Белорусский язык в контексте межэтнических отношений в западнобелорусском пограничье: от довоенного периода к Великой Отечественной войне (1930-1940-е гг.)

Маркелов Никита Алексеевич соискатель, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ) 119192, Россия, г. Москва, Ломоносовский проспект, 27, корп. 4, ауд. E-438 Markelov Nikita PhD Candidate, Section of History of Russia in the 20th-21st Centuries, History Department, Lomonosov Moscow State University; History Department of MSU, Lomonosovsky prospekt 27-4, Moscow 119991 Russia nick@balkan.ru Другие публикации этого автора

Язык – средство общения людей, основа взаимопонимания. Не случайно сюжет вавилонского смешения языков занимает значимое место в христианском дискурсе, а апостолы говорят на всех языках мира. Язык может объединять и разделять людей. Эти социально-философские функции оказали определяющее развитие на белорусский язык в ХХ веке, а также стали заметной частью истории развития края, находящегося на пограничье «русского мира» и польского культурного пространства, основным вектором развития которого является тяга к западноевропейскому цивилизационному полю. Люди на пограничье до сих пор «разговаривают … «па-просту» и называют свой язык «простым» или «тутэйшым»^{[1, c. 166]}. Развитие данного региона было тесно связано со статусом белорусского языка, его легализацией в образовательной и административной сферах. Каким был этот язык? Идет ли речь об одном и том же языке? Этот вопрос требует ответа в контексте развития региона, поскольку именно проблема сферы распространения языка была одной из наиболее значимых в рамках межэтнического конфликта на западнобелорусском пограничье. Актуальность темы подчёркивают схожие процессы, с которыми в настоящее время сталкиваются народы постсоветского пространства, выбирая для себя модели интеграции. Сегодня не только языковая, но и историко-культурная идентичность могут служить делу разжигания вражды между народами и даже внутри одной нации, как это показывает конфликт на Украине.

Данное исследование носит междисциплинарный характер, так как опирается на широкий спектр исторических, культурологических и отдельных лингвистических работ. Вместе с тем следует отметить, что исследователями разрабатывается широкий спектр фундаментальных вопросов белорусско-польских и польско-советских отношений (Г.Ф.Матвеев, Ю.А.Борисёнок), языковые процессы (прежде всего белорусские и польские специалисты-диалектологи), вопросы формирования идентичности (М.В.Лескинен, О.Бреский, О.Бреская) и отдельные тематические блоки из истории региона: образование (Юрий Туронак, А.Н.Вабищевич), советизация (Войчех Слешиньский, Даниель Бочковский), организация самоуправления (А.И.Борко, А.Л.Даркович), история военных действий (многочисленные советские и польские авторы), миграционные процессы (А.Ф.Великий). Ввиду этого автор полагает, что попытка комплексного анализа с исторических позиций языкового фактора в процессе межэтнического конфликта на западнобелорусском пограничье имеет право претендовать на научную новизну и быть полезной для дальнейших работ по истории западной границы «русского мира».

Целью статьи является установление роли «языкового вопроса» (и связанного с ним комплекса культурно социальных проблем) в период наибольшего обострения межэтнического конфликта белорусов и поляков на пограничье цивилизаций. Для реализации целей предполагается решить следующий набор задач: выявить особенности политики польских и советских властей в языковой сфере, определить реакцию на неё основных национальных общин региона (поляков и белорусов), а также указать на языковой фактор в ходе вооружённого противостояния и политической борьбы в условиях интеграции региона в систему социалистических отношений.

В период вхождения Западной Белоруссии в состав II Речи Посполитой статистические данные по национальному составу населения отсутствовали, в переписях населения они заменялись вопросами о вероисповедании и языке – двух наиболее значимых национальных индикаторах. Это верно как для поляков, где принадлежность к католическому вероисповеданию и польскому языку была основой идентичности в период формального отсутствия национального государства (в особенности, после наполеоновских войн и до 1918 гг.), так и для белорусов. Как пишет И.Н.Шарухо, «долгое отсутствие собственного государства привело к тому, что этноязыковая самоидентификация белорусов "отступает" перед государственной»^{[2, c. 48]}. Местный язык в Западной Белоруссии называли в то время «простым», «руским», «тутэйшим». Этот говор существенно отличается от языка центральных регионах, его также называют белорусско-украинским^{[3, c. 109]} или смешанным говором балто-славянского пограничья^{[1, c.166]}. Такое определение является наиболее верным для, соответственно, Белосточчины и Гродненщины — двух субрегионах, где взаимодействие поляков и белорусов осуществлялось наиболее ярко. В таких районах «складывается особая идентичность, иногда – трансграничная, особенно если жители прилегающих к границе районов близки по языку и культуре»^{[4, c. 47]}. Таким образом, белорусский язык в рассматриваемом регионе отчасти сближается с польским, это естественный результат трансграничного взаимодействия.

Политика естественных центров притяжения (польского, а после 1939 года — советского) определялась специфическим представлением о национальной структуре населения. Поскольку вопрос о национальной принадлежности в польских переписях отсутствовал, то многие белорусы фигурировали в статистических отчетов в качестве поляков, особенно белорусы католического вероисповедания. О.Лицкевич напоминает о неоднозначности определения национальной принадлежности жителей «восточных кресов» (земель Западной Белоруссии и Украины, входивших в состав польского государства). Он пишет: «не будем забывать, что в польских переписях многие белорусы фигурировали как "поляки", поскольку положительно отвечали на вопрос, пользуются ли в быту польским языком … К тому же, некоторая часть населения называлась «полешуками», а не белорусами»^{[5, c. 79]}. В условиях сформировавшейся трансграничной идентичности местные жители — как поляки, так и белорусы — отличались от населения центральных регионов Белоруссии и западных областей России. Отличался и используемый там белорусский язык.

Белорусский язык до начала ХХ века существовал преимущественно в устной форме, его первая кодификация была проведена Б. Тарашкевичем в 1918 году. Разработанные тогда грамматические и орфографические нормы получили название Тарашкевица, по имени исследователя. В 1933 году была проведена новая кодификация языка. Эти грамматические нормы не были приняты интеллигенцией Западной Белоруссии, в том числе из политических соображений, так как вело к признанию примата в вопросах национального строительства деятелей Советской Белоруссии. Декларируемым же мотивом отказа от новой нормативизации языка стало обвинение в том, что в рамках данной реформы белорусский язык искусственно сближался с русским^{[6, c.88]}. Обновлённая версия литературного белорусского языка стала нормативной в БССР, но не была принята в Западной Белоруссии, где продолжали использовать Тарашкевицу^{[7, c. 43]}. При этом А. Эркер подчеркивает, что говор балто-польско-белорусского пограничья сохраняет свою уникальность и сегодня^[1]. Местное население, говорившее «по-прастому», изъяснялось и изъясняется на смешанном диалекте, нормы которого ближе к Тарашкевице, чем к нормам реформы 1933 года.

Проблема белорусского языка находится в центре межэтнического противостояния поляков и белорусов. Так, на официальном уровне до 1939 года польские власти предпринимали различные меры по ограничению использования белорусского языка — его использование не только запрещалось в делопроизводстве и образовании, запрещалось также и просто разговаривать на нем. Нота НКИД БССР от 25 августа 1921 фиксирует многочисленные злоупотребления в отношении белорусского населения бывшей Гродненской и частей Минской и Виленской губерний, без учёта на тот момент установившегося в Польше административно-территориального деления (последние изменения с присоединением восточных повятовк Белостокскому воеводству, созданному в августе 1919 годаимели место в феврале 1921 г.). Отмечаются следующие репрессивные меры польских властей – «в д. Малая Берестовица Гродненской губ., где избили половину крестьян, а 16 арестовали» за составление приговоров об открытии белорусских школ^{[8, c. 37]}; «запрещается белорусам сноситься с учреждениями на белорусском языке»^{[8, c. 37]}; «закрываются возникшие ранее кооперативы за ведение книг и делопроизводства не по-польски, а по-белорусски»^{[8, c. 37]}. Необходимо подчеркнуть, что наиболее непримиримую позицию в этом вопросе занимали осадники, в то время как местные поляки видели сложность и многогранность этнической структуры региона. Так, Ботянский, осадник из западной Польши, назначенный виленским воеводой, запретивший в 1937 году деятельность Товарищества белорусской школы^{[9, c. 11]}, отмечал в донесениях острую критику и неприятие своих ассимиляторских устремлений со стороны местных поляков, для которых, очевидно, важнее их собственная самоидентификация, чем насаждаемая правительством картина мира: «я столкнулся с большими трудностями и отсутствием понимания со стороны местного населения, … со стороны местных демолибералов-поляков, которые обязательного хотят из местного населения сделать белорусов, литвинов, но только не поляков»^{[8, c. 162]}. Таким образом, неприятие польскими властями иной национальности кроме польской выражалось также и в неприятии любого языка кроме польского, как на официальном, так и на разговорном уровне.

ХХ век — эпоха глобализации. В этот период во всем мире происходит стремительная утрата самобытности регионов. Развитие средств связи и средств массовой информации влияет на развитие пространства. Если еще в XIX веке каждая провинция была отдельным микромиром со своими обычаями и языком, то в ХХ веке это уже не представляется возможным. Эти обстоятельства необходимо учитывать, рассуждая о роли центра в развитии культуры региона. Если польский центр стремился уничтожить идентичность непольского населения Западной Белоруссии, то советский центр к национальной традиции относился гораздо более бережно. Унификация белорусского языка, по модели отличной от привычного для местной интеллигенции говора пограничья, была частью естественных процессов, происходивших в это время во всем мире. В отличие от польского периода, в советское время национальный вопрос на территории Западной Белоруссии был более или менее разрешен. В 1939 году, на первом этапе становления советской власти в органы управления избирались представители всего политического спектра, представляющие различные национальные общности. Случалось, что руководителем сельского комитета становился бывший польский помещик, руководителем милиции – костельный органист польской национальности^{[10, c. 100]}. С той безусловной оговоркой, что данные случаи списывались представителями советского руководства на недостатки в работе органов государственной безопасности, что говорит о планирующейся чистке государственного аппарата. В любом случае, вышеприведённые факты довольно ясно свидетельствуют о желании советской власти на первых порах привлечь максимально широкие слои местного населения к работе в государственном аппарате. Таким путём советское руководство старалось максимально избежать логичного для польских граждан – представителей титульной польской нации, полного неприятия и массового сопротивления новой, оккупационной, с их точки зрения, власти. По состоянию на 30 декабря 1940 в органах исполнительной власти на уровне белостокского района белорусы составляли 65%, поляки 15%, русские и евреи – 10%^{[11, c. 69]}. Существовали национальные школы с преподаванием на русском, белорусском и польском языках.

Развивалась также сфера профессионального образования. Педагогический институт в Белостоке предполагал четырехгодичное обучение, Высшая учительская школа в Гродно – двухгодичное. Особенный интерес представляет национальный состав студентов этих учебных заведений. По данным 1940 года в Белостоке среди 269 слушателей первого курса было 44% евреев, 25% белорусов, 16% поляков и 14% русских. В Гродно национальный состав студентов, допущенных к вступительным экзаменам был следующим: 49 евреев, 40 белорусов, 12 русских^{[12, c. 470]}. Подобная этническая ситуация среди слушателей отчасти была обусловлена сложностями получения образования для представителей нетитульной нации во II Речи Посполитой. Поляки имели приоритет при поступлении в высшие учебные заведения, в то время как для белорусов и евреев поступление в польские ВУЗы было затруднительно. При этом белорусы, в отличие от евреев, в принципе имели возможность получить высшее образование в ВУЗах БССР, хотя и пользовались этой возможностью далеко не все желающие. Таким образом, организация новых высших учебных заведений на первом этапе позволила сократить существовавший в регионе дисбаланс возможности получения образования. Преподавание велось на белорусском языке.

Польский язык после 1939 года утратил свой доминирующий статус в Западной Белоруссии, равно как и польская нация утратила титульное положение, превратившись в одну из национальных групп. При этом именно поляки в силу своего прежнего положения подвергались наибольшему давлению со стороны новой власти. Антисоветское сопротивление сплотилось вокруг религии. Деятельность католической церкви на территории Западной Белоруссии характеризовалась последовательной антисоветской позицией. В полном соответствии с тезисом польской националистической идеологии «синоним польского – католицизм», ксендзы не просто выступали с призывами объединиться для защиты веры и восстановления польского государства, но и иногда возглавляли организованное антисоветское сопротивление. Одна из таких организаций была раскрыта органами НКВД в 1941 году. Таким образом, католическая церковь выступала в качестве консервативного хранителя националистических идей. Деятельность ксендзов поддерживалась среди поляков, которые, утратив статус титульной нации, почувствовали себя ущемленными. Кроме того, именно представителей польской национальности наиболее заметно затронули политические репрессии (депортации) и экономические реформы (представители прежде титульной нации лишались различных привилегии и, соответственно, не только собственности, но и возможности поддерживать прежний уровень жизни). Антипатии по отношению к советской власти отчасти распространились и на представителей других этносов, как пишет Е.С.Розенблан, «поляки чувствовали угрозу своей этнической безопасности как со стороны советского государства, так и со стороны местного населения. Адаптация поляков к этой ситуации была болезненной, реакцией на нее стала гиперболизация этнического сознания, а гиперидентичность всегда повышает уровень интолерантности в межэтнических установках. Снижение этнотолератности привело к закреплению негативных этностереотипов в отношении еврейского и отчасти белорусского населения»^{[13, c. 59]}. Подобные негативные настроения распространялись и поддерживались в костелах, которые выступали в качестве альтернативного культурного пространства: католическая церковь организовывала летние детские лагеря, различные кружки и клубы^{[14, c. 169]}. Можно утверждать, что с поправкой на изменившиеся социально-политические условия, католическая церковь продолжала политику полонизации региона, характерную для польского правительства в 1920х-1930х гг., а также создавало культурное пространство для консолидации и самоизоляции польского народа. Именно вокруг католической церкви и польской идентичности в дальнейшем происходило развитие русофобских и антисоветских настроений.

Для многих поляков трагедией стало падение польского государства в результате скоротечной сентябрьской военной кампании, в которой не последнюю роль сыграло выступление с Востока частей Красных армии. Для польских патриотов поведение большей части белорусского населения стало актом национального предательства, так как, с точки зрения польского государства, этнические меньшинства должны были наравне с поляками бороться против обоих оккупантов – III Рейха и СССР. Потому белорусы, начиная с 1939 г., становились объектом нападок и угроз. Можно привести следующий пример, на первых порах, кажущийся нейтральным – слова лесника Тимушкевича, обращённые к крестьянам неподалеку от Беловежской пущи «Польская власть ещё вернётся, и тогда кое-кому несдобровать»^{[10, c. 101]}. Здесь следует вспомнить о том, что до 1939 г. должность лесника могли занимать только благонадежные поляки, для работы в лесной охране национальный ценз был исключительно строг^{[9, c. 12]}. Подобные угрозы со стороны титульной нации были обращены также и по отношению к евреям. Так, в местечке Щучин при передислокации артполка Красной армии местная учительница-полька вывесила лозунг: «Жиды, не ожидайте красных, польские войска возвращаются»^{[10, c. 101]}. Иногда такие угрозы сопровождались расправами – был убит, к примеру, депутат Народного Собрания Западной Беларуси от Новодворской волости С.К.Ковойбо.

Такая ситуация в Западной Белоруссии сохранялась до 1950х гг. Один из членов польского правонационалистического антисоветского подполья отмечал, что «геенна населения на наших восточных землях весьма отрицательно отразилась на отношениях между теми национальными группами, которые населяли эти территории. Убивали нас немцы, уничтожали литовцы, белорусы и украинцы – как союзники Советов… На всей этой территории кипели – как в котле – ненависть и месть. Жестокость проявляли все без исключения. Все национальные группы ненавидели друг друга»^{[15, c. 118]}. После событий 1939 года поляки распространили свои русофобские настроения и на белорусов. И во время Второй мировой войны, и после нее, когда Белосточчина снова стала частью Польши, националистически настроенное польское население сохраняло негативные стереотипы в отношении русских и белорусов. Как пишет об этом А.Ф. Великий, «само существование белорусов на Белосточчине создавало для советской стороны, пусть даже и гипотетическую, но возможность объединения этого региона с БССР»^{[16, c. 148]}. В то время как официальные власти пытались решить эту проблему «эвакуацией» белорусского населения, подполье развязывало террор. Как предельно ясно высказался один из «проклятых солдат» Р.Райс, «белорусы, ваша земля здесь, но глубже. Ни одной души из деревни Залешаны не уйдет»^{[17, c. 302]}. Фактически, послевоенные годы на территории Западной Белоруссии — это новая попытка насильственной полонизации.

В годы между мировыми войнами территория Западной Белоруссии вошла в состав II Речи Посполитой. В этот период поляки отрицали существование древней белорусской культуры и белорусского языка, полагая местное население поляками, которые подверглись ассимиляционным процессам. Основанием для этого служил тот факт, что данные территории некогда входили в состав великой Речи Посполитой «от моря до моря», воссоздание величия которой было главной идеологемой польских властей в межвоенный период. Соответственно, «тутэйшый» язык должен был рассматриваться как искажённый польский. На территории пограничья, где взаимное влияние родственных языков является особенно сильным, это представление имело под собой некоторую основу, с той лишь особенностью, что влияние носит отнюдь не односторонний, а взаимный характер. Жители Западной Белоруссии не приняли новую кодификацию белорусского языка, видя в ней чуждые для себя элементы, искусственно сближенные с русским языком. Поскольку за основу новой кодификации был взят восточный вариант белорусского языка, обвинения в насильственной русификации остаются спорными. Тем не менее, для поляков и антисоветски настроенной белорусской интеллигенции этот аргумент был значимым. После 1939 года неприятие поляками белорусской этничности стало еще более тесно связано с русофобскими и антисоветскими настроениями. Все, что в какой-либо мере сближало белорусов и русских воспринималось в антипольском ключе, как заговор с целью присоединения западных областей Белоруссии к БССР. В послевоенные годы школьное образование на белорусском языке на отошедшей к Польше Белосточчине последовательно вытеснялось, при сохранении школьного образования на польском языке на Гродненщине, оставшейся в составе БССР. Лишь во второй половине 1950х гг. в местах компактного проживания белорусов в Польше властями было разрешено частичное восстановление белорусской и русской культурной жизни, восстановлены учебные заведения с преподаванием на белорусском языке, однако для подчеркивания различий с БССР в качестве литературного языка была использована Тарашкевица, ранняя кодификация белорусского языка на основе западных говоров.