять должность профессора одновременно на философском и богословском факультетах Белградского университета. В белградский период Зеньковский плодотворно работал, опубликовал две книги: «Психология детства» (Берлин, 1923) и на сербском языке «Русские мыслители и Европа» (Загреб, 1922; русское издание вышло в «YMCA-Press» в 1926 г.). В книге «Русские мыслители и Европа» Зеньковский впервые поставил проблему секуляризации культуры, раскрывая её на обширном философско-историческом материале. Кроме того, он считал, наряду с другими русскими исследователями, что Запад был непосредственным виновником произошедших социальных потрясений в России. «Живучесть и актуальность темы об отношении России к Западу, – писал он, – определяется одинаковой неустранимостью двух моментов: с одной стороны, здесь существенна неразрывность связи России с Западом и невозможность духовно и исторически изолировать себя от него, а с другой стороны – существенная бесспорность русского своеобразия, правда в искании своего собственного пути». В то время на работу Зеньковского обратила внимание женщина, ставшая легендой, – Исидора Секулич [см. 33], доктор философии, член-корреспондент Сербской королевской академии наук, известная писательница. В современную эпоху книга русского философа вновь вызывала интерес и была переиздана на сербском языке в Подгорице в 1995 г.

Стремление к сохранению русского мира эмигрантами в контексте духовно близкого сербского привело к взаимопроникновению и взаимообогащению национальных культур. Сербия стала национально-духовным центром русской диаспоры. В 1921 г. по приглашению Сербского патриарха Димитрия (Павловича), Высшее церковное управление Русской православной церкви за границей переехало в Сремски Карловцы, где оставалось до эвакуации в 1944 г. Сербский патриарх Димитрий (ум. 1930) предоставил свою резиденцию в распоряжение русских архиереев. В 1921 и 1938 гг. прошли первый и второй соборы Русской православной церкви за границей.

В целом наши соотечественники в Королевстве Югославия, несмотря на все роковые удары, переживали настоящий подъём «русского духа», у них была удивительная внутренняя сила: «Не говори, что нет спасенья,/ Что ты в печалях изнемог/ Чем ночь темней, тем ярче звёзды,/Чем глубже скорбь, тем ближе Бог» ^[4]. Они стремились укреплять славянский союз, который, в их понимании, и был подлинным Ковчегом спасения. Необходимо изучать и преодолевать идеологизированные и упрощённые оценки нашего философского наследия, на которое важно опираться в современном мире: оно раскрывает целый пласт философско-политических проблем, исключительно важных для России сегодня, в контексте экзистенциального измерения истории и человеческого бытия.