Конституционный принцип идеологического многообразия и национальная идея: проблемы соотношения

Иванов Алексей Владимирович кандидат философских наук доцент, Алтайский государственный университет 656049, Россия, Алтайский край, г. Барнаул, пр. Социалистический, 68, оф. 412 Ivanov Alexey Vladimirovich PhD in Philosophy  Docent, the department of Constitutional and International Law, Altai State University 656049, Russia, Altai Krai, Barnaul, Prospekt Sotsialisticheskiy 68, office #412 avialtai@yandex.ru Другие публикации этого автора

Насыров Рафаил Валейзянович кандидат юридических наук доцент, Алтайский государственный университет 656049, Россия, Алтайский край, г. Барнаул, пр. Социалистический, 68, оф. 315 Nasyrov Rafail Valeizyanovich PhD in Law Docent, the department of Theory and History of State and Law, Altai State University 656049, Russia, Altai Krai, Barnaul, Prospekt Sotsialisticheskiy 68, office #315 nasirov.rafail@yandex.ru Другие публикации этого автора

В процессе воздействия права на общественные отношения возникают коллизии не только действующих юридических норм, но и сложные вопросы, связанные с соотношением правовых принципов с теми социальными процессами, которые являются по своему характеру объективными и могут иметь позитивное значение для общества и государства. К категории таких вопросов можно отнести нашедшую в последнее время общественное внимание, политический и научный интерес тему национальной идеи России. В числе собственно юридических аспектов ее обсуждения основным является вопрос о правовых препятствиях существования и утверждения национальной идеи, учитывая такую основу российского конституционализма, как недопустимость установления государственной и обязательной идеологии. Но разрешение (снятие) данной коллизии возможно при принятии в качестве условия дискуссии положения о различной природе идеологии и национальной идеи как феноменов общественного сознания, формах их выражения и, соответственно, о не тождественности обозначающих их понятий.

Одной из важнейших основ советского общественного строя и политики было наличие официально признанной государственной идеологии. В ст. 6 Конституции СССР 1977 г. прямо закреплялось, что «вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества» ^[1]. Постсоветский период становления страны был отмечен курсом на деидеологизацию общественного и государственного строительства, правового регулирования, и юридической основой этого стали установленные ст. 13 Конституции Российской Федерации принципы: «1. В Российской Федерации признается идеологическое многообразие. 2. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной» ^[2].

Однако в отечественной правовой науке толкование данного конституционного положения привело к неоднозначным выводам. Так, по мнению С. А. Авакьяна, новая российская конституция, как и предшествующие, реализует идеологическую функцию: «…Конституция просто не может не быть идеологическим – в смысле мировоззренческим – документом. Ведь практически каждое её слово, все закрепленные в конституции институты выражают видение желаемой социально-политической системы страны. Разве не очевидны одна идеология в категорическом отрицании частной собственности (это делали советские конституции), и совсем противоположная в конституционном закреплении частной собственности и вообще многообразия форм собственности в стране (Конституция РФ 1993 г.)!» ^{[3, с. 14]}. (По мнению авторов, безосновательно отрицать, что либеральный принцип приоритета частного по отношению к публичному оказался таким же идеологизированным, как и социалистический принцип приоритета общественного по отношению к личному. Таким образом, не только советский, но и «либеральный» период в истории страны должен сформировать в российском общественном сознании настороженное отношение к идеологии вообще).

С другой стороны, среди известных российских конституционалистов, не признающих идеологический характер конституции, выступает, например, М. В. Баглай: «Конституция вне идеологии, она только необходимое условие для выражения любой идеологии; – но далее уточняет, – если она и выражает какую-то определенную, универсальную идеологию, то это – философия свободы и правового государства» ^{[4, с. 80]}. Полагаем, что универсальной, всеобщей идеологии быть не может, она есть выражение особенного, всегда партикулярна, о чем речь далее.

Аксиоматичным положением в научной дискуссии является необходимость операционализации используемых понятий. Различие выводов и оценок может иметь основанием не столько принципиальное отличие исходных посылок участников дискурса, сколько не заданную определенность терминов, что, очевидно, имеет место и в обсуждаемой теме. Что же свойственно идеологии как явлению общественного сознания и что отличает её от иных, подобных ей феноменов, и в частности, от национальной идеи.

Так, в марксистско-ленинском обществознании содержалось вполне адекватное общее представление об идеологии как о «сознании групп и классов, при помощи которого они идейно выражают свое положение и позицию в обществе, а соответственно и свои представления о нем и его важнейших институтах» ^{[5, с. 11-12]}. (Ложным было придание идеологии отдельного класса (например, пролетариата) объективно-научного и официального характера). В современной общественной науке предлагается, например, такое определение: «Идеология это совокупность политических, правовых, этических, эстетических, философских и религиозных взглядов и ценностных предпочтений, которые исходят из интересов и устремлений определенных социальных групп, выступают по форме или по существу как выражение потребностей всего общества, нации, государства и которые включают в себя регулятивные, социально-ориентирующие и актуально-действенные рекомендации, императивы и предписания» ^{[6, с. 152]}. С этой дефиницией можно было бы согласиться, но с такой оговоркой, что любая идеология только стремится придать взглядам, ценностям, интересам и т. д. отдельной социальной группы форму «общего блага». Г. Еллинек по этому поводу точно заметил: «Частные общественные интересы стремятся проявить себя за счет общего интереса, и общей воли всегда грозит поэтому опасность быть обманутой вследствие того, что на первый план выдвигаются интересы обществ» ^{[7, с. 114]}. (Поэтому важнейшим элементом механизма идеологического и политического господства всегда становится идеологема о передовом классе или слое (пролетариат, предприниматели и т. д.)).

Как правило, в идеологические учения включаются ссылки на универсальные ценности, однако это не придаёт идеологии характер универсальной как программе и механизму реализации этих ценностей, т. к., что утверждалось выше, она всегда выражает интересы групповые, но не всего общества и каждого человека (даже если и использует универсальные слова, например, человек, народ, права, свободы и т. д.). По утверждению К. Манхейма, «любая социальная позиция носит частичный характер» ^{[8, с. 76]}. И именно «частичность», а не всеобщность идеологии, может обеспечиваться самим механизмом выборочных ссылок на ее универсальные положения.

Здесь обращает на себя внимание небезынтересная «интернациональная» особенность российского дискурса о деидеологизации, в котором нашел проявление известный «парадокс Манхейма» – критики идеологии сами выступают в роли идеологов, когда в процессе отрицания прежних идеологических постулатов предлагают новые «интерпретации общественных и политических явлений и служат мобилизации общественных движений и легитимации политического курса властей» ^{[9, с. 17]}. Несмотря на то, что политические приоритеты и соответствующие лозунги сменились (в том числе, на противоположные), процедура и стиль отмены прежней идеологии по-прежнему имеют характер идеологизированный, при том, чтоакт отказа от части советского прошлого предполагал отрицание не только формализованных в партийных и нормативных текстах идеологических установок, но и самой идеологии как определенного стиля мышления и практики, однако этого, как можно видеть, не произошло. На возможность такой метаморфозы также обращал внимание еще К. Маркс в работе «Немецкая идеология»: «Младогегельянские идеологи, вопреки их «миропотрясающим» фразам, – величайшие консерваторы. Самые молодые из них нашли точное выражение для своей деятельности, заявив, что они борются только против фраз. Они забыли только то, что сами не противопоставляют этим фразам ничего, кроме фраз» ^{[10, с. 394]}.

Таким образом, идеология как система взглядов, ценностей, убеждений и т. п. есть форма выражения интересов отдельных социальных групп, которые в процессе политической дискуссии и борьбы стремятся придать им всеобщий, универсальный характер. Проявление таких идеологем в законодательстве, экономической, социальной политике и т. д. неизбежно, поэтому задача деидеологизации государственно-правовой жизни остаётся сложной и, вероятно, окончательно нерешаемой. В связи с этим О. В. Мартышин называет положение ч. 2 ст. 13 Конституции России «архитектурным излишеством», отмечая, что «идеологический плюрализм, свобода мысли, права человека как высшая ценность – тоже своего рода идеология» ^{[11, с. 31]}. Но обоснованно ли так решительно отрицать данную формулировку основного закона.

Представляется, что не стоит преувеличивать значение определенной (эклектичной) идеологизированности российской конституции. Действительно, в ней обнаруживаются и либеральные принципы о высшей ценности человека, его прав и свобод (ст. 2), и социал-демократические начала социальной государственности (ст. 7) и др., в чём усматривается противоречие принципу идеологического многообразия (также одному из начал либерализма). Полагаем, если это и считать противоречием в конституционном тексте, то оно соответствует объективной сложности и естественной противоречивости самой общественной жизни. Здесь более важно то, что государство не должно защищать и реализовывать определенную идеологию как способ продвижения интересов отдельных социальных групп, стремящихся такие идеологические интересы универсализировать, придать им всеобщий характер. Общественный компромисс достигается не в результате «тотальной» реализации либеральной, социал-демократической и иных идеологий, но – в процессе обеспеченного государством диалога соответствующих социальных групп как носителей различных идеологических установок.

Тезис о необходимости обеспечения идеологической нейтральности, отстранённости государства не предполагает его «безыдейности» и не означает отсутствия при идеологическом многообразии единых социально-значимых мировоззренческих основ существования и развития российского общества. И здесь важно различать идеологию с тем, что называется национальной идеей.

Важным признаком идеи, в отличие от идеологии, является то, что она носит одновременно персоноцентричный и социоцентричный характер, то есть является смыслообразующей, как для отдельного индивида, так и всего общества. Поэтому национальная идея не может быть строго утилитарной, она не может найти адекватного выражения в формализованных нормах, и любые идеи, непосредственно воплощенные в конституции как юридическом акте, неизбежно приобретают ограниченное, особенное (юридическое и политическое) содержание. Конституция не должна (и не может) определять содержание национальной идеи, но должна закреплять формальные предпосылки её реализации. Национальная идея может найти аутентичное отражение в непрерывном социальном диалоге (политиков, философов, богословов, художников, других заинтересованных субъектов), в самом общественном сознании, менталитете. А. Сен подчёркивает, что «свобода участия в критическом обсуждении и идентификации ценностей является одной из ключевых свобод, определяющих жизнь общества» ^{[12, с. 315]}.

Идеология, будучи проявлением сферы особенного, претендует на то, что характерно идее – на всеобщность и универсальность. Об отличии национальной идеи от идеологии пишет В. А. Бачинин: «Здесь нужен иной язык – не светской идеологии и даже не политической социологии, а политической теологии. Ведь речь в данном случае идет о том, что неизмеримо глубже идеологии. Даже более того: речь идет о том, что вообще не является идеологией. Как показывает печальный социальный опыт новейшего времени, идеология, как таковая, в принципе не может быть объединяющей» ^{[13, с. 142]}.

Интересную мысль в связи с этим высказывает О. В. Мартышин: «Российская Конституция, видимо, исходит из концепции солидаризма, хотя и не формулирует её прямо» ^{[11, с. 36]}. С данным утверждением можно согласиться, если считать, что солидаризм – это не идеология, но общая принципиальная установка участников социальной коммуникации на взаимный компромисс и постоянное воспроизводство социального мира. (Так, например, ложный характер носит само стремление однозначно определить какая собственность – частная или государственная – должна быть приоритетной. В действительности существует проблема оптимального сочетания этих двух форм собственности, решить которую идеологически, то есть априорно определить их объемы и характер соотношения для разных исторических условий и обществ, невозможно).

История подтверждает идеократический характер различных обществ, в том числе и российского. Реальная угроза распада страны возникает не только в результате экономического и политического кризиса, но, прежде всего, из-за утраты духовно-мировоззренческой перспективы, осмысленного восприятия прошлого, настоящего, будущего. Без идеократической составляющей страна с тысячелетней историей и культурой может превратиться в простое географическое пространство. В.И. Якунин пишет об опасности понимания положений ст. 13 Конституции России как отрицания необходимости российской национальной идеи: «Что такое национальная идея, русскому человеку, каждому российскому гражданину не надо растолковывать. Это смысл жизни российского общества и государства. Тот самый смысл, без которого ни общество, ни государство исторически нежизнеспособны» ^{[14, с. 5]}.

В связи со сказанным выше, предположим, но не более, чем в порядке дискуссии, каковы могут быть общие принципы, контуры российской национальной идеи (при этом особо подчеркнём, что конституирующие национальную идею приоритеты и ценности должны быть предметом широкого общественного диалога, но не отвлечённого научного дискурса). Прежде всего, имеет значение процедурный аспект: обретение национальной идеи не есть конечный результат спора и диалога, но есть сам процесс постоянно воспроизводимой социальной коммуникации, форма определения и воплощения истины в общественной жизни. (Известные судьбоносные события ХХ века российской истории объясняются не столько ложным выбором идеологий, сколько отсутствием реального диалога о таком выборе). Соответственно, и её содержательное наполнение не может быть компиляцией рядоположенных либеральных, социал-демократических, консервативных и иных идеологем, но предполагает поиск исторически адекватной формы их сочетания. (Кроме того, здесь необходимо учитывать многонациональный и многоконфессиональный характер российского общества!). Далее, как уже отмечалось, национальная идея не требует (и не допускает) формализации, но предполагает непрерывное открытое общественное обсуждение как механизм и стиль принятия социально значимых решений. Таким образом, национальная идея не есть результат конструирования умозрительной модели идеального общественного устройства (т.е. собственно идеология), но есть утверждение принципиальной установки на постоянное воспроизводство политического и социально-культурного мира. (Здесь Россия, перед которой стоит необходимость решения многовековой проблемы обеспечения диалога и взаимодействия православной, мусульманской, иудаистской, буддистской и других культур, имеет исторический шанс выработать и предложить алгоритм обеспечения и глобального мира).

Подводя итоги, отметим, что разрешение коллизии конституционного принципа идеологического многообразия, с одной стороны, и процесса поиска и формирования национальной идеи России, с другой, возможно посредством признания того, что идеология и национальная идеи являются различными явлениями общественного сознания, и, соответственно, понятия «идеология» и «национальная идея» не являются тождественными. Идеология – категория политическая, в ней отражаются мировоззренческие установки отдельных социальных групп; идеология выражается и закрепляется в соответствующих политических программах, уставах партий и т. п. Содержание же национальной идеи не может быть адекватно выражено в отдельных формулировках и соответствующих текстах, в том числе и законодательных, она не может быть предметом правового регулирования. Идея носит не только всеобщий характер, отражающий многонациональную и многоконфессиональную природу российского общества, но и бытие её принципиально диалектично и диалогично, она существует и воспроизводится в процессе постоянно возобновляемого, часто противоречивого, социального диалога. Поэтому телеологическое толкование положений ч. 2 ст. 13 Конституции России предполагает признание того, что в ней не утверждается «безыдейность» Российского государства, но гарантируется поддержание социального диалога в процессе формирования и реализации возможной национальной идеи России.