Проблема внутритекстовых коммуникативных связей и формы их художественной реализации в романе В.О. Пелевина «t» . Наррация в режиме трансгрессии

Леушкин Руслан Викторович кандидат философских наук доцент кафедры философии, Ульяновский государственный технический университет 443332, Россия, Ульяновская область, г. Ульяновск, с. Белый ключ, ул. 1-я Садовая, 27 Leushkin Ruslan Viktorovich PhD in Philosophy Docent, the department of Philosophy, Ulyanovsk State Technical University 443332, Russia, Ul'yanovskaya oblast', g. G. Ul'yanovsk, S., ul. Ul. 1-Aya sadovaya., 27, of. g. Ul'yanovsk, s. Belyi klyuch, ul. 1-aya sadovaya, d. 27 leushkinrv@mail.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках проекта проведения научных исследований: «Комплексное исследование трансгрессии как сущностной характеристики современной социально-культурной реальности», проект № 15-33-01222

Проблема внутритекстовых коммуникативных связей является относительно актуальной проблемой для современного литературоведения. Феномен постмодернистской литературы показывает тенденцию деконструкции текста, перестройки его внутренней структуры. Происходит данный процесс под влиянием трансформации отношений внутритекстовых конструкций, которые кристаллизуются в результате осуществления через них коммуникативных практик. Данный процесс достаточно глубоко осмыслен в теории социальной коммуникации и в постструктуралисткой мысли, где разрабатывается вопрос о перестройке отношений таких коммуникативных инстанций, как автор-читатель в современной литературе.

Проблемную область данного исследования составляют способы реализации коммуникативных практик в творчестве В.О. Пелевина, на материале романа «t». Из проблемной области вытекает необходимость исследования структуры внутритекстовых коммуникативных связей в тексте данного романа. Целью становится обнаружение особенностей текста, отвечающих за уникальность системы коммуникативных связей в романе, определение особенностей наррации. Данные особенности фиксируются на уровне «семантических конструктов» ^[1], организация которых, их построение и взаимосвязи определяют характер внутритестовых коммуникативных связей.

Основу теоретико-методологического аппарата данного исследования составили нарративный подход к изучению систем коммуникативных связей в тексте, а также теория социальной коммуникации (Н. Луман, М. Маклюэн), для анализа отношений коммуникативных инстанций автора и читателя. В связи с этим, данное исследование оказывается на стыке социальной философии и теории литературы, что может показаться неприемлемым, однако, мы постараемся показать обратное.

Проблема текстовых коммуникативных связей, несмотря на свою фундаментальную значимость, предметом научных дискуссий стала сравнительно недавно. Коммуникативный анализ художественного произведения активно осуществляется примерно с середины XX века. Ранее данный анализ носил лишь ситуативный и периодический характер. Примерно в период становления структуралистской мысли (лингвистический поворот) анализ коммуникативных связей различного рода смысловых систем прочно входит в систему гуманитарного научного знания. Не исключением становится и литературоведение, как писали М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорский о событии чтения: «Текст складывается самим чтением текста…» ^{[2, с. 66]}. Другими словами, структура текста отражает событие коммуникации. В рамках литературоведения вопросы коммуникативных связей поднимаются в рамках вопросов о дискурсе, нарративе, инстанций читателя и автора, их взаимосвязи и отношениях.

Наиболее широко структурный коммуникативный анализ раскрылся в рамках нарратологии. На первый план в ней выходят такие стороны текста, как повествовательность, коммуникативность, адресность. Важное значение в становлении основ нарративного подхода имели работы П. Рикера, Х. Уайта и В. Шмида. Само обозначение нарратологического направления вводится благодаря работам Р. Барта, К. Бремона, Ц. Тодорова. В отечественной науке нарратологические вопросы поднимались в трудах А.Н. Веселовского, В.Я. Проппа, Б.В. Томашевского, О.М. Фрейденберг, М.М. Бахтина и др.

Несмотря на столь обширную теоретическую базу, определение нарратологии и нарративности в целом остается довольно дискуссионной темой. На данный момент наиболее общее определение наративности предложено А.Ж. Греймасом и Ж. Курте, определяющими нарративность как «организующий принцип любого дискурса», не только «фигуративного» ^[3]. Коммуникативное событие полагается, как центральное событие в процессе текстообразования. Структура текста формируется в соответствии со структурой коммуникативных связей между связанными инстанциями (автор-читатель).

М.М. Бахтин описывал нарративное событие следующим образом: «Перед нами два события, событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином…» ^{[4, с. 403-404]}. Согласно Бахтину сама наррация во многом определяется коммуникативными явлениями и процессами.

А.С. Данто описывает нарратив, как форму организации событий, таким образом, что они складываются в некую определенную структуру, в которой смысл придается одним элементам и элиминируется в других ^[5]. К. Фриндеманн понимает нарратив, через призму кантианской критики познания.Согласно данному взгляду объекты реальности недоступны непосредственному познанию, они предстают в качестве объектов разума. Именно разум выстраивает их в апостериорном порядке в соответствии с законами собственной организации, а не в соответствии с законами организации объективной реальности. Применительно к нарратологии это выражается следующим образом: «Между событием и сознанием всегда имеется некоторого рода призма коммуникативного акта вербализации, преломляющая коммуникативная среда изложения (даже если это пока еще только зародившееся в недискурсивных формах внутренней речи потенциальное изложение данного события потенциальному слушателю)» ^{[6, с. 6]}.

Следовательно нарратив, будучи структурирующей основой дискурса, в своей основе имеет модель коммуникативной ситуации. Данная модель представляет собой определенную семантическую конструкцию (шаблон, паттерн), которая определяет конституцию коммуникативной ситуации или системы коммуникативных связей, которая в свою очередь формирует специфику конкретного «рассказа». Сам текст, в определенной мере является репрезентацией коммуникативного события. «Текст рассматривается теперь как знаковое тело дискурса, трактуемого в свою очередь как «коммуникативное событие» ^{[7, с. 95]}. Однако, здесь разговор выходит за пределы исключительно литературоведения и касается философских аспектов общей теории коммуникации. Эти аспекты требуют прояснения.

С позиции теории социальной коммуникации (Г. Иннис, М. Маклюэн) существует несколько видов формирующих коммуникативных практик. Основные разновидности представлены: устной, печатной и электронной коммуникацией. Они продуцируют соответствующие виды нарративных образований (устные, печатные, электронные), которые имеют ряд значительных отличий между собой. Отсюда можно сделать вывод, что существуют различные виды систем коммуникативных связей.

Однако, как ранее было указано, ряд коммуникативных факторов определяет «внутренние» структуры коммуникативных связей внутри образованного ими текста. Коммуникативные связи некоторым образом, имплицитно, присутствуют в структуре текста. Отсюда следует, что приходится допустить существование различных видов организации внутритекстовых коммуникативных связей.

Согласно нарратологическому подходу любой текст имеет в основе коммуникативные структуры, даже теоретический и монологический. Интеративные высказывания также складываются в нарративный дискурс, который неизбежно обладает референтной функцией. «Такие дискурсы по своей риторической модальности «теоретичны», поскольку являются генерализациями процессов или состояний, а по своей интенции они, в сущности, автокоммуникативны. Они лишь овнешляют внутренние процессы мыследеятельности некоторого субъекта» ^{[8, с. 9]}. В ходе наррации оформляется внутритекстовое содержание коммуникативных актов и их структура. Данное содержание в определенный момент начинает существовать независимо от первоначального непосредственного коммуникативного акта в виде семантических конструкций. К данным конструкциям относятся хронотопы, актанты, акторы, элементы картины мира и др. Таким образом, возникает автономный нарратив, и формируется пространство автономной наррации (аутонаррации). В ходе дальнейшей работы мы постараемся выделить данные конструкции в тексте романа В.О. Пелевина «t» и проанализировать особенности их взаимосвязей.

Нарратологический способ понимания текста предполагает отказ от трансценденталистского подхода к пониманию субъектов высказываний. Сама коммуникативность текста предполагает не инкапсулированную природу коммуникативных инстанций, они должны переходить и перетекать друг в друга. Тенденция отхода от абсолютизации трансцендентального понимания мыслящего субъекта в философской традиции отразилась, прежде всего, в концептуализации «трансгрессии». Через идею трансгрессии, в философии постструктурализма эксплицируется понимание формы соотнесения бытия и мышления, коммуниканта и реципиента, автора и читателя.

Понятие трансгрессии в современной философии выражает ситуацию достижения субъектом внешней позиции по отношению к чему-либо в процессе пересечения границ и выхода за пределы, по ту сторону явлений, состояний или объектов, которые, в свою очередь, также являются внешними по отношению к субъекту и не способствуют свободному проявлению его истинной сущности ^[9]. Общее понимание концепта «трансгрессия» было имплицитно намечено еще Гегелем в «Феноменологии духа»: понятие «Aufheben», означающее снятие, выход за рамки наличного бытия, открывает пространство бытия нетождественного самому себе, преодолевающего тотальную замкнутость реальности на себя саму. Представления об обществе в перспективе перманентной трансгрессии, как источника эволюции культуры, в значительной мере определяет содержание понятия общества, а также понятия субъекта.

Наиболее полно идея трансгрессии проработана в работах Ж. Батая, который связывает трансгрессию в социальном бытии с понятиями «запрета» и праздника. Такой социальный феномен как праздник, в философии Ж. Батая аналогичен идее «карнавала» в диалогической философии М.М. Бахтина, и выполняет ту же социальную роль, а именно ситуацию преодоления границ ^[10]. Запрет, или норма, возникающая вместе с общественной организацией, с одной стороны формирует рамки ограничивающие, конституирующие общество, а с другой – создает потенциал их преодоления. Вызванная запретом «тревога - это глубина в подлинной трансгрессии, но в празднике возбуждение ее превосходит и снимает» ^[10]. Подобной трансгрессией обусловлено возникновение искусства, игры и культуры в целом. Происходит это следующим образом – конституируемая запретом социальная структура статична и неизменна, но в празднике, через трансгрессию, достигается преодоление границ запрета и последующая реорганизация структуры. Посредством этого разрушения условных границ происходит возникновение новых форм. «Запрет принуждает к нарушению запрета, к его преодолению, к трансгрессии» ^{[11, с. 296]}. Структура, прошедшая через трансгрессию, начинает существовать в качестве, в котором она проходит через новый запрет, достигая, таким образом, нового структурного состояния. Таким образом, можно говорить о том, что трансгрессия является необходимым условием не только общественного развития, но и смыслообразования в коммуникации. Именно трансгрессия позволяет возникать новым социальным феноменам, через преодоление существующих конституирующих рамок структурной организации. И это необходимо для общего прогресса и даже существования структуры.

В теории дискурса трансгрессия может быть понята следующим образом: «В перспективе трансгрессии нейтрализация осуществляется путем освобождения слова от фиксированной соотнесенности с означаемым и переводом его в своеобразное блуждание, текучее состояние. Означающее удаляется от денотативного центра посредством умножения вариантов возможных смысловых коннотаций. Смысловая соотнесенность слова с пространством того или иного дискурса начинает размываться, хотя внешняя оболочка дискурсивной единицы сохраняется и в этом случае» ^{[12, с. 19-20]}. Именно такое понимание трансгрессии дискурса (фиксирующее ее признаки в тексте) максимально приближено к предмету данного исследования, и на него мы и будем опираться. Далее необходимо пояснить, какое значение концепт трансгрессии имеет для понимания внутритектовой коммуникации.

Относительно ясно положение автора и читателя, имплицитного автора и имплицитного читателя, наличие «промежуточных», автономных структур актора и актанта, однако не совсем понятно, как осуществляется смысловая связь коммуниканта (реального автора выраженного в имплицитном) и реципиента (реального читателя выраженного в имплицитном). На наш взгляд она осуществляется через феномен «трансгрессии». Если рассматривать «инстанцию» реального автора в классическом измерении, то он предстает как трансцендентальный субъект. Читатель в свою очередь также является трансцендентальным субъектом. Коммуникативный акт опосредован объективными средствами коммуникации, и с точки зрения трансцендентализма становится невыполнимым, имеет место не более чем относительная мера представления. Отсюда следуют такие проблемы, как закрытость и туманность «авторского замысла», удаленность и отчужденность читателя, трансцендентальный характер идеи произведения, невоспроизводимость авторского «инсайта».

В постструктуралисткой критике коммуникативный акт представляется несколько иным образом.

Начиная с феноменологии Э. Гуссерля предлагается новая концепция трансцендентального субъекта: субъект понимается здесь через призму интерсубъективности. Новая интерпретация трансцендентального субъекта вынуждает иначе взглянуть на интерперсональные акты (в т.ч. текстовую коммуникацию). Например, в диалогической философии Э. Левинаса, «коммуникация» это не связь двух трансцендентальных сущностей, а их взаимоосуществление в диалоге. То есть происходит не снисхождение Я до Другого, а осуществление Я в Другом и наоборот ^[13]. Таким образом, в тексте не происходит деонтологизация автора и читателя, а скорее напротив, они объективируются, онтологизируются (но и вне пределов коммуникативного события не существуют). Именно формы этой объективации и позволяют нам судить о характере коммуникативной ситуации.

Таким образом, можно выделить как минимум два режима наррации – трансценденталистский и трансгрессивный. Осуществление наррации в режиме трансгрессии, предполагает осуществление разрывов границ целостного существования коммуникативных инстанций имплицитного автора и читателя, а также нейтрализация означающего – дереференция. В данном исследовании мы постараемся обнаружить данные признаки на уровне различных внутритектовых семантических конструкций в тексте романа В.О. Пелевина «t».

Далее необходимо обратиться к коммуникативным инстанциям в семантическом пространстве романа В.О. Пелевина. Такие инстанции, как имплицитный автор, персонаж, и даже имплицитный читатель в романах Пелевина представлены своеобразно, тем не менее, они идентифицируются. В романе «t» процессы объективации и «деонтологизации» этих инстанций прослеживается наиболее очевидно. В то же время игра с объективацией является одной из ярких черт всех произведений В.О. Пелевина. Этим приемом автор достигает эффекта гиперреальности, гиперреализма ^[14]. Именно посредством игры с объективацией достигается построение коммуникативной ситуации, в которой автор связывается с читателем, передает ему сообщение. Однако, это сообщение пусто, так как элементы нарратива читателю приходится выстраивать самостоятельно, наполнять имеющуюся пустоту собственными смыслами, собственным содержанием.

Вначале возникает необходимость определиться с основными семантическими структурами произведения. Одними из первых нами были выделены персонажи.

Основная коммуникативная инстанция в романе В.О. Пелевина «t», представлена центральным персонажем, которым является «граф Т». Он представляет собой идеальную оболочку для объективации читателя (в имплицитной форме), так как слабо персонифицирован: не имеет прошлого, лишен памяти, даже характерных сторон личности, о которых узнает от окружающих (от Кнопфа в начале романа). У данного персонажа, помимо всего прочего, отсутствует даже имя. Интуитивно угадывается прототип, которым является писатель Л.Н. Толстой. Однако, в то же время вполне очевидно, что граф Т не является его прямой репрезентацией.

Следующей значительной инстанцией является «Ариэль». Ариеля сложно назвать полноценным персонажем или актором, так как в первой половине романа он представляет собой полностью деперсонифицированное образование, он близок к некой стихии, и скорее осуществляется как проявление актантной структуры. Начинает объективироваться он в такой форме: «Перед лампой никого не было. Но Т. заметил на стене напротив еле заметный контур человеческого тела – тень, которую отбросил бы стоящий у лампы человек, будь он почти прозрачным» ^{[15, с.18]}. Однако во второй половине романа он с все большей очевидностью обретает статичные характеристики и становится полноценным персонажем. Тут можно наблюдать, как постепенно осуществляется объективация инстанции нарратора, которая медленно эти функции утрачивает. Ариель, в плане объективации является самой наглядной конструкцией в романе. Изначально он никак не определен в пространстве романа, затем приобретает абстрактные черты, это черты характера, затем он приобретает пространственную и временную определенность и далее окончательно оформляется в персонажа. Другие персонажи романа, с точки зрения объективации, представляют гораздо меньший интерес.

Стоит обратить внимание на характеристику пространства и времени романа в целом, тогда процессы объективации становятся еще понятнее. Необходимо разобраться с пространством и временем романа В.О. Пелевина «t».

Как и во многих других произведениях В.О. Пелевина, в романе «t» наблюдается довольно очевидные эксперименты с деформацией нарративной картины мира (хронотопа). Если в произведении, которое можно отнести к классике, мы наблюдаем работу автора над созданием целостной картины мира, то в постмодернистком искусстве и литературе этот принцип нарушается, более того – происходит утрата означаемого ^[16]. Творчество Пелевина преимущественно реализует постмодернисткие принципы: множественность картин мира, смешение дискурсов, элиминация референта ^{[17, 18, 19]}. Нарративная картина мира во многом определяет жанр произведения, его направление, зачастую даже сюжет и способ построения коммуникативных связей. Если целостность нарративной картины мира нарушается, то и нарушается единство системы коммуникативных связей.

В романе «t» присутствуют две основные картины мира, это реалистическая и мифологическая. Между данными картинами мира осуществляется постоянная смена фокуса наррации, посредством чего строится характер коммуникации автора с читателем (прием весьма характерный для творчества Пелевина). Соответствующим образом выстраивается вся внутритекстовая система коммуникативных связей и художественные формы ее реализации.

Дадим краткую характеристику реалистической картине мира в романе. Основу данной картины мира составляют определенные хронотопы, основным из них является пространство-время России конца XIX века. В произведении присутствует и другой реалистический хронотоп – это Россия середины 90-х годов. Объединяет их именно то, что структурные особенности данных хронотопов экземплифицируют конвенциональную реалистическую картину мира. Между данными, относительно автономными хронотопами, устанавливается связь, осуществляется коммуникация. Данная коммуникация осуществляется двумя акторами принадлежащими к различным реалистическим хронотопам, а ситуация коммуникации осуществляется в третьем хронотопе. Третий хронотоп принадлежит мифологической картине мира. Именно в мифологическом хронотопе и происходит встреча персонажей (выражающих разные коммуникативные инстанции) представляющих различное время-пространство: граф Т и Ариэль.

Мифологический хронотоп является одновременно как бы вневременным и внепространственным. Он практически полностью независим от реалистического времени-пространства, и порождает свое собственное время-пространство.

Мифологический хронотоп появляется в момент первой встречи графа Т и Ариэля. В этот момент нарушается целостность реалистического хронотопа России конца XIX века, который являлся на тот момент единственным. Во время второй встречи графа с Ариэлем возникает новый хронотоп – которым является Россия середины 90-х годов. Время пока только угадывается через манеру и способ общения Ариэля.

На протяжении всего произведения Ариэль, выступающий вначале бестелесной сущностью постепенно объективируется как актор, а далее, как персонаж, один из основных, наряду с графом Т. Здесь в романе наблюдается один из центральных моментов объективации, происходит мнимая объективация автора (в действительности нарратора). Более того, оформляется не просто автор произведения, но и мотивы и закономерности событий, которые оказываются производными от событий другой реальности.

Основной хронотоп оказывается полностью производным от другого, однако, в то же время, реальный статус событий вовсе не презумптируется – читатель волен интерпретировать это как иллюзию, сон, результат гипноза и так далее. Фокус наррации постоянно смещается, делая онтологически первичным то один хронотоп, то другой (в целом повторяется модель романа «Чапаев и Пустота»).

Основной результат, который достигается посредством подобной техники, это дереализация. Это своего рода подрыв доверия не к отдельному хронотопу, не к конкретному «рассказу», а к нарративу в целом, к нарративу как таковому. Данный прием не является чем-то новым в творчестве Пелевина, например таким же образом построен дебютный роман писателя «Чапаев и Пустота». «Двоемирие» в этом романе достаточно очевидно прослеживается через все произведение ^[20]. Однако, в романе «t» объектом дереализации является не рассказ, а скорее текстуальность как таковая. То есть ситуация складывается следующим образом: читатель при общении с текстом производит мысленную дереализацию текста как такового, и сам по себе элиминируется тот текст, в котором происходит непосредственное взаимодействие читателя и автора. Однако, дереализация интертектуального романа переносится непроизвольно на текстуальность в целом, и в этом вероятно и заключается основа авторского приема. Особенность его не сводится к банальности, где конец романа знаменует собой пробуждение от сна, а заключается в филигранном построении ситуации полной неопределенности, где граница «сна» и «реальности» размывается полностью.

В первой половине книги эксплицируется ситуация коммуникации автора и персонажа. Фокус наррации сосредоточен на ситуации коммуникации между объективированным персонажем и объективирующимся нарратором (псевдоавтор).

В первой части романа осуществляется попытка объективации нарратора произведения, который из абстрактной инстанции конституируется в конкретной форме. Ариэль, не просто нарратор, это еще и персонаж. Ариэль встраивается в сам роман, тем самым у Пелевина получается, что автора можно обнаружить в персонажах. Персонаж, вне зависимости от обстоятельств, выступает своего рода кривым зеркалом автора или коллектива авторов. Персонаж, будучи порожденным множеством сущностей, за рамки порождаемых его сущностей выходить не должен.

Наблюдается, как определенным образом автор овеществляется в персонаже. Определенные интуиции, страсти, и даже корыстные мотивы отражают различные стороны характера персонажа. Видно, что не только один автор может овеществляться во множестве акторов, но и множество авторов может отражаться в одном единственном персонаже. Граф Т, является не просто продуктом творчества, а продуктом коллективного творчества. Его поведение и дальнейшая судьба определяется не прихотью отдельно взятого индивида, не воплощением одного единственного голоса, но выражением целой многоголосицы. Это сплетение разрозненных элементов порождает уже недетерминированную сущность и не детерминируемую, в этой эклектичной природе персонаж романа обретает некоторую независимость.

Здесь становится видно, что многосторонняя обусловленность персонажа вовсе не делает его рабом обстоятельств, напротив, она создает некий потенциал свободы. Для того чтобы показать этот потенциал автор начинает уравнивать в «правах» две внутритектовые инстанции: автора и персонажа. Диалог между графом Т и Ариэлем строится все чаще не как творца с творением, а как равноправных сущностей. Достигается это равноправие посредством общей для них ипостаси существования. Этой ипостасью является читатель. Ни автор, ни персонаж не могут существовать сами по себе, они неизбежно воплощаются в постороннем сознании, в неком семантическом поле объективации, в объективирующем сознании, и именно на уровне этого сознания граница между ними стирается. Персонаж творится не только «демиургами» - авторами произведения, но и теми, кому произведение адресовано, читателями.

Во второй половине книги эксплицируется ситуация коммуникации автора и читателя через конструкцию персонажа. Персонаж и читатель в данном романе достаточно тесно связаны. Читатель овеществляется в персонаже и, таким образом, принимает активное участие в наррации: «Читатель в «t» является подвижным центром пластических сил, воплощает волевое начало, он познает и истолковывает мир, постоянно меняясь и отказываясь выносить этим изменениям оценки» ^{[21, с. 19]}. Для существования персонажа, его «я есть» необходим читатель, так как вне зависимости от количества тестовых структур, они не могут осуществиться без того, к кому апеллируют. Иначе говоря, для них необходимы основания, благодаря которым они воплощаются. Тут признается коммуникативная природа существования и персонажей и акторов: «Кто бы ни придумывал все то, что я принимаю за себя, все равно для моего появления необходим читатель. Это он ненадолго становится мной, и только благодаря ему я есть…» ^{[15, с. 213]}. На примере единства и противоположности читателя и автора в персонаже можно понять диалектику Пелевина.

Пелевин пытается объединить в инстанции персонажа две другие инстанции, показать точку соприкосновения, их коммуникацию. «Я есть» автора, овеществляется в «я есть» персонажа, однако и этого недостаточно для того чтобы персонажи оживали, для этого не хватает самой важной структуры, «я есть» читателя, которое наполняет персонажа содержанием, как пустую форму, и тогда в этой ситуации коммуникации персонаж обретает истинную свободу, он оживает. Оживает он в сознании читателя, будучи содержанием воображения, служит точкой соприкосновения воображаемого и воображающего. Так и в случае текста, воображаемый персонаж, есть часть сознания воображающего первоначально автора, а затем становится частью воображения читателя. Таким образом, будучи частью двух связанных сознаний, а также связующим их звеном, он сам принадлежит сознанию, пусть и как воображаемый, но обретающий сознательную природу. Получается, что персонаж в определенной мере наделяется сознанием в коммуникации автора и читателя.

Имя персонажа не имеет смысла, так как он ведет стихийное существование, он существует вовсе не в тексте, а за его пределами, лишь в сознании того кто текст созерцает, так значит ему уже принадлежит часть сознания. Во множестве же сознаний, в коммуникативной ситуации он обретает собственное бытие. Бытие персонажа восходит к природе самого воображения, к структурам предшествующим любому содержанию воображения (Ж. Дюран, А. Корбен), к темной области на периферии самого сознания. В этом отношении его бытие в той же мере не лишено содержания, что и те архетипы, и шаблоны, которые побуждают самого читателя к определенным действиям в своей обычной жизни.

Это одна из основных идей, которая становится явной, при анализе текста романа Пелевина. Ситуация коммуникации непосредственного автора романа «T», несколько отличается от ситуации коммуникации в которой оказываются Ариэль, граф Т и имплицитный читатель, так как позиция автора находится за гранью всех описанных семантических структур. Выходя за их рамки и занимая внешнюю позицию по отношению к ним, автор оказывается в еще более авторитарной позиции по отношению к читателю, так как всячески фиксирует его позицию средствами фокуса наррации, и другими средствами.

Автор создает видимость диалога с читателем, однако оказывается в доминантном положении, при котором навязывает собственные смыслы. Он расставляет ловушки (в которые читатель невольно попадается), формирует иллюзию свободы, однако, хоть и из доминантных презумпций, но добивается того, что читатель начинает скептически оценивать истинность любого дискурса. Пелевину удается подорвать доверие не только к собственному тексту, но и к тексту вообще, что, возможно, и является основным его достижением.

В целом можно говорить, что в романе В.О. Пелевина «t» осуществляется объективация читателя в инстанции персонажа, главного героя романа. В первой половине романа читатель невольно идентифицируется с героем посредством фокуса наррации, или смысловой перспективы. Смысловая перспектива построена таким образом, что ядром фокуса наррации является и персонаж и читатель одновременно, что заставляет читателя персонифицироваться с объективированной в рамках нарраттива конструкцией персонажа.

Во второй половине книги в тексте, очевидно, выделяется инстанция имплицитного автора. Происходит это после нивелирования «ложного» автора, актантной структуры Ариэля, который объективируется в форме одного из персонажей. Данное обстоятельство позволяет определить структуру, в которой объективируется имплицитный автор – тот же самый персонаж. Последняя процедура достигается посредством того, что в тексте деонтологизируются абсолютно все картины мира и все семантические структуры, кроме ядра самости главного героя (граф Т), которая, даже «переселяясь» из одной семантической оболочки в другую сохраняется, хоть и лишена строгой внутренней определенности. Отсюда становится понятным, что именно инстанция, стоящая за данным персонажем становится единственной онтологически фундированной внутри романа. Однако, при этом, данная инстанция объективируется только благодаря инстанции автора, то есть автор скрыто присутствует в семантической структуре этого персонажа. Так же было отмечено, в какой связи данный персонаж находится с читателем, начиная с того, что в читателе оживают и объективируются те структуры, которые определяют особенности существования персонажа в тексте. Таким образом, мы получаем, что посредством персонажа авторская инстанция получает структурный канал коммуникации с читательской.

Таким образом, в романе В.О. Пелевина «t», через экспликацию вышеописанных семантических конструкций, показывается сущностная сторона нарративного коммуникативного акта. Инстанция читателя тесно связана с персонажем, а опорой данного акта является нарратор. Мнимый нарратор фиксируется вне персонажа, но постепенно деонтологизируется, нарратор объективируется в персонаже. В рамках данного перехода и осуществляется процесс наррации. В романе наблюдается игра с объективацией. Основные семантические структуры подвергаются деобъективации, помещаются в некое пустотное пространство, лишаясь связи с референтом. Этим, а также сменой фокуса наррации и картин мира автор осуществляет попытку прорыва границ инстанций нарратора и имплицитного читателя.

Фокус наррации поставлен таким образом, что читатель неизбежно сталкивается с тем, что позиция нарратора соприкасается с его собственной. Таким образом, читатель может объективироваться в семантическом пространстве в экзотических формах. В тело текста Пелевина вкраплены участки смыслового «плато» – некое пустотное семантическое пространство без четкой референции – пребывание в них толкает читателя на самостоятельные акты смыслопорождения, что нельзя интерпретировать иначе, как смещение нарративных прав. Оказавшись в пустотном пространстве, сознание читателя, лишенное пищи, вынужденно сталкиваться со своим собственным содержанием.

Из полученных сведений вытекает определенное следствие. Подобная игра с внутекстовыми коммуникативными инстанциями указывает на относительность границ их существования, что выводит разговор в область полифонии текста, интертекстуальности, интерсубьективности и продолжения темы «смерти автора». Помимо этого, данные обстоятельства обнаруживают работу трансгрессивного режима наррации в творчестве В.О. Пелевина.

Пелевин не изобретает принципиально новые выразительные средства, скорее, он подчеркивает существующие в любом произведении каналы коммуникации автора и читателя, показывая тем самым природу текстуальности, делая ее понятной. Через деконструкцию содержания очищаются голые актантные структуры, а через них проступают и имплицитные коммуникативные инстанции. Эксплицируя внутритекстовые коммуникативные инстанции романа, можно обнаружить общее для них поле смыслового существования. Выявляется то общее пространство, в котором автор и читатель уже не противопоставляются друг другу. Автор становится голосом читателя, а читатель продолжением мыслей автора.