Социально-экономический кризис в Нижегородской губернии и его роль в утрате легитимности новой демократической власти в период февраля-октября 1917 г. (по материалам нижегородской печати)

В 2017 г. Россия отметила важный юбилей - 100-летие революций Февраля и Октября 1917 года. Традиционно советская историография разделяла эти события. В последние годы принята концепция Великой российской революции как единого процесса. Несомненно, что революция 1917 г. это величайшее событие ХХ в., которое во многом предопределило всю мировую историю. Но очевидно, что это событие неоднозначное: революция – всегда социальный катаклизм. Лидеры белой эмиграции называли период революции 1917 г., по аналогии с событиями начала XVII в., Русской Смутой. Действительно, в этих Смутах есть много общего: пресечение династии, смена властных элит, ослабление государства, развал экономики, обнищание народа. Схожи и изменения в психологическом состоянии общества. Травмы социальных потрясений всегда порождают общественный хаос, стихийные бунты и погромы, падение морали и рост преступности. Эти процессы были характерны для всей России 1917 г. Нижегородская губерния не стала исключением.

Всестороннее и объективное изучение Великой российской революции помогает осознать трагичность раскола общества на противоборствующие стороны, понять важность для России сильной государственной власти, умеющей оперативно решать назревшие внутренние проблемы, способные превращаться в острейшие социальные столкновения, губящие страну. Несмотря на то, что в советский период история революционных событий 1917 г. в Нижнем Новгороде была одной из центральных тем, она оказалась недостаточно исследованной. Главная причина заключается в том, что ее изучение проводилось в рамках марксистко-ленинской исторической парадигмы, где основное внимание концентрировалось исключительно на борьбе нижегородских большевиков за влияние на массы ^{[13,15, 17, 18, 59]}. В настоящее время различные аспекты социально-экономической ситуации в губернии, противостояние нижегородских элит, история и борьба различных нижегородских политических партий освещаются в работах Ф. А. Селезнева, В. П. Сапона, А. В. Медведева, А. А. Слепченковой, А. А.Фоменкова и других авторов ^{[54, 51, 19, 20, 58]}. Одним из важных источников по изучению событий 1917 г. является нижегородская периодическая печать, содержащая богатый фактический материал: статистические сведения, листовки, воззвания, письма, публицистические заметки, недостаточно еще введенная в научный оборот. Целью данной статьи является на основе исследования, прежде всего нижегородской периодики 1917 г., выявить основные проявления социально-экономического кризиса, нарастание общественного хаоса и анархии, приведшие к падению легитимности новой демократической власти в губернии.

В Нижнем Новгороде о февральских событиях в Петрограде знали мало из-за отсутствия развитой системы коммуникаций и того, что власти сознательно «придерживали» информацию. Сведения о начавшейся 23 февраля в Петрограде революции до нижегородцев дошли уже после прихода к власти Временного комитета Государственной Думы и Петроградского Совета Рабочих депутатов. В газете «Нижегородский листок» 28 февраля была опубликована осторожная заметка о событиях в Петрограде: «Вчера по телефону нами получено известие о разыгрывающихся в Петербурге событиях. Ввиду чрезвычайной важности и исторического значения этих событий, чувство ответственности перед родиной вынудило нас отказаться от опубликования их впредь до подтверждения…»^[31].

Но уже днем 1 марта Нижний Новгород пришел в движение. На предприятиях, в учебных заведениях и в воинских частях проходили митинги, где выступавшие говорили об аресте царского правительства и об установлении в России демократического строя. Из рабочих предместий многотысячные колонны заводского пролетариата под красными знаменами двинулись в центр города. Войска гарнизона братались с демонстрантами, а полицейские держались подальше от скоплений народа.

На Благовещенской площади (ныне пл. Минина и Пожарского) состоялся общегородской митинг, собравший около 30 тыс. человек. Перед демонстрантами выступил глава Городской Думы Д. В. Сироткин. Он поздравил нижегородцев с победой «над прогнившим самодержавием» и призвал поддержать новую власть. После митинга демонстранты двинулись по центральной улице Большой Покровской на Арзамасский тракт, к тюрьме, где были освобождены все заключенные, включая и уголовных преступников ^[4]. На следующий день на сторону революции перешли войска Нижегородского гарнизона. На очередном митинге было принято решение арестовать царские власти и разоружить полицию. Были арестованы губернатор А. Ф. Гирс, вице-губернатор, прокурор, полицмейстер и т. д. Таким образом, вся царская администрация была свергнута. В губернии осталась только выборная власть городского и земского самоуправления.

Падение монархии в губернии было встречено восторженно. Нижегородской Городской Думой 1 марта была отправлена приветственная телеграмма Временному правительству. Аналогичные телеграммы в адрес правительства поступили из разных мест губернии: Городца, Кстова, Лукоянова, Княгинина, Сергача. В середине марта Нижегородская земская управа отправила в адрес Временного правительства приветственное послание, в котором говорилось, что «гласные, земские служащие счастливы дожить до лучезарного дня возрождения дорогой родины на новых началах, столь долгожданных и желанных»^[23]. «Нижегородская земская газета» создала специальную рубрику «Отклики на переворот». Главное содержание информации с мест – это ликование, с которым губерния встретила падение самодержавной власти. Писали о «павшем режиме, который камнем висел на народной груди, о злобных мелочных слугах царской власти, о затхлом и гнилом воздухе подполья, куда запрятывалось все живое и мыслящее» ^[26].

Председатель отделения партии кадетов в Покровской волости Нижегородского уезда Ф. Арбеков в статье «Исторические дни в деревне» свидетельствовал о том небывалом подъеме, который царил тогда в провинции. Его выводы подтверждает информация из разных мест губернии. Например, в Ветлужском крае торжества по случаю Февральской революции начались 5 марта с разоружения местного пристава, который не только сразу сдал оружие, но и с радостью собственноручно снял со стены портрет Николая II. Затем был отслужен благодарственный молебен ^[26]. В Горбатове 17 марта на городской площади местное население праздновало «наступление свободы». Состоялась общегородская манифестация с красными знаменами, на которых были начертаны лозунги «Да здравствует свобода», «Да здравствует демократическая революция». Из Арзамаса писали, что низвержению старого правительства радуются решительно все, не исключая даже пожилых людей, которым трудно принять подобный государственный переворот ^[24]. Земство с радостью сообщало, что изменение политической ситуации ознаменовано понижением цен на продукты. Например, ржаная мука подешевела с 10 руб. за пуд до 7 руб. 50 коп., а затем и до 5 руб. 25 коп. Снизилась цена на мясо. У всех была искренняя уверенность в лучшем будущем ^[25]. От имени правительства 22 марта с обращением к жителям Нижнего Новгорода и губернии выступил недавно назначенный вместо губернатора Гирса губернский комиссар П. А. Демидов, бывший председатель губернской земской управы ^[12]. В целом революционная эйфория, царившая в губернии, стихийно сложившийся народный консенсус давал огромный шанс новой власти стать по-настоящему легитимной.

В ходе революции взамен старой власти стала формироваться новая властная система, крайне сложная и пестрая. Она включала, с одной стороны, официальные властные структуры: губернского и уездных комиссаров Временного правительства, милицию, с другой стороны, общественно-политические организации: губернский, уездные и волостные исполнительные комитеты общественных организаций, Советы рабочих, солдатских, крестьянских депутатов. Кроме того, продолжали функционировать прежние органы местного самоуправления: городские думы и земские управы. Такая система многовластия в целом вела к безвластию, к ослаблению новой власти в губернии. Характерной ее чертой была конкуренция за власть. Итогом всего этого стала полная потеря управляемости социально-экономическими и политическими процессами в Нижегородской губернии.

Однако формирование новой государственности было только одной из проблем, поставленных Февральской революцией. Другой важнейшей проблемой было решение экономических и социальных задач. После установления новой власти народ ожидал от нее быстрого изменения своей жизни к лучшему. Нижегородский Совет рабочих депутатов регистрировал сотни наказов от рабочих нижегородских предприятий. В наказах звучали требования: прекращение войны, скорый созыв Учредительного собрания, «уничтожение сословных перегородок», всеобщее обязательное бесплатное обучение, повышение зарплаты, уничтожение косвенных налогов, 8-часовой рабочий день, законодательная охрана женского и детского труда, отмена сверхурочных работ, снижение квартплаты, улучшение снабжения продовольствием и промышленными товарами. В наказах поднимался вопрос об организации народной милиции, содержащейся за счет владельцев предприятий, призванной охранять не только общественный порядок, но и предприятия.

Однако наступившие после Февраля события не принесли улучшения уровня жизни нижегородцев. Основные черты экономического кризиса проявились в Нижегородской губернии еще со второй половины 1916 г. К концу года губернские власти предрекали, что в следующем 1917 г. следует ожидать еще большего его углубления, и прежде всего, в области обеспечения продовольствием. Подрыв экономического благополучия населения может быть такой, что среди жителей Нижнего Новгорода лишь 15 % могут жить спокойно, без тяжелых забот о завтрашнем дне, – таков был прогноз власти. В январе 1917 г. товарищ прокурора Нижегородского Окружного суда А. Павлов, докладывая об экономическом состоянии Нижегородской губернии, сообщал: «Состояние рынков и продовольственного вопроса плачевное: длинные хвосты у продовольственных магазинов, отсутствие необходимых предметов потребления (муки, соли, дров), высокие цены, спекуляция. Сельскохозяйственное крестьянство переживает тяжелый кризис за отсутствием рабочих рук и зерна для посева…» ^[14].

Положение в губернии было настолько серьезным, что 13 июля в «Нижегородском листке» было опубликовано специальное обращение Нижегородской городской продовольственной управы, в котором признавалось тяжелое положение в снабжении хлебом и констатировалось наличие продовольственного кризиса ^[32]. Снабжение к этому времени резко ухудшилось, поскольку крестьяне отказывались сдавать хлеб по назначенным государством низким закупочным ценам. Распространилась практика кустарной выгонки спирта, поскольку крестьянам выгоднее было торговать спиртом, чем сдавать хлеб по существующим низким ценам ^[27]. В результате с 1 августа 1917 г. хлеб в Нижнем Новгороде продавался по карточкам – 600 г. на человека. Если раньше население губернии ездило в Нижний Новгород для покупки печеного хлеба, то с введением там карточной системы его положение резко ухудшилось.

Нижегородская Дума 23 августа командировала недавно избранного нового главу В. Г. Ганчеля и гласного Е. М. Ещина в Петроград, чтобы убедить Временное правительство повысить закупочные цены на хлеб и, тем самым, заинтересовать крестьян в продаже зерна государству. Временное правительство 29 августа повысило на 100% твердые цены на хлеб. Для Нижегородской губернии были утверждены более высокие цены: на рожь – 5 руб. 65 коп., на пшеницу – 7 руб. 30 коп. за пуд. Кроме того, местной власти было предоставлено право закупать хлеб в Казанской, Вятской и Симбирской губерниях. В Нижегородской губернии была создана закупочная комиссия, в задачи которой входили закупка хлеба, организация его доставки, изыскание средств оплаты. Впервые был поставлен вопрос о передаче всего продовольственного дела земствам и городам, т. е. органам местного самоуправления ^[28].

Естественно, что в условиях экономического кризиса приоритетными для губернских властей стали местные интересы. Поэтому продовольственный комитет Симбирской губернии, игнорируя предписание Временного правительства, не позволил вывозить хлеб со своей территории. А уже купленное зерно из Казанской и Рязанской губерний пришлось переправлять в Нижний Новгород либо тайком, либо с помощью воинских подразделений. В итоге с 20 сентября суточная норма выдачи хлеба в городе уменьшилась до 400 г. на человека. А с 30 октября норма сократилась до ¾ фунта в день. Повышенные нормы сохранились только для рабочих тяжелых производств. Но и эту норму не всегда удавалось обеспечить. В конце сентября мука для пекарен отпускалась городской продовольственной управой только в размере 1/3 части нормы ^[55]. Из-за отсутствия в губернии запасов ржаной муки, на мукомольных предприятиях начали молоть овес и ячмень. О пшеничной муке даже и не вспоминали ^[42].

Лето 1917 г., особенно в южных уездах губернии, выдалось засушливым. «Хлеба и даже травы сильно “погорели”. Во многих волостях хлеба хватит только до Покрова, в лучшем случае до Заговенья. Из-за жары нет грибов, которые всегда были подспорьем в питании деревни. Зимой население обречено на голодное существование», – так оценивалсложившуюся ситуацию в деревне земский корреспондент ^[27]. Голод наступил раньше зимы. Уже в сентябре-октябре газеты сообщали о наступившем голоде в ряде уездов губернии – Макарьевском, Княгининском, Павловском, Балахнинском и других ^[37]. Даже кадетский «Нижегородский листок», признавал, что сегодня «самый насущный вопрос – продовольственный, и все остальные вопросы, даже подготовка к выборам в Учредительное собрание, отодвигается на задний план. Царь-голод медленно, но верно надвигается на деревню. Такой земли и воли, от которой приходится пухнуть с голода, – говорят крестьяне, – им не надо» ^[44].

Местные уездные и волостные власти признались в собственной беспомощности решить хлебный вопрос. Например, павловская продовольственная управа прямо объявила населению, что хлеба нет, и заготовка не представляется возможной, поэтому предлагается каждому запасать хлеб, кто как может. Собственно население, не надеясь на власть, уже летом, в сезон речной навигации, пыталось решить продовольственную проблему самостоятельно: «От голода помирать не хочется, а надежда на правительство плохая». Появилось явление – «хлебные ходоки», по сути, «мешочничество». Тысячи крестьян уезжали за хлебом в Казанскую губернию, как тогда говорили «на Каму». В газетной заметке «За хлебом», рассказывалось: «Нечто небывалое происходит в последние дни на волжских пассажирских пристанях и пароходах. Ежедневно буквально все пассажирские пароходы, следующие вниз отваливают совершенно переполненными… Заняты не только все законные и легальные места, но и все проходы, и всякие углы и закоулки. У всех мешки. На мой вопрос, – писал журналист, – по поводу такого паломничества в низовья Волги, собеседник…ответил: «Кому охота околевать с голоду? Раньше все думали, что продовольственные комитеты позаботятся, а теперь, как увидали, что комитеты эти одна лишь видимость, от которой никакой корысти нет, так все и повалили в хлебородные губернии за хлебом». В основном привозили по 4-5 пудов хлеба на человека. Хлеб выходил дорогой, раза в 3 дороже, чем местный, но «хлебные ходоки» брали хлеб, не торгуясь, резонно рассуждая, что «деньги есть не будешь» ^[38].

К удорожанию хлеба вело и взяточничество, поскольку без соответствующих документов провоз хлеба был невозможен. Постоянно отмечались случаи избиения «хлебными ходоками» членов уездной милиции и членов продовольственной управы, препятствовавших закупке и провозу хлеба. В условиях обесценения денег процветал бартер. Например, павловские кустари везли с собой собственные изделия – лопаты, топоры, ножи, замки, ножницы, которыми расплачивались за хлеб. Хуже всех было положение солдатских семей, по сути, обреченных на голодную смерть. «И что будут испытывать их отцы-солдаты, получивши из дому от семей такие вести?», – задавала вопрос газета ^[39].

Экономический кризис проявлял себя и на рынке промышленных товаров. Исчезли с рынка проволока, гвозди, подковы, железо, обувь, ткани и многое другое. Разразился папиросный кризис. Курящий человек был вынужден покупать табак у спекулянтов по баснословной цене. Сильно сократилось количество производимого мыла ^[41]. Нехватка товаров была тотальной. Рабочие и служащие Сормовского завода, например, получили продовольствие за октябрь в половинном размере. Продовольственные нормы были крайне низки: рыба – 4 фунта в месяц на человека, сахар – полфунта, хотя согласно приказу Министерства продовольствия населению крупных городов вместе с рабочими оборонных предприятий полагалось по норме 2 фунта сахара в месяц. Но и карточки не гарантировали приобретение продуктов. Исчез из торгового оборота чай. Его можно было купить только из-под полы и по спекулятивной цене – 15-18 руб. за фунт ^[40]. Для сравнения: в 1915 г. – средний дневной заработок рабочих завода ручных гранат – 1,5 руб.; в 1916 г. – средний дневной заработок женщин на шрапнельном заводе – 95 коп.; на Молитовской фабрике – 90 коп. Немного выше были заработки у рабочих Сормовского завода ^[17].

Проблемой для властей Нижегородской губернии стал развал финансовой системы в целом в России. Накануне Октябрьской революции розничные цены превышали довоенный уровень более чем в 10 раз, по другим данным индекс розничных цен повысился в 13 раз. Стоимость рубля на внутреннем рынке составляла менее 10 коп. Масса денег в обращении примерно в 10 раз превышала показатель 1914 г. Реальная заработная плата в среднем за 1917 г. упала до 57% по отношению к довоенному уровню ^[22]. Денежный печатный станок в такой обстановке работал безостановочно. В сентябре был налажен выпуск «керенок». Своим видом, – сообщал репортер, – они напоминали бутылочные ярлыки или рекламные бумажки из коробок с папиросами. Ни подписи, ни портрета нет. Эти деньги не настоящие, – считают крестьяне. Рабочих Сормова, получивших заработную плату новыми денежными знаками 20-ти и 40-рублевым достоинством, долго пришлось убеждать в их законности. В лавках и на базаре новые деньги брали плохо ^[44]. Поскольку деньги Временного правительства по своему качеству уступали царским купюрам, то легко подделывались. Нижний Новгород с осени 1917 г. был наводнён фальшивыми дензнаками, как оказалось, местного изготовления. На след группы фальшивомонетчиков уголовная милиция вышла только в конце мая 1918 г. В подвале дома А. Балягина, владельца типографии «Андромеда», было найдено оборудование для печатания банкнот Временного правительства, новые отпечатанные купюры, оружие ^[50].

В этих условиях еще рельефнее выступало социальное расслоение нижегородцев. С одной стороны, газеты сообщали о наступившем в ряде мест губернии настоящем голоде, рассказывали о попытках населения выжить в условиях экономического краха. И тут же печатались объявления о театральных премьерах и о купле-продаже домов стоимостью от 50 тыс. руб. до 270 тыс., лошадей, дорогих шуб, зимних дач, старинных икон... ^[33]. Осенью в городском театре шла антреприза И. А. Ростовцева. Особой популярностью у нижегородской публики пользовался спектакль Т. Щепкиной-Куперник «Флавия Тессини». Это была мелодрама о бедной девушке, ставшей оперной примадонной. Критика была очень доброжелательной, – сообщали газеты. Кроме того, в театре шли комедия А. П. Чехова «Леший», трагедия А. Шницлера «Зеленый попугай», веселая комедия «Шпанская мушка», а также новинка Петрограда (как указывалось в афише) «Комедия двора». По-прежнему работали городские кинотеатры или, как их тогда называли, электро-театры. В центральном «Палас-театре» на Большой Покровской 24 и 25 октября демонстрировался фильм «Истерзанныя души» – драма в 5 частях с участием звезды немого кинематографа Веры Холодной. В электро-театре «Художественный» на Ново-Базарной площади (ныне пл. М. Горького) с 25 по 31 октября одновременно шли и драмы, и фарсы с участием В. Каралли и В. Полонского, И. Мозжухина и В. Юреневой. Несмотря на кризис, Нижегородское Хоровое общество объявило об открытии школы хорового пения ^[6,35].

За годы Первой мировой войны на военных заказах и поставках значительно выросла и разбогатела нижегородская буржуазия. По данным Нижегородской конторы Государственного банка на 1916 г. сумма вкладов возросла до 19 млн. руб. только за один год. Олицетворением коррупции на военных поставках в Нижнем Новгороде явилась деятельность самого городского головы Д. В. Сироткина. Глава Городской Думы был одновременно председателем биржевого общества, председателем биржевого военно-промышленного комитета, председателем областного военно-промышленного комитета, уполномоченным правительства по заготовке продовольствия для армии по району Средней Волги, членом учетно-ссудного комитета Нижегородской конторы Государственного банка, главою двух судоходных обществ – «Волги» и «Крестьянина». Он так распределял военные заказы, что все наиболее выгодные из них доставались ему и его компаньонам. Весьма прибыльным делом оказались для Сироткина поставки в армию шинелей, сапог, лопат и подков, на которых он нажил несколько миллионов рублей. Как уполномоченный правительства по заготовке хлеба для армии, Сироткин перехватывал у других государственных организаций казенные караваны с хлебом, выплачивал стоимость хлеба по твердым ценам, а затем перепродавал его по спекулятивным ценам. Как председатель биржевого общества, он немало заработал на строительстве шрапнельного завода. Все организации, возглавляемые им, Сироткин превратил в свои доходные места и для друзей: когда город задыхался от недостатка вагонов для подвоза продовольствия, сырья и топлива, частные торговцы получали нужные им вагоны через Городскую Думу. Вокруг эвакуированных заводов развернулась бешеная спекуляция земельными участками, строительными материалами, оборудованием. Возглавил эту спекулятивную кампанию сам городской голова Д. Сироткин.

Когда местная печать попыталась покритиковать его за спекулятивные махинации с хлебом для армии, то на защиту Сироткина поднялось богатое купечество города. Более того, в итоге Сироткин привлек редактора газеты «Волгарь» к судебной ответственности за «клевету». У полиции также развалилось «дело» Сироткина. Поэтому нижегородцы вряд ли испытывали доверие к миллионеру, когда он с красным бантом на груди в феврале 1917 г. приветствовал демократическую революцию, а в марте возглавил Нижегородский губернский исполнительный комитет Временного правительства ^[17]. А уже в мае, в условиях ухудшения ситуации в губернии, он добровольно покинул свой пост. В итоге в условиях кризиса терялось доверие не только к видным представителям властных структур, но и к самой власти в целом.

Социально-экономическое положение нижегородской губернии, как и всей страны, к осени 1917 г. действительно становилось катастрофическим. «Все расклеивается, все идет под гору: падает снабжение, падает производство, ничего нельзя достать ни за какие деньги. Рабочие чувствуют, что почва колеблется под ними», – такой итог был подведен 1 октября в отчете экономического отдела и бюро ЦИК «Надвигающийся экономический крах и средства борьбы с ним» ^[16]. Только в октябре крах не надвигался. Он уже стал фактом и приговором для властвующей элиты.

В целом попытки нижегородцев достучаться до центральной власти не удались. Например, в сентябре остро встал вопрос о закрытии Сормовского завода из-за финансовых трудностей. Представителя завода, приехавшего решить проблему сормовичей, столичные чиновники гоняли из департамента в департамент, из министерства в министерство, пока один из них не сказал откровенно: «Мы, милый мой, теперь больше интересуемся Корниловым, а не вами. Оставьте нас в покое» ^[34]. Местные же власти тревожили, прежде всего, социально-экономические проблемы губернии. Горбатовский уездный исполнительный комитет и Горбатовская уездная управа в сентябре 1917 г. направили в адрес губернского комиссара подробную информацию о положении дел в уезде. В ней говорится, что народ требует восстановления порядка и сильной власти любой ценой. Вывод послания неутешителен: «Если опасность велика от контрреволюции Корнилова, то при существующем положении еще большая опасность со стороны все увеличивающейся реакции деревенского населения, изнемогающего от всеобщей разрухи, и ничего до сих пор не получившего» ^[29]. «Нижегородская земская газета» ввела осенью рубрику «Настроения в деревне», где писала, что лекторов крестьяне встречают холодно, бездействие властей критикуют, требуют наведения порядка любой ценой. Например, лектор Народного университета А. Кабанов на выступлении перед крестьянами в Горбатовском уезде «наткнулся на грубое заявление “царя нам надо”» ^[29].

Социально-экономический кризис и неспособность нижегородских властей справиться с назревшими проблемами породили общественный хаос и анархию в губернии. Ухудшение материального положения населения, социальное расслоение привело к росту конфликтов рабочих с предпринимателями, усиливалось забастовочное движение, одна за другой следовали политические манифестации. Владельцы предприятий выступали решительно против введения 8-часового рабочего дня. Однако 22 марта Нижегородский Совет рабочих депутатов, вопреки позиции губернского исполнительного комитета Временного правительства, принял решение о введении на всех предприятиях и учреждениях губернии 8-часового рабочего дня. Конфликт решен в пользу рабочих.

18 июня 1917 г. в Нижнем Новгороде, Кулебаках и других фабрично-заводских центрах губернии прошли демонстрации в поддержку передачи власти Советам. Демонстранты несли знамена с надписями: «Объединение демократии вокруг Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов», «Борьба за мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов», «Долой министров-капиталистов», «Хлеба, мира, свободы», «Вся власть Советам Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов». С 20 июня по 8 июля бастовали 25 тыс. рабочих и служащих Сормовского завода. Они требовали увеличения заработной платы. На предприятие прибыли представители Министерства труда и Военного министерства. Требования бастующих были признаны справедливыми. Стачка закончилась победой рабочих.

Началось вооружение рабочего класса. На заводах в Канавине и Сормове под руководством большевиков «в целях охраны населения …от преступных элементов» создается рабочая милиция, оплачиваемая предпринимателями. Вооруженная рабочая милиция осуществляла также контроль над распределением продовольствия, нередко являлась арбитром между администрацией заводов и рабочими, улаживая конфликты между ними. По сути, она осуществляла функции местной власти. Вслед за рабочей милицией почти на всех крупных предприятиях Канавина, Сормова, Мызе формируются вооруженные боевые рабочие дружины, которые во время корниловского мятежа были переименованы в отряды Красной гвардии. Таким образом, государственная власть потеряла монопольное право на насилие ^[13,48,57].

Недовольство политикой Временного правительства еще более усиливалось из-за продолжающейся мировой войны. 5-6 июля в Нижнем Новгороде произошло стихийное восстание 62-го, 183-го и 185-го полков, дислоцированных в городе. Получив приказ командующего Московским военным округом полковника А. И. Верховского об отправке на фронт, солдаты 62-го полка отказались выполнять его. Два других полка их поддержали. Обстановка в городе стала весьма напряженной. Улицы заполнили вооруженные массы неуправляемых солдат. Возникла угроза захвата винных складов, погромов и присоединения к бунту преступных элементов. Ситуацию усугубила трусливая позиция Совета рабочих и солдатских депутатов, большинство в котором принадлежало эсерам и меньшевикам. Его представители, будучи сторонниками продолжения войны, самоустранились от решения конфликта. Прибывшие в Нижний Новгород из Москвы юнкера и казаки А. И. Верховского сумели разоружить солдат ^[5].

Через сутки солдатский бунт был подавлен. 27 солдат, признанных зачинщиками беспорядков, были арестованы, преданы военному суду и отправлены в Москву в Бутырскую тюрьму. Завершающим этапом «принуждения к порядку» стало окружение артиллерийских казарм на Арзамасском шоссе. В ходе ночного боевого налёта, проведенного с 4 на 5 июля, юнкера захватили казармы. Жертвами стали около 30 убитых и раненых. Затем с помощью прикладов юнкера отконвоировали несколько партий полураздетых эвакуированных солдат на Московский вокзал для последующей отправки в действующую армию ^[52].

Крестьянское движение 1917 г. в губернии было отмечено небывалым разгулом анархических порубок леса, захватами полей и лугов, порчей садов и разгромом помещичьих усадеб. Кроме того, крестьяне отказывались платить налоги, сдавать хлеб государству по установленной Временным правительством государственной хлебной монополии ^[21]. Погромы, начавшись в марте, угрожающими темпами нарастали в течение весны и лета, захватывая все новые и новые уезды. Временное правительство издало обращение к населению с призывом не посягать на земли частных владельцев. 1 мая 1917 г. публикуется следующее воззвание: «Министр земледелия обращается к Волостному Комитету и всем гражданам волости с … призывом предотвращать всякого рода насилия над личностью и имуществом местных землевладельцев, хуторян и крестьян, выделившихся на отруба.… Лишь Учредительное Собрание разрешит великий земельный вопрос, сейчас же надо сохранить все в полной неприкосновенности …» ^[3].

Губернские власти неоднократно обращались к крестьянскому населению с призывом «возвратить в распоряжение земельных комитетов весь разграбленный инвентарь и имущество под страхом уголовной ответственности». Практически ничего из разграбленного имущества возвращено не было. Осенью 1917 г. губернская земская управа выпустила специальное обращение «К населению Нижегородской губернии», в котором констатировался факт погромов, которые осуществляются местным крестьянским населением. Нижегородские земцы обращались к «сознательным людям» с призывом удерживать от погромной деятельности «тех, кто потемнее». Однако это обращение земской управы, как и предыдущие призывы аналогичного характера, не возымели никакого действия ^[47].

Нижегородские эсеры, имевшие большое влияние в губернии, почти в каждом номере своей прессы – «Народ», «Крестьянская газета» – объясняли недопустимость самочинных захватов крестьянами земель помещиков и отрубников, т.к. они могут вызвать в деревне анархию, междоусобную борьбу крестьян за те или иные помещичьи владения и т.д. Один из видных нижегородских эсеров В. В. Золотницкий в мае 1917 г. в докладе по аграрному вопросу на Нижегородском губернском съезде партии социалистов-революционеров разъяснял, что социализация незыблема в программе эсеров, но частичные захваты земель недопустимы. Они ведут к дезорганизации крестьян, разбивают их крестьянские революционные силы, поселяют рознь между крестьянами, потому что много желающих получить один и тот же участок земли. Захват разжигает чувство собственности. Поэтому социалисты-революционеры должны воздерживаться от этого. Только Учредительное собрание должно и может по совести разрешить земельный вопрос во всей его полноте ^[56].

Но ситуация вышла из-под контроля властей. Всего в 1917 г. в губернии произошло около 500 аграрных беспорядков. Из Арзамасского, Княгининского, Лукояновского, Васильсурского, Сергачского, Ардатовского, Балахнинского и других уездов в канцелярию губернского комиссара нескончаемым потоком шли телеграммы от уездных комиссаров, помещиков и управляющих имениями с просьбами о помощи ^[53]. К октябрю ситуация в сельской местности губернии стала неуправляемой. Громят, жгут, ниоткуда помощи нет, погромы распространяются на весь уезд, требуется экстренно военная сила для управы, местные власти бессильны остановить погромное движение, – свидетельствует пресса. Владелица конских заводов из Шатков Арзамасского уезда телеграфирует, что на ее заводах начался погром. Просит помощи, чтобы сохранить ценные породы лошадей. В том же уезде, по сообщению уездного комиссара, громят помещичьи и монастырские хутора, жгут скот, инвентарь, хлеб. Из Ардатова получена телеграмма, что на хуторе Лашкина часть спирта разграблена. Однако склад с 12 тыс. ведер спирта уцелел, но ему грозит опасность. Уездный комиссар просит разрешения уничтожить спирт. Ночью 20 октября крестьянами Симбуховской волости разграблено имение Яковлева, постройки сожжены, владелец бежал. Из Сергача помощник комиссара телеграфирует, что у него не хватает сил бороться. Беспорядки усиливаются. В Хохломе Семеновского уезда, на почве недостатка продовольствия, крестьяне угрожают самосудом. В Лукояновском уезде прокатились массовые погромы хуторов. В Шутиловской волости погромы заканчиваются: все хутора уже разгромлены. В Лукоянове, арестованный за погромную агитацию некто Песков, возмутил в тюрьме всех заключенных, и они потребовали освободить их всех. Дали для этого администрации два дня сроку. В противном случае грозили разгромить всю тюрьму ^[11,43].

Власть фактически бездействовала, не в силах справиться с кризисной ситуацией. В начале октября губернский комиссар М. Сумгин телеграфировал министру внутренних дел о росте крестьянских выступлений. «Погромная волна захватила Лукояновский уезд, грозит распространиться на Сергачский и Арзамасский. Принимаю меры, посылаю воинские команды. Бывают случаи отказа солдат от охраны». Воинские отряды либо не справлялись с поставленными задачами, либо просто переходили на сторону крестьян. 13 октября Сумгин опять шлет телеграмму в Петроград: «В Нижегородской губернии идут и разрастаются аграрные беспорядки. Единственной мерой предупреждения является передача всех земель земельным комитетам, …. иначе губернские организации вынуждены будут самостоятельно издать таковое постановление» ^[49]. В ответ на это от министра внутренних дел из Петрограда пришел ответ: «За 6 недель до Учредительного собрания не может быть и речи об издании административной властью…декретов по землевладению». Однако Нижегородское земство поступило вопреки министерскому запрету. 17 октября на первом съезде деятелей волостного земства было принято решение принять продовольственное дело в ведение волостных земств, а также в целях предотвращения погромов передать все земли, леса и воды под контроль уездных земельных комитетов впредь до разрешения земельного вопроса Учредительным собранием ^[8].

Осенью в нижегородских газетах появились рубрики «Анархия в губернии», «К погромам в Нижегородской губернии». Общий посыл публикаций – власти ситуацию не контролируют. Так, на станции «Ковров» местной продовольственной управой задержано два вагона сахара, шедших в Нижний Новгород. Это была мера ответная. Сахар задержали взамен двух вагонов муки, которые, в свою очередь, задержали в Нижнем Новгороде. Если нижегородская продовольственная управа вернет муку, ей отдадут два вагона сахара ^[7,30,44]. Результатом перебоев со снабжением стали продовольственные беспорядки в самом Нижнем Новгороде. Они начались еще с июля, а к осени стали масштабнее. Например, утром 14 октября у городской продовольственной лавки на Старой Сенной площади образовалась очередь из нескольких сот человек. Не получив муки и хлеба, вся эта толпа отправилась к зданию городской продовольственной управы на Большой Покровской улице, ворвалась в нее и произвела там разгром. Были разбиты стекла, мебель, похищены бланки продовольственных карточек и печати управы. Приехавшие товарищ городского головы С. И. Гриневицкий и член управы А. И. Иванов сумели успокоить нижегородцев. Погромщики покинули городскую продовольственную управу, но вопрос о хлебе дебатировался на улицах города до самого вечера. Власти были вынуждены в долг попросить хлеба у сормовской продовольственной организации рабочих и позаимствовать из армейских запасов. Только тогда беспорядки прекратились ^[45]. Все это свидетельствует не только о росте недовольства населения тяжелым продовольственным положением в городе, но и о возложении ответственности за кризис на местные власти всех уровней.

Погромы не обошли даже монастыри. Начальник почтово-телеграфной конторы в Серафимо-Дивееве телеграфировал властям Нижнего Новгорода, что положение безвыходное. Охраны никакой нет. Все пьяны поголовно, поскольку разгромлен местный спиртзавод. Пьяная толпа собирается громить Серафимо-Дивеевский монастырь ^[9,39].Архимандрит (ныне епископ) Тихон (Шевкунов) в книге «Несвятые святые» подробно рассказал о встрече с последней, оставшейся в живых, схимонахиней Дивеевского монастыря, свидетельницей погрома обители в октябре 1917 г. По ее воспоминаниям, после разграбления на монастырской кухне местная волостная власть принимала решение об уничтожении запасов спиртного на складах. Задача властей была не только в спасении монастыря от пьяных погромщиков, но и в спасении местного мужского населения от алкогольного отравления. Спирт просто вылили в песок ^[2].

В это время многие монастыри Нижегородской епархии стали подвергаться нападениям со стороны крестьян соседних сел. Они стали захватывать и грабить монастырские сады и огороды, скашивать луга, отбирать скот, опустошать кладовые и погреба. Все жалобы настоятелей к местной и губернской власти с просьбой о помощи оставались без удовлетворения. В Нижнем Новгороде были разгромлены архиерейские покои архиепископа Иоакима, взломаны двери, поломана мебель, похищено много вещей. Сам архиепископ какое-то время находился под домашним арестом ^[9,46]. Архиерейский дом был захвачен и разграблен «Союзом увечных воинов», созданным летом 1917 г. местными властями. Представители этой организации сочли вполне уместным расположиться в покоях архиерея. И это при том, сколько трудов архиепископ Иоаким положил в годы Первой мировой войны на благо этих самых воинов. Именно за заслуги на данном поприще Иоаким в 1916 г., указом Николая II на имя Святейшего Синода, был возведен в сан архиепископа ^[1].

К тяжелейшей социально-экономической ситуации прибавился рост обычной уголовной преступности. В городах население жило в постоянном страхе. Кражи и разбои приняли характер эпидемии, – сообщил репортер, – а наступление темных осенних ночей грозит их увеличением. Разбойные нападения нередки даже на центральной улице Нижнего Новгорода – Большой Покровской. Сократилось время работы городского трамвая. В каждом номере газеты идет целая колонка уголовной хроники. Все чаще и чаще ее «героями» становятся солдаты. Солдаты грабили все подряд. В начале октября из Художественного музея был похищен пейзаж И. Левитана, подаренный М. Горьким. В краже подозревался неизвестный в военной форме. 24 октября вечером в ресторане в Канавине, задержаны за кражу сыра солдаты 185-го запасного полка. Преступники разбили стекло и похитили 5 голов сыра ^[10,36].Газета «Нижегородский листок» сообщала, что в губернском центре зарегистрировано 2243 преступления за 1917 г., раскрыто 398. Цифра раскрытия скромная, но в той обстановке революционной анархии, сыщики бросали все силы на расследование наиболее опасных преступлений, убийств и вооружённых грабежей ^[50].

Таким образом, нижегородские власти на протяжении марта-октября 1917 г. не сумели справиться ни с социально-экономическими проблемами, ни обуздать анархическую стихию народного недовольства и поднявшую голову преступность, утратили право государства на насилие, потеряли поддержку и доверие народа, поэтому были окончательно делегетимизированы в его глазах. Отчужденность общества и государственной власти достигли такого предела, что падение Временного правительства в октябре нижегородцы в массе своей приняли равнодушно.