«Отомщённый департамент»: роль символического уничтожения в судьбе восстания в Вандее

Начавшееся в марте 1793 г. восстание в Вандее на западе Франции стало едва ли не самым значимым в истории Французской революции и одним из наиболее опасных для Республики даже на фоне других событий того года – волнений в департаментах, нарастающей внешней угрозы и сложной внутриполитической ситуации. Причины мятежа остаются дискуссионными. За 200 лет, в течение которых изучалось восстание, исследователи выдвигали различные версии произошедшего, связанные с особым менталитетом крестьян и их приверженностью традициям, стремлением защитить своих священников и недовольством реформой церкви, тяжелой экономической ситуацией в регионе, возмущением принудительным набором в армию и административно-территориальной реформой. На современном этапе историки склоняются к тому, что только комплекс указанных причин может объяснить возникновение «Военной Вандеи». Такой интегративный подход представляется обоснованным ^{[16] [40]}.

К январю 1794 г. восстание было почти полностью подавлено, но боевые действия на этом не завершились, а Национальный Конвент одобрил план по замирению Вандеи, впоследствии воплощённый в жизнь генералом Луи Тюрро: республиканская армия была разделена на несколько групп, прозванных французами «адскими колоннами». Их жертвами стали десятки тысяч человек ^[20].

Жителей Вандеи и само восстание республиканцы воспринимали через призму определённой образной системы. Речь идёт об особом мировоззрении ^[41]: революционеры считали, что вандейские крестьяне попали под влияние своих священников и по этой причине взялись за оружие; само восстание, полагали республиканцы, возникло в результате заговора аристократов и внешних врагов Франции, а подавление мятежа было гарантией спасения всей страны ^{[37, с. 69]}. В основе этой концепции лежит понимание мышления французов конца XVIII в. как принципиально отличного от современного типа: «Мы идём по стопам этнологов и антропологов, которые, работая в полевых условиях среди населения далеких от Европы и Северной Америки стран, пытаются проникнуть в своеобразие их культуры и воссоздать её в своих построениях в качестве некоей целостности» ^[39].

Положить конец восстанию было столь важно для республиканцев, что они поспешили провозгласить конец войны ещё до того, как был одобрен план по замирению региона. Почему символическое уничтожение Вандеи предшествовало действиям «адских колонн»? И как именно республиканцы пришли к идее «плана Тюрро»? Ответить на эти вопросы можно при изучении архивных материалов, в том числе Военных архивов восстания в Вандее, информации о заседаниях Национального Конвента, Комитета общественного спасения и Якобинского клуба, прессы (например, «Друга народа» Жан-Поля Марата) и мемуаров участников боевых действий на западе Франции, включая генерала Луи Тюрро.

Пытаясь дать объяснение жестокости республиканцев в Вандее, ряд исследователей опирались на саму логику Террора: действия Тюрро были продолжением политики Террора и не представляли ничего экстраординарного ^{[27] [29]}. Однако многие историки видели в жестокости республиканских войск нечто уникальное, выходящее за рамки политики Террора. Здесь можно выделить несколько точек зрения. Историки классической школы склонны были объяснять жестокость республиканцев фанатизмом ^[14]. Не менее «живучей» оказалась трактовка, согласно которой жестокость республиканцев была лишь ответом на жестокость вандейцев ^[17]. Весьма влиятельной была и точка зрения, что восставших причисляли к «низшей расе», достойной лишь уничтожения ^[10].

Исследований, которые рассматривали бы проблемы Вандеи с точки зрения имагологии, немного. Из важных работ можно отметить по крайней мере несколько: труды американского историка Рэймонда Джонаса, посвящённые истории и значению «сердца Иисуса» (Sacré-Cœur), а также роли этого символа в восстании в Вандее ^[22]; исследование античных символов, к которым прибег Конвент в борьбе с восстанием на западе страны ^[34]; исследование революции в текстах Карла Маркса, Виктора Гюго и Оноре де Бальзака, в котором отмечается, что Вандея понималась как рана на теле республики ^[30]; историографическая статья, в которой Вандея описывается как заболевание Франции ^[25]. Таким образом, вопрос республиканской жестокости остается не до конца исследованным.

О необходимости максимально жёсткой реакции на восстание республиканцы заговорили сразу после того, как на западе страны начались столкновения, а некоторые революционеры и вовсе перешли к делу. Так, пытаясь восстановить порядок на охваченных мятежом территориях, солдаты расстреливали восставших, причём некоторых из них привязывали к дулу пушки. Как писал в апреле 1793 г. генерал Жан-Мишель Бейссер, подобные методы оказывали на вандейцев отрезвляющее воздействие. Он же отмечал, что смерть одного человека быстро забывалась, в то время как уничтожение целого дома оставалось в памяти на долгие годы ^[2].

Эти меры не были массовыми, но уже в апреле появился первый план, который должен был систематизировать действия республиканских войск и положить конец войне: как указывал представитель Конвента Мари Пьер Франкастель в своем письме от 4 апреля 1793 г. в Комитет общественного спасения, необходимо было сжечь все леса Вандеи и разрушить мельницы, Вандея должна была стать кладбищем национального масштаба ^[13]. То есть первые призывы уничтожить Вандею прозвучали именно из уст тех, кто находился непосредственно в департаменте и видел мятеж своими глазами.

Депутаты Конвента в то время еще старались не выдвигать предложений, которые предусматривали бы тотальное уничтожение региона; без популистских речей не обошлось, но общий тон выступлений был достаточно спокойным. Так, Бертран Барер отмечал лишь, что необходимо «потушить ненасытный огонь гражданской войны, куда более страшный, чем все европейские державы» ^{[6, T. 64. P. 38]}. После этого выступления Конвент постановил «принять все необходимые меры для защиты Республики, чтобы немедленно со всех сторон окружить и остановить бунтовщиков, которые распространились по приморским департаментам Запада» ^{[6, T. 64. P. 218]}. Как это сделать, в Конвенте не уточнили. Более конкретны были лишь меры против служителей церкви, которые, как полагали республиканцы, инспирировали мятеж ^{[6, T. 65. P. 100]}. Революционеры, еще недавно стремившиеся сделать религию опорой новой власти, приняли сразу несколько декретов против священников. Один из них обрекал на смерть кюре, которым было предписано покинуть страну и которые не уехали из Франции в установленный срок ^{[6, T. 60. P. 298]}. В апреле 1793 г. Конвент решил, что церковники, не присягнувшие свободе и равенству, подлежали немедленной ссылке в Гвиану ^{[6, T. 63. P. 79]}.

К концу мая представители Конвента в Вандее пришли к мнению, что только уничтожение восставших может быть единственно верным решением и что мятежники распространяли «микроб гражданской войны» (le germe de la guerre civile) ^{[6, T. 65. P. 329]}. Примерно в это же время было сделано предположение, что среди жителей мятежного департамента есть заговорщики, которые разносят «болезнь»: если представить, что вся Франция была одним организмом, то Вандея – частью тела, которую поразила гангрена ^[25]. И если не уничтожить восставших, если они продолжат свою деятельность, то Вандея будет окончательно потеряна для республики ^{[7, T. 5. P. 221]}. Недуг проник даже в ряды республиканских солдат. Как заявил 13 июня 1793 года депутат от департамента Эро Пьер Жозеф Камбон, «в армии Сомюра находится огромное число мятежников, скрывающихся под маской патриотизма, роялистов и контрреволюционеров. Комитет общественного спасения предлагает меры, которые помогли бы очистить ряды солдат от заразивших их трусов и предателей» ^{[6, T. 66. P. 487]}. Иными словами, Вандея начала ассоциироваться с болезнью.

Тотальное уничтожение восставших стало общим местом в речах и письмах республиканцев, причём не только высокопоставленных. Так, гражданин Бодри из Сомюра писал военному министру, что мятежников следовало постоянно обстреливать из гаубиц, чтобы посеять ужас в их рядах и сравнять с землёй их дома ^{[5, B 5/4-78]}. А аптекарь из Анже предлагал распылить «фермент, который сделал бы воздух в Вандее смертельным». Также предлагалось отравить мышьяком колодцы с водой или же отправить в департамент груз с отравленной водкой, который потом должны были захватить мятежники ^[26]. Забегая вперёд, стоит сказать, что в августе о применении «химикатов» будет говорить и генерал Антуан Сантер, но, по-видимому, он станет последним, кто выступит с таким предложением (письмо военному министру, 22 августа 1793 г.) ^{[5, B 5/6-33]}.

Только уничтожением вандейцев можно было ответить на многочисленные зверства мятежников, полагали некоторые республиканцы (Письмо представителей народа Мерлена и Жилле при Брестской армии, зачитанное в Конвенте 19 июня 1793 г.): «Каждый видит опасность, которая угрожает западным департаментам. Каждый помнит жестокость разбойников в тех местах, которые они захватывали. Убитых женщин и детей, разграбленные дома. Такова судьба тех, кто имел несчастье попасть им в руки» ^{[6, T. 66. P. 721-722]}. Существовала и ещё одна точка зрения: массовое убийство вандейцев представлялось как симметричный ответ на действия иностранных держав, которые, по мнению революционеров, сосредоточили все свои усилия на помощи восставшим ^{[6, T. 67. P. 468]}.

Отдельные французы даже настаивали, что вандейцы являются «расой», которая, восстав против всей страны, заслуживала уничтожения. Нужно было сжечь всё имущество вандейцев, разрушить их убежища, уничтожить их посевы и леса: «Род человеческий не будет оплакивать их. Напротив, уничтожение такого зла пойдет на пользу людям. Истребление восставших – это спасение родины» ^[24]. Вандейцы воспринимались как кровожадные чудовища ^{[6, T. 68. P. 26]}. И для борьбы с ними нужно было мобилизовать все силы (Прокламация, адресованная жителям коммуны Памбёф, департамент Атлантическая Луара, 8 июля 1793 г.): «В данном случае необходимы энергичные меры. Объявить чрезвычайное положение, передать военным все полномочия, которые им необходимы, чтобы уничтожить мятежников и защитить граждан» ^{[6, T. 68. P. 400]}.

Идея мобилизовать все силы отражалась и в призывах бросить в Вандею дополнительные войска. Речь шла не об обычном подкреплении, а о существенном увеличении контингента. Фактически все военные силы Франции следовало сосредоточить именно на западе страны, пренебрегая другими угрозами, поскольку только Вандея представляла собой значимую опасность для республики. Первыми с такой инициативой выступили военные. Так, генерал Пьер Мари Соломон считал необходимым обрушиться на восставших всей мощью французских армий, неотступно преследовать их, не позволить им объединиться и полностью уничтожить ^[4]. О том, что Париж должен приложить все усилия для преодоления кризиса, просили и представители администраций восставших территорий: «Разорённые после четырех месяцев войны департаменты не прекращают просить о помощи. Но ответом им было лишь жестокое молчание. И поэтому они близки к тому, чтобы уступить орде разбойников, орде, которая благодаря своим успехам постоянно увеличивается, и, если вы не примете мер, поглотит всю Республику» ^{[6, T. 67. P. 64-65]}. На этом этапе войны в обращениях заметны признаки если не отчаяния, то тревоги, приближающейся к панике. Региональные чиновники переставали видеть какие-либо иные способы урегулирования конфликта и были близки к тому, чтобы умолять Париж о самых решительных действиях.

В конце весны 1793 г. появились и призывы не уничтожать восставших, а решить вандейский вопрос мирным путём. Предлагалось амнистировать вандейцев, если они сложат оружие (речь депутата от департамента Крез Жана-Франсуа Баральона, принадлежавшего к умеренному крылу, 11 мая 1793 г.) ^{[6, T. 64. P. 548]}, или же просто отговорить их от дальнейшего участия в восстании. В июле центральная комиссия Тура отмечала, что готова принять всех граждан, которых священники ввели в заблуждение, и защитить их самих, их семьи и имущество ^{[5, B 5/5-84]}. Нашлись противники насилия и среди военных. Генерал армии в Вандее Жак-Франсуа Мену был готов простить вандейцев и вернуть их в лоно Республики, если бы они отреклись от своих прошлых ошибок (письмо в Конвент от 31 июля 1793 г.) ^{[6, T. 70. P. 45]}. Однако в дальнейшем такие идеи больше не высказывались.

С июля представления о том, что необходимо сделать с Вандеей, развивались параллельно в нескольких направлениях. Во-первых, как уже отмечалось, война на западе страны ассоциировалась с образом болезни. Восстание – это эпидемия, которая распространялась с ужасающей скоростью и грозила поразить не только все соседние департаменты, но и всю Францию (письмо комиссара Конвента Пьера Азара, 1 июля 1793 г.) ^{[5, SHD B 5/5-73]}. Мятежники были схожи с паразитами, проникающими вглубь Республики ^{[6, T. 70. P. 187]}. По словам генерала Жана Антуана Россиньоля, «окрестные департаменты в своём большинстве “заражены” аристократией» ^{[35, T. 2. P. 99]}. Нередко распространение болезни, морального разложения связывалось с фанатизмом – по мнению республиканцев, одним из наиболее тяжёлых заболеваний человеческого духа ^[11]. Как писал Пьер Луи Приёр, представитель Конвента и депутат от департамента Марна, «местные жители были заражены фанатизмом; говорят, более 200 непокорных священников наводнили деревни» ^{[6, T. 78. P. 440]}.

Обращает на себя внимание тот факт, что вновь и вновь использовался глагол «gangrener», то есть «поражать гангреной; вносить заразу; разлагать». Другой используемый глагол – infester – «опустошать; заражать». Почему были выбраны именно эти слова? Этому есть вполне логичное объяснение, согласующееся с дальнейшими событиями в департаменте. С медицинской точки зрения гангрена – это некроз тканей живого организма, который лечится ампутацией омертвевших частей до демаркационной линии. Такой линией является небольшая полоска кожи характерного окраса, разделяющая живую и некротизированную ткани. При отсутствии лечения гангрена распространяется от периферии к центру, нарушая функционирование организма. Прослеживается параллель между гангреной в медицинском понимании и «моральной» гангреной в Вандее. Так, Россиньоль подчеркивал, что Вандея несла в себе опасность для всей Франции: «Вандея не будет более существовать, или мы погибнем» ^{[35, T. 2. P. 126]}. Вандею, как и гангрену, предполагалось лечить «хирургическим» вмешательством – «отсечением» и уничтожением ^[9].

Во-вторых, в Конвенте сформировался консенсус, что только самые решительные действия солдат могли остановить мятежников ^[1]. 1 августа Конвент принял первый декрет, обрекавший восставших на смерть. Этому предшествовала пламенная речь Барера, который от лица Комитета общественного спасения заявил, что основными целями Франции в тот момент являлись уничтожение Вандеи, наказание предателей и искоренение роялизма. Именно так, по мнению Барера, можно было справиться не только с мятежниками, но и с агентами Англии и Австрии, а также с эмиссарами Бурбонов ^{[6, T. 70. P. 93-103]}. В результате Конвент в своём решении постановил предать огню леса, разрушить убежища мятежников, уничтожить урожай, увести скот. Имущество восставших переходило в собственность Республики, женщин, детей и стариков следовало выслать за пределы департамента ^{[6, T. 70. P. 108]}. Амбициозный план в течение долгого времени оставался лишь на бумаге. 16 августа представитель Конвента Антуан Моморо торжественно провозгласил, что он готов претворить декрет в жизнь. При этом он пообещал, что пощадит женщин, детей и стариков и уничтожит всех остальных ^[3]. Однако воплотить это план в жизнь ему было не под силу.

О необходимости уничтожения департамента говорили буквально все ^[19], однако 1 октября того же года Барер вынужден был констатировать, что «необъяснимая Вандея все ещё существует», и вновь повторить, как именно Франция должна была действовать: «Именно в Вандее наши враги должны были нанести свой удар. Всё своё внимание и заботу вам следует обратить на Вандею; в Вандее вы должны проявить весь национальный пыл и объединить все силы и ресурсы, которые есть в распоряжении Республики. Уничтожьте Вандею, и Лион не устоит, Тулон восстанет против испанцев и англичан, а дух марсельцев поднимется до республиканских высот. Наконец, каждый удар, который вы нанесёте по Вандее, отзовётся в мятежных городах, в департаментах, покорённых федерализмом, на нарушенных границах. Вандея и ещё раз Вандея! Это политическая язва, которая разъедает сердце Республики. Сюда-то и следует нанести удар» ^{[6, T. 75. P. 421]}. Выступление Барера поставило точку в обсуждении, как должен был решаться вандейский вопрос. Дискуссии и прежде не были бурными, а после этой речи судьба департамента была предрешена. С Барером были согласны все, кто высказывал своё мнение публично.

К концу октября республиканцы начали праздновать победу. Первым о том, что Вандеи более не существует, провозгласил 23 октября всё тот же Барер ^{[6, T. 77. P. 452]}. Его сравнительно короткое выступление неоднократно прерывалось бурными аплодисментами, а известие о падении Вандеи было предписано в экстренном порядке распространить по всем департаментам. Республиканцы ликовали, слова Барера, возвестившие о триумфе патриотов, подхватили другие депутаты и журналисты ^[15]. О том, что Вандеи более не существует, 6 ноября говорил и Мерлен из Тионвиля: от департамента, по его словам, осталась лишь «кучка пепла» ^{[6, T. 78. P. 491-492]}. Спустя два дня он провозгласил, что Вандею следовало вернуть в лоно общества. Свои надежды он возлагал на тех вандейцев, кто не участвовал в боевых действиях, но другие депутаты его не поддержали ^{[6, T. 78. P. 604-605]}.

Наконец, 11 ноября 1793 г. Конвент принял знаменитый декрет, согласно которому департамент Вандея терял своё прежнее название и отныне должен был именоваться «Отомщённым»; вся власть фактически переходила к двум представителям народа, которые должны были изъять имущество у восставших и перераспределить его между крестьянами, которые сохранили свою верность Франции и не принимали участия в мятеже ^{[12, T. 43. P. 160]}.

Эти заявления предвосхитили реальное положение дел. 17 октября вандейцы сошлись в битве при Шоле с республиканской армией. Хотя потери с обеих сторон были огромны, а абсолютную победу никто так и не одержал, вандейцы отступили и заняли позиции у берегов Луары, после чего Анри де Ларошжаклен, который стал новым лидером мятежников, принял решение форсировать Луару и направиться к портовому городу Гранвилю, надеясь получить там английскую помощь. Переправа через Луару нашла отражение в гравюрах: республиканцы изображали отчаявшихся мятежников, бегущих от преследователей. Разгромленная армия больше не представляла собой грозной силы: на рисунке неизвестного автора изображены раненые и уставшие солдаты, которые с трудом пережили последние дни, с риском для жизни преодолевая водную преграду ^{[5, BIB 1568]}.

Но и гравюры не отражали настоящей картины: разгром вандейцев ещё не был завершен, а их поход, начавшийся с «Поворота на северо-запад» (La Virée de Galerne), продолжался до декабря. За это время они успели одержать несколько побед и лишь в конце 1793 г. дважды потерпели сокрушительные поражения ^[18]. В то же время началась миссия в Нанте комиссара Конвента Жан-Батиста Каррье. Он находился в городе с октября 1793 г. по февраль 1794 г. Итог пребывания Каррье в Нанте – от 8 до 11 тысяч убитых ^[21]. Хрестоматийным описанием миссии Каррье стали слова Прюдома: «Достойный доверия человек засвидетельствовал, что довольно долго, на протяжении восемнадцати лье, Луара от Сомюра до Нанта была вся красной от крови. Переполненная огромным количеством трупов, плывших по ее водам, она несла ужас в океан; но тут же сильный прилив гнал обратно, вплоть до стен Нанта, эти кошмарные свидетельства стольких жестокостей. Вся поверхность реки была покрыта плывущими здесь и там конечностями, за которые яростно дрались раздиравшие их прожорливые рыбы» ^[33]. Однако и миссия Каррье не была завершена в тот момент, когда Конвент постановил, что Вандеи более не существует.

Официальное «уничтожение» Вандеи не остановило поток писем в Париж, в которых республиканцы призывали не ослаблять натиск (письмо депутатов коммуны департамента Лозер в Конвент от 13 ноября 1793 г.): «Когда солдаты деспотов не будут более топтать свободные земли; когда Лион будет покорен, а Тулон очищен; когда последние мятежники Вандеи испустят дух, а последняя голова гидры роялизма будет отрублена; когда федерализм будет ликвидирован, а все предатели наказаны, лишь тогда вы сможете вернуться домой и уступить свои посты преемникам. Но до тех пор спасение народа является вашей обязанностью» ^{[6, T. 68. P. 135]}. В противном случае революция могла потерпеть поражение. Не менее популярна была и идея очищения Вандеи и «излечения» департамента от поразившей его болезни (письмо представителя народа в приморских департаментах Пьера-Луи Приёра, 5 ноября 1793 г.): «Я воспользуюсь своим прибытием в Вандею, чтобы очистить все администрации, но я сильно ограничен в том, что касается поисков новой администрации. Однако я надеюсь найти нескольких добрых республиканцев, чьи принципы позволят нам сохранить эту область. И я воспользуюсь пребыванием здесь солдат, чтобы провести полное восстановление и очищение» ^{[6, T. 78. P. 440]}.

Наконец, 11 декабря 1793 г. Каррье в письме, адресованном Комитету общественного спасения, не только рассказывал о положении дел в Нанте, но и намечал план по борьбе с Вандеей. В этом документе он предлагал перебить всех жителей этого региона, не обращая внимания на возраст и пол, особо подчёркивая, что не стоит жалеть женщин, поскольку они так же причастны к убийствам пленных республиканцев, как и остальные мятежники. Каррье настаивал, что Вандея должна была быть полностью сожжена, потому что только так можно было очистить эту землю от всех, кто посмел взять в руки оружие и выступить против республики ^{[8, T. 9. P. 331-334]}.

Иными словами, когда в январе 1794 г. генерал Тюрро представил на рассмотрение Конвента свой план замирения мятежников, оказалось, что многие его положения в той или иной степени уже успели прозвучать в стенах законодательного органа Франции, в посланиях представителей народа, в отчётах военных (например, в послании генерала Марка Антуана Коммера военному министру от 26 декабря 1793 г.), сражавшихся в Вандее и призывавших «уничтожить остатки этой порочной расы» ^{[5, SHD B 5/7-90]}, или в прессе. Впрочем, были и новые пункты.

План сводился к следующему: лишить вандейцев боеприпасов и самой возможности получить внешнюю помощь (в том числе, установить морскую блокаду); изолировать их от болот; уничтожить их «логова» и все места, где они могли бы найти убежище; захватить все стратегически важные пункты; периодически обновлять состав армии для поддержания высокого морального духа; разоружить соседние коммуны ^{[37, P. 201-206]}. Все обнаруженные мятежники или сочувствующие им должны были быть казнены. Примечательно, что, как и в случае с лечением гангрены, Тюрро стремился провести линию демаркации и отделить «здоровые» земли от «заражённых», «где, например, страх, сходные настроения и предрассудки могли бы вылиться в восстание». С мотивом болезни был связан и мотив очищения: «Следовало остановить растление общественного мнения, прогресс моральной эпидемии, которая, угрожая заразить все окрестные департаменты, не позволяла предвидеть, когда же настанет конец успехов роялистской партии». При этом Тюрро настаивал, что «носителями» этой болезни были все жители Вандеи: «Нет никаких сомнений, что фермеры помогали разбойникам в Вандее или как минимум симпатизировали им из страха, из-за общих взглядов или из-за личных интересов. Мятежники повсюду: на ярмарках, базарах и в органах власти. Отсюда единство Вандеи и близлежащих коммун». Война, как позднее писал Тюрро в своих мемуарах, выматывала солдат настолько, что они предпочли бы провести полгода в приграничных сражениях, чем один месяц в Вандее. И это неудивительно, ведь Вандея – это «гнусная страна, чумной воздух в которой, кажется, развращает всех, кто к ней приблизится» ^{[37, P. 38-39, 47, 51, 54]}. Поэтому следовало как можно быстрее положить конец этому конфликту, очистить Вандею ^{[35, T. 3. P. 46]}.

Тюрро не был готов взять на себя всю ответственность за то, что должно было произойти на западе страны. Напротив, последнее слово он оставлял за Конвентом: «Моё намерение состоит в том, чтобы сжечь всё, чтобы сохранить лишь необходимые укреплённые пункты для уничтожения мятежников. Но эта мера должна быть одобрена вами. Я лишь пассивный исполнитель воли законодателей. Вы также должны решить судьбу женщин и детей, которые встретятся мне в этих мятежных землях. Если их всех следует убить, то я не смогу действовать без приказа, который защищал бы меня. За восемь дней Вандея, все мятежники, которые находятся между моими войсками и армиями Аксо и Дютри, будут уничтожены. И если бы я принял другой план действий, то поставленная цель не была бы достигнута. Вандея должна стать кладбищем национального масштаба» ^[38]. В ответ генерал получил заверения, что Конвент его поддерживает ^[36]. 6 февраля Комитет общественного спасения предложил Конвенту предоставить вандейцам 24 часа, чтобы сложить оружие; отказавшихся это сделать ждала смертная казнь: «Врагов будут неустанно преследовать до их полного уничтожения. Те генералы, кто не приложат все усилия для выполнения этой миссии, будут признаны врагами родины» ^{[8, T. 10. P. 724-725]}. Депутаты эту инициативу поддержали ^{[12, T. 46. P. 197]}.

«Адские колонны» действовали на территории департамента с января по май, но не смогли полностью уничтожить восставших. Напротив, крестьяне, лишившись своих домов, брали в руки оружие и пополняли ряды мятежников. Стоит также отметить, что за эти месяцы Тюрро несколько раз обвиняли в излишней жестокости: например, 14 февраля 1794 г. Барер, выступая в Конвенте от имени Комитета общественного спасения, раскритиковал Тюрро, указав, что генерал сжигает дома мирных жителей вместо того, чтобы заниматься выслеживанием мятежников ^{[6, T. 84. P. 646]}. Операция была прекращена 13 мая 1794 г. ^{[8, T. 13. P. 489-490]}. Фактически Комитет общественного спасения признал, что план Тюрро провалился: как было указано в постановлении, Вандея и прилегающие территории все ещё были «заражены бандитами». При этом от идеи «колонн» республиканцы решили полностью не отказываться: было решено уничтожить часть старых укреплений; оставить тысячу солдат в Монтегю, обустроить пять новых лагерей; сформировать две колонны из 4 тысяч человек пехоты и 250 человек кавалерии, которые должны были патрулировать регион; города де-факто оставались на осадном положении. Этот новый план, полагали республиканцы, требовал в общей сложности 26 тысяч человек, что позволяло отозвать значительную часть войск из Вандеи. Действовал он до декабря 1794 г. ^{[35, T. 3. P. 500-501]}.

В истории Французской революции есть и другой пример символического уничтожения, предшествовавшего реальному замирению. 12 октября 1793 г. Конвент постановил, что Лион будет разрушен, на его развалинах будет воздвигнута колонна, на которой будет выгравирована надпись: «Лион восстал против свободы – Лиона больше нет». Лион так и не был уничтожен. Жорж Кутон, которому выпало исполнить волю Конвента, трижды ударил по фасаду одного из зданий на площади Белькур молоточков и произнес фразу «Именем закона приговариваю тебя к разрушению». На этом уничтожение завершилось ^[42]. Кутона сменили Жан-Мари Колло д'Эрбуа и Жозеф Фуше, после чего некоторые здания все же были взорваны, а около двух тысяч человек казнены, что, впрочем, не идет ни в какое сравнение с Вандеей.

Уже в первые несколько месяцев после начала боевых действий французы обсуждали в основном силовые пути борьбы с восстанием. Вандея оказалась первым регионом, который поставил себя вне правового поля Республики и отказался признавать власть Национального Конвента. После этого республиканцы должны были понять, как вернуть Вандею обратно в лоно государства, но мирный вариант почти не рассматривали: для них Вандея была сосредоточением всех контрреволюционных сил, а восстание подобно гангрене грозило распространиться на другие регионы, поэтому о пощаде для мятежников и речи быть не могло.

Символическое уничтожение Вандеи не просто подтверждало, что департамент выпал из правового поля, но усиливало этот статус и буквально возводило его в квадрат. Мирный дискурс был вовсе неприемлем, а с вандейцами можно было поступать сколь угодно жестоко, поскольку они перестали в глазах республиканцев быть субъектами права и потеряли возможность вернуться в лоно Республики, кроме как через отмщение.

Замирение Вандеи не увенчалось успехом: восставшие не сложили оружие, и республиканцы вынуждены были сесть за стол переговоров. Но и переход от военных действий к дипломатическому процессу стал возможен, в том числе, благодаря тому, что этот регион был подвергнуть символическому уничтожению, и вандейцы, с которыми в 1795 году был заключён мир, в основном не были в представлении революционеров правопреемниками тех, кто начал восстание весной 1793 г.