Полиция Российской империи в контексте современных историко-правовых исследований

Одной из вех российского государства является создание регулярной полиции, официальный отсчет истории которой был начат в 1718 г. В преддверие 300-летия полиции России в Санкт-Петербургском университете МВД России 27–28 апреля 2017 г. состоялась XIV международная научно-теоретическая конференция «Государство и право: эволюция, современное состояние, перспективы развития (навстречу 300-летию российской полиции)», организаторами которой выступили кафедра теории государства и права и кафедра истории государства и права СПб У МВД России.

Конференции, посвященные актуальным вопросам истории государства и права в Санкт-Петербургском университете МВД России стали традиционными ^{[1],[2],[3],[4],[5],[6]},. В 2017 г. конференция проводилась в 14-й раз. В конференции приняли участие и ученые, и молодые исследователи. Оргкомитет получил всего более 700 заявок для участия: более 300 из них – от ученых. Среди участников научной дискуссии – опытные исследователи и практикующие юристы – граждане России, Беларуси, Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Молдовы. Широка география российских участников конференции – представителей 44 городов – Архангельска, Астрахани, Балашова, Барнаула, Белгорода, Великого Новгорода, Верхнего Уфалея, Владимира, Волгограда, Вологды, Воронежа, Выборга, Домодедова, Екатеринбурга, Иркутска, Казани, Калининграда, Кирова, Костромы, Краснодара, Кургана, Курска, Москвы, Нижнего Новгорода, Новороссийска, Новосибирска, Омска, Орехо-Зуево, Орла, Перми, Пскова, Пушкина, Пятигорска, Ростова-на-Дону, Рузы, Рязани, Самары, Санкт-Петербурга, Саратова, Симферополя, Сургута, Тамбова, Хабаровска, Челябинска. В программу конференции были включены 275 ученых (в том числе 65 докторов наук и 150 кандидатов наук).

Более 400 заявок от молодых исследователей поступило в адрес оргкомитета конференции. В программу конференции были включены 347 участников, в числе которых молодые исследователи – граждане Республики Азербайджан, Республики Казахстан, Республики Кыргызстан, Республики Таджикистан; Республики Мали, Республики Чад, Республики Парагвай, Исламской Республики Афганистан. Российские участники конференции прибыли из 27 городов: Астрахани, Белгорода, Великого Новгорода, Волгограда, Гатчины, Екатеринбурга, Казани, Калининграда, Кирова, Краснодара, Курска, Луги, Москвы, Нижнего Новгорода, Новороссийска, Омска, Орла, Орехо-Зуево, Перми, Пскова, Пушкина, Ростова-на-Дону, Рязани, Санкт-Петербурга, Таганрога, Хабаровска, Челябинска.

Обсуждение вопросов конференции осуществлялось в рамках работы 10 секций ученых 27 апреля 2017 г. и 10 секций молодых исследователей 28 апреля 2017 г. Доклады и выступления участников научного форума получили отражение в четырех томах материалов конференции, объединивших статьи 258 исследователей^[7],[8] и 247 статей курсантов, слушателей, студентов и магистрантов ^[9],[10], изданных в Санкт-Петербургском университете МВД под редакцией профессора Н. С. Нижник.

65 докторов наук и 148 кандидатов наук включились в обсуждение темы конференции, посвященной 300-летию российской полиции, – подчеркнул начальник Санкт-Петербургского университета МВД России генерал-лейтенант полиции В. А. Кудин и отметил, что к юбилею в Университете приурочены и выпуск новых книг о полиции и ее министрах, и открытие музея полицейской формы, и поиск могилы первого генерал-полицмейстера А. Девиера, и установление мемориальных досок выдающимся полицейским ^{[11, с. 217]}.

Внимание участников конференции было сосредоточено на вопросах эволюции, современного состояния и перспектив развития полицейской системы России ^[11],[12].

На пленарном и секционных заседаниях конференции выступили 98 ученых. Настоящий обзор посвящен только докладам и выступлениям только тех авторов, которые исследовали содержание полицейско-правовой теории и ее значение в организации деятельности российской полиции; становление и развитие полицейской системы Российской империи; специфику регионального развития полицейских органов в имперской России; источники изучения становления и развития полицейской системы Российской империи; слом полицейской системы Российской империи и использование опыта ее организации и деятельности при создании милиции Временного правительства, ставшей непосредственной преемницей сущностных задач, которые решала полиция имперской России.

Обсуждение проблем полицейско-правовой теории и ее места в истории политико-правовой мысли началось на пленарном заседании.

Осмысление проблем управления государством и конкретных вопросов, касающихся отношений между органами власти и обществом, способствовали обособлению знаний в этой сфере и возникновению науки полицейского права, – подчеркнула начальник кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, доктор юридических наук, кандидат исторических наук, профессор Н. С. Нижник ^{[13, с. 55–57]}. Российская полицеистика – важная страница истории отечественной мысли о праве и государстве, подчеркнула Н. С. Нижник. Теоретическое наследие российских полицеистов до настоящего времени сохраняет способность обогащать юридическую науку и способствовать поиску оптимальных решений современных проблем. Опыт осмысления закономерностей развития отечественного государства и проблем правового регулирования общественных отношений в сфере государственного управления, накопленный такими российскими мыслителями, как Ю. Крижанич, И. Т. Посошков, П. Н. Гуляев, Н. Ф. Рождественский, И. В. Платонов, И. Е. Андреевский, В. Н. Лешков, М. М. Шпилевский, И. Т. Тарасов, В. В. Ивановский, П. Н. Шеймин, Э. Н. Берендтс, В. Ф. Дерюжинский, Н. Н. Белявский, А. И. Елистратов, – это тот научный потенциал, который может способствовать определению ориентиров государственно-правового развития современной России, выявлению перспективных направлений совершенствования политико-правовой системы современного государства.

Полицейское право как наука оформилась в условиях укрепления абсолютизма в Европе и России не ранее XVII в. Теоретическую основу полицейского права составила система знаний о финансах, экономике, хозяйстве и управлении – камеральная наука. Решение проблем, касающихся управления казенным (фискальным, камерным) имуществом, имело сущностное значение в условиях абсолютной монархической власти прежде всего потому, что устойчивость самой власти во многом определялась состоянием казны. Эффективное использование финансов для содержания двора, чиновничества, армии, требования меркантильной экономической политики выступали главными стимуляторами развития научных знаний, составлявших предмет камералистики. В рамках камеральной науки был разработан инструментарий изучения процессов в сфере государственного управления. Была осмыслена структура камералистики, определена методология, накоплен фактический материал, характеризующий особенности воздействия государства на социально-экономические процессы и составивший впоследствии эмпирическую основу для полицейского права ^{[13, с. 55–56]}.

В середине XIX – начале XX в. российская полицеистика представляла собой самостоятельную национальную юридическую науку, в рамках которой: определена сфера полицейской компетенции и выделены основные направления полицейской деятельности: «благочиние» (поддержание общественного порядка); забота об обеспечении продовольствием; устройство зданий, улиц и дорог; частная безопасность; полицейский процесс (П. Н. Гуляев); обосновано утверждение о том, что доминантой полицейской деятельности является не принуждение, а создание государством социально-правовых гарантий материального и нравственного развития народа (И. В. Платонов); обоснованы утверждение о необходимости развития самоуправления населения и положение о том, что обеспечение прав общества на самостоятельность, саморазвитие, самосохранение и самоуправление является главным предназначением государства, которое реализуется с помощью законодательства, правосудия, полиции и армии (В. Н. Лешков); сделан вывод о том, что полицейская деятельность является не только правом, но и обязанностью государства; при этом помощь отдельному лицу при достаточности его собственных сил оказываться не должна, если таковых не хватает, управленческие и правоохранительные функции осуществляют институты гражданского общества, и только при недостаточности усилий последних должна осуществляться полицейская деятельность органов государства (И. Е. Андреевский); выявлены различия между «положительным» полицейским правом и теорией полицейского права; в качестве предмета ведения полиции, составной и подчиненной администрации части, определена публичная и частная безопасность (И. Т. Тарасов); сформулирован вывод о том, что полицейскими полномочиями наделены все органы исполнительной власти, поэтому сосредоточивать полицейские функции в руках органов полиции и иметь специальное полицейское ведомство необходимости нет (И. Т. Тарасов); сформулирован вывод о том, что принудительная деятельность государства проявляется в борьбе с опасностями, стоящими на пути к благосостоянию населения, в связи с чем целесообразным является выделение полиции безопасности и полиции благосостояния, которые понимаются не как учреждения, а как сферы деятельности административных органов; а средством защиты и восстановления нарушенных администрацией прав призвана стать административная юстиция (В. В. Ивановский); оформлена идея о необходимости правового ограничения государственной власти и установления границ принудительной деятельности администрации (В. Н. Лешков, И. Е. Андреевский, И. Т. Тарасов, В. В. Ивановский, Э. Н. Берендтс, Н. А. Грифцов, В. М. Гессен, В. А. Гаген, В. Ф. Дерюжинский); обоснована необходимость формирования «учения о правоотношениях, которые возникают между людьми в области государственного управления» (административного права), предметом которого должна явиться система правоотношений, складывающаяся на основе административной деятельности (А. И. Елистратов); сформулирован вывод о несостоятельности широко распространенной в начале XX в. теории юридической личности государства и предложены концепции правового государства. Основными идеями концепции правового государства (И. Т. Тарасов, А. И. Елистратов); развита теория обеспечения законности в области государственного управления и предложены концепции административной юстиции, сущность которой должна находить в судебном характере обжалования гражданином решений должностного лица (И. Т. Тарасов, Э. Н. Берендтс, А. И. Елистратов); развита теория социального государства и обоснованы обязательная реализация государством социальной функции и активное участие в решении вопросов социального обеспечения населения институтов гражданского общества (В. Ф. Дерюжинский, А. И. Елистратов).

Развитие полицейского права было обусловлено тем, что «полицейские государства», доминировавшие в XVIII в. и обладавшие обширными полицейскими полномочиями, постепенно стали передавать часть их обществу, – констатировала заведующий кафедрой международного права Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена, доктор юридических наук, кандидат исторических наук, профессор А. А. Дорская, которая в своем докладе на пленарном заседании акцентировала внимание на специфике генезиса и развития полицейского права в Российской империи ^{[14, с. 47–49]}. Предмет науки полицейского права европейскими и российскими учеными определялся, в основном, одинаково, подчеркнула А. А. Дорская. Р. фон Моль считал, что «полицейская деятельность в отношении духовной личности граждан имеет своим предметом развитие ума, охранение чувства нравственности, заботы о религиозном образовании и о развитии эстетического вкуса». У российских юристов были похожие определения: И. И. Янжул считал, что это «наука, имеющая своей задачей изучение всей совокупности мер, предпринимаемых государством для удовлетворения материальных и духовных интересов народа»; И. Т. Тарасов писал, что «наука полицейского права есть наука о правовых нормах, определяющих полицейскую деятельность государства; она исследует правоотношения, возникающие из этой деятельности, отношения, долженствующие существовать между государством и индивидом, обществом и народом с его промышленностью, просвещением, обычаями, верой, нравственностью и потребностями…» ^{[14, с. 48]}. Несмотря на безусловные достижения науки полицейского права, считает А. А. Дорская, нельзя с уверенностью сказать, что в дореволюционный период в России этап формирования полицейского права был пройден. В Российской империи полицейское право как наука и учебная дисциплина находилось в стадии формирования. В советское время данный процесс был прерван в связи с созданием новых милицейских органов на принципиально других основах ^{[14, с. 49]}.

В результате исследования темы: «Образовательные и научные учреждения в структуре «полиции благосостояния» (к истории полицейского права Российской империи)» доцент кафедры истории государства и права Уральского государственного юридического университета (Екатеринбург), кандидат юридических наук, доцент Н. Н. Зипунникова пришла к выводу о том, что в ходе развития отечественной науки полицейского права, находившегося под влиянием европейских идей и концептов, и сопровождавшегося дискуссиями российских полицеистов, сложился один из канонов в структурировании полицейской деятельности государства, предусматривающий выделение «полиции благосостояния» («полиции благоустройства») ^{[15, с. 61–64]}. Н. Н. Зипунникова считает, что полисистемность образования и науки в Российской империи – следствие исторического наслоения разных подходов законодателя к решению задачи обустройства данной сферы – делала сложной и задачу критической научной систематизации. Не только уровни и отрасли образования, гендерные, сословно-служебные и иные значимые факторы, но также и «генеральная особенность» – длительная историческая дифференциация воспитания, образования, науки в рамках концепта «просвещение» определяла затруднительность конструирования единственной и «идеальной» типологии образовательных и научных учреждений как объектов воздействия государства в рамках его полицейской деятельности ^{[15, с. 63]}. Значимость этой проблемы проявилась при создании отечественными учеными курсов полицейского права, с разными акцентами наполнявших соответствующие разделы «полиции благоустройства», полагает Н. Н. Зипунникова ^{[15, с. 63]}.

Обсуждение проблемы «Полиция и полицейская деятельность как предмет государственно-правовых учений» продолжилось на секционных заседаниях и в рамках заочной дискуссии.

Начальник кафедры теории и истории права и государства Омской академии МВД России, доктор юридических наук, доцент Т. Е. Грязнова акцентировала внимание на особенностях понимания места и роли полиции в механизме государства Н. М. Коркуновым ^{[16, с. 50–52]}. Взгляды Н. М. Коркунова на полицию тесно сопряжены с его трактовкой государства, подчеркнула Т. Е. Грязнова. Государство, по Н. М. Коркунову, это явление историческое, закономерно и объективно возникающее на определенной стадии развития общества на основе единства совместной жизни и признанного принудительного властвования над свободными людьми. Признавая весьма спорным вопрос о происхождении государства, и не претендуя на роль арбитра в этой области, Н. М. Коркунов считал его основополагающим признаком наличие власти. Обладая исключительным правом принуждения, государство, по Н. М. Коркунову, посредством целого ряда механизмов и институтов, важнейшими из которых являются право и четко отлаженная система предупреждения и пресечения правонарушений, преследует и охраняет не только свои, но и общественные интересы. Поэтому «гражданская свобода первое условие прогрессивного развития общественной жизни, служащей основой, дающей силы и содержание жизни самого государства», подчеркнула Т. Е. Грязнова ^{[16, с. 51]}.

Полиция, будучи административным органом «подчиненного управления», как и все иные административные органы, руководствуется в своей деятельности, в первую очередь, «соображениями целесообразности». Правовой характер полицейской деятельности обеспечивается посредством реализации принципов единоначалия, иерархии и законности. Наибольшее внимание Н. М. Коркунов уделяет последнему из названных принципов, рассматривая законность как итог реализации целого ряда мер: обособления законодательства от управления, верховного управления от управления подчиненного; наличия местного самоуправления; определения четкой компетенции административных органов; высоким профессионализмом и личной ответственностью назначаемых должностных лиц; наличия административной юстиции и специальных органов надзора за деятельностью как отдельных должностных лиц, так и государственных учреждений в целом. Полицейская тематика, считает Т. Е. Грязнова, не являлась предметом специальных научных исследований Н. М. Коркунова. Она интересовала ученого лишь в той мере, в какой была связана с воплощением его политического идеала – правового государства. Отсюда – стремление к четкому обозначению места полиции в механизме государства и ее компетенции ^{[16, с. 52]}.

Периодизацию истории российской полиции, осуществленную А. Д. Градовским, проанализировал преподаватель кафедры теории и истории права и государства Омской академии МВД России А. Н. Язов ^{[17, с. 52–54]}, который считает, что одним из проблемных аспектов полицейской проблематики является определение критериев периодизации истории отечественной полиции. Российский правовед А. Д. Градовский в своей работе «Начала русского государственного права» выделил такие этапы развития полиции в России: 1) московский (до 1718 г); 2) петровский (1718–1762); 3) екатерининский (1762–1861); 4) современный [А. Д. Градовскому] (с 1861 г.). Вклад А. Д. Градовского в изучение истории Российской полиции, по мнению А. Н. Язова, заслуживает внимания: им была предложена оригинальная периодизация истории отечественной полиции, критерием которой выступало положение полицейских учреждений в системе органов центральной власти и местного самоуправления ^{[17, с. 54]}.

Доцент кафедры истории государства и права Уральского государственного юридического университета (Екатеринбург), кандидат юридических наук, доцент Е. С. Соколова сосредоточила свой исследовательский интерес на надсословной природе российской политико-правовой модели Polizeistaat, нашедшей отражение в политико-правовой мысли Нового времени ^{[18, с. 55–58]}. Вопрос о путях и методах рецепции политико-правовой доктрины полицейского государства в Российской империи, считает Е. С. Соколова, является важным элементом историко-юридического дискурса, нацеленного на исследование истории становления общей регулярной полиции и ее постепенного превращения в структурно-функциональный элемент правоохранительной системы. В научной литературе отмечается опосредованность происходившей на протяжении XVIII в. институционализации самодержавного принципа правления заимствованием из западноевропейской практики государственного строительства политико-правовой модели Polizeistaat с ее доктриной нравственно-политического воспитания образцового гражданина в духе монархического патернализма. Важными этапами внедрения в юридический быт имперского государства полицейских учреждений, обеспечивающих охрану правопорядка, Е. С. Соколова считает реформы Петра I и Екатерины II, в ходе которых полиция приобрела относительно устойчивую организацию и законодательно закрепленные компетенции. Таким образом были созданы юридические условия для обеспечения режима законности, наличие которого рассматривалось российской правительственной элитой как основополагающий фактор для легитимации верховной самодержавной власти и законодательной политики Российского государства в области конституирования надсословной монархии ^{[18, с. 57]}.

Надсословная монархия в России XVII – первой трети XIX в., полагает Е. С. Соколова, представляет собой особый исторически обусловленный тип авторитарного политического режима, сложившийся по мере вызревания при первых Романовых абсолютистских тенденций в системе верховной власти и управления Российского государства и окончательно оформленный в ходе становления институтов имперской государственности. Основной историко-правовой признак данного режима заключается в наличии юридически оформленной сословной стратификации населения при сохранении возможности горизонтальной и вертикальной социальной мобильности для лиц, проявивших себя на государственной службе и в реализации «казенного интереса» при осуществлении финансово-экономической деятельности. Сословное законодательство являлось правовым способом воздействия верховной власти на подданных с целью обеспечения материальными и человеческими ресурсами наиболее значимых официальных инициатив как в общегосударственном масштабе, так и во внешнеполитической сфере, уверена Е. С. Соколова ^{[18, с. 58]}.

На значение теоретического наследия Р. фон Моля в развитии российской полицеистики и специфику понимания им и российскими полицеистами категории «общественное благо» обратила внимание адъюнкт кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России С. С. Пирожок ^{[19],[20, с. 58–61]}. Рассматривая государство как союз интересов, который имеет предмет общественное благо, подчеркнула С. С. Пирожок, Р. фон Моль определил его важнейшую управленческую функцию – содействие жизненным целям человека. С. С. Пирожок выявила, что государство Р. фон Моль понимал как живой организм, состоящий из разнообразных жизненных кружков и союзов. Именно на уровне отдельных социальных союзов цель общественного блага, по Молю, получает наибольшее развитие по сравнению со сферой отдельной личности. Являясь совершенной формой организации совместной жизни в цепи других объединений, государство обладает несомненным первенством по претворению в жизнь общественного блага. Это объясняется природой государственной власти и особенностями используемых ею методов государственного управления. Вместе с тем Р. фон Моль подчеркивал, что государство – есть средство к осуществлению целей общественного блага и «относится к разнообразию прочих организаций жизни – как примеряющее единство, к сопротивлению и неразумию – как укрощающая принудительная сила, к неполноте и безграничному расширению – как восполнение и ограничение» ^{[20, с. 59]}. Особое место в государственно-правовых воззрениях Р. фон Моля об общественном благе занимает его идея о правовом государстве и праве как одном из способов связи между либеральной идеей свободы и общественным благополучием. Жизненное пространство «правовое государство» выступает у Моля в качестве важнейшей основы «абсолютного поддержания всех прав», подчеркнула С. С. Пирожок ^{[20, с. 60]}.

Попытку оценить взгляды В. Н. Лешкова на специфику формирования общественного права в условиях эволюции российского государства предпринял адъюнкт кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России Т. О. Чукаев ^{[21],[22, с. 64–68]}. Теория «общественного права» В. Н. Лешкова, как и фигура ее автора, в свое время весьма известного, декана юридического факультета Московского университета, редактора одного из ведущих русских юридических журналов, председателя Московского юридического общества, не столько забыта (о забвении не позволяют говорить переиздания его основного труда), сколько практически исключена из истории полицейского права в России и истории отечественной юриспруденции, подчеркнул Т. О. Чукаев. К концу XIX в. сложились иные представления о полицейском праве и роли общества в управлении государством. Концепция «общественного права» «выпала» из поля зрения юристов, не вписавшись в прямолинейную «генеалогию» науки полицейского права в России ^{[21],[22, с. 64–68]}.

В современных условиях проблемы взаимоотношений государства и общества, роли общества в управлении государством, места общественных организаций в реализации функций (в том числе и правоохранительной) государства приобретают особую актуальность. Прежде всего в плоскости развития гражданского общества в демократическом государстве. Вопросы, касающиеся формирования концепции «общественного права», эволюции идей о правилах управления обществом и государством, основных этапов складывания полицейского права – актуальные научные проблемы современной историко-правовой науки. Без ретроспективного анализа истоков зарождения и последующей эволюции концепции «общественного права», рассмотренных в контексте формирования и развития политико-правовых воззрений на сущность государства и права и способы его юридической защиты, трудно понять закономерности и становления самого гражданского общества, и механизмов его участия в правоохранительной и полицейской деятельности в России ^{[22, с. 67]}. Исследование концепции «общественного права», по мнению Т. О. Чукаева, должно расширить представления о ценностном, нормативном, коммуникативном аспектах права и эффективных способах его реализации, о формах осуществления государственной власти и правовых средствах ее реализации.

Опираясь на труды отечественного полицеиста И. Е. Андреевского, начальник кафедры теории и истории государства и права Самарского юридического института ФСИН России, кандидат исторических наук, доцент О. Ю. Ельчанинова охарактеризовала концептуальные подходы к определению сущности и содержания полицейского права на рубеже XIX–XX вв. ^{[23, с. 68–72]}. И. Е. Андреевский являлся продолжателем традиций немецкой школы полицейского права в целом и системы взглядов Р. фон Моля в частности, подчеркнула О. Ю. Ельчанинова. И. Е. Андреевский предпринял попытку изложить в систематизированном виде начала полицейского права как науки. Результатом этих работ стало создание модели сложной системы внутреннего управления, базирующейся на идеалах правового социального государства и охватывающей практически все стороны внутренней политики государства.

В работах И. Е. Андреевского О. Ю. Ельчанинова обнаружила глубокое исследование публично-правовых учреждений, их функций, достоинств и недостатков их деятельности. Новаторским для своего времени О. Ю. Ельчанинова считает разделение И. Е. Андреевским деятельности полиции на обеспечивающую безопасность («полицию безопасности») и обеспечивающую благосостояние («полиция благосостояния»). Под безопасностью ученый подразумевал безопасность, достигнутую предупреждением и пресечением опасностей, происходящих от злой воли, сил природы и несчастных случаев, под благосостоянием – возможности приобретения материального блага и пользования им, возможность достижения духовного развития.

И. Е. Андреевский стоял у истоков формирования общей теории полицеистики в России, считает О. Ю. Ельчанинова. Соблюдая традиции немецкой школы полицейского права, он использовал термин «полицейское право», истолковывая его в «широком» смысле, понимая под полицейской деятельностью не только деятельность правительства, но и деятельность граждан, их объединений и местных властей. Именно такое понимание полицейской деятельности, по мнению ученого, являлось наиболее плодотворным, так как позволяло осознавать, чего же не хватает для благоустройства в России ^{[23, с. 68–70]}.

Теоретическое наследие И. Т. Тарасова исследовал адъюнкт кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России Н. Ю. Егоров ^{[24] [25, с. 72–75]}. В конце XIX – начале XX в. понятие «полицейское право» трактовалось по-разному. Н. Ю. Егоров выявил, что И. Т. Тарасов рассматривал науку полицейского права как науку о правовых нормах, определяющих полицейскую деятельность государства, науку, которая исследует правоотношения, возникающие из этой деятельности, равно как и задачи, формы и границы последней. И. Т. Тарасов указывал на необходимость изучения не только отношений в сфере полицейской деятельности, но и саму границу такой деятельности. При характеристике науки полицейского права И. Т. Тарасов использовал дефиницию «правоотношения», подчеркивая направленность развития общественных отношений к становлению правового государства. И. Т. Тарасов указывал на необходимость соответствия действий полиции правовой норме, совокупность которых и составляет содержание полицейского права. Теоретическое наследие И. Т. Тарасова, подчеркнул Н. Ю. Егоров, оказало существенное воздействие на развитие отечественной полицеистики и в настоящее время требует его изучения и должного осмысления ^{[25, с. 74]}.

Работы В. М. Гессена об исключительном положении как чрезвычайном правовом режиме в Российской империи в конце XX – начале XX в. проанализировала адъюнкт кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России Е. Н. Козинникова ^[26], ^{[27, с. 75–79]}. Под «исключительным положением» понималась совокупность исключительных полномочий, в чем бы они ни состояли, предоставляемых правительственной власти, при наступлении обстоятельств, угрожающих изнутри или извне существованию государства, отметила Е. Н. Козинникова. ^{[27, с. 76]}. Нормативно-правовой базой исключительного положения в Российской империи конца XIX – начала XX в. являлось «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г. Анализируя данный нормативный правовой акт, В. М. Гессен отмечал, что чрезвычайные полномочия, которые предоставлены власти исключительным положением и носят преимущественно превентивный характер, приостанавливают гражданские свободы населения, в связи с чем необходимо установить пределы ограничений, недопущения того, чтоб полицейские полномочия чрезвычайной власти не выходили за пределы той цели, ради которой объявляется исключительное положение.

Общее начало ограничений гражданских свобод населения В. М. Гессен видел в четком осознании властью того, что только явления, угрожающие государственному и общественному порядку, могут служить объектом чрезвычайного на них воздействия. Единственно возможным условием такого воздействия может быть лишь необходимость охраны общественной безопасности и государственного порядка. Это условие, по мнению ученого, обязательно должно быть отражено в исключительном законе в категорической форме. Применение чрезвычайных полномочий для осуществления текущих и нормальных задач управления должно быть противозаконным. В. М. Гессен отмечал, что чрезвычайные полномочия власти должны иметь не общий, а конкретный характер. Предметом исключительного положения является не упразднение гражданской свободы, вообще, а ограничение ее отдельных проявлений в тех случаях, когда это необходимо для охраны общественного спокойствия и государственного порядка. Будучи приверженцем идей правового государства среди необходимых особенностей деятельности государственных органов В. М. Гессен называл признание активной роли государства в реализации прав и свобод человека. Только при таких условиях он считал возможным говорить о соблюдении режима безопасности личности, общества и государства, даже при наличии внешних или внутренних обстоятельств, угрожающих существованию государства, считает Е. Н. Козинникова ^{[27, с. 78]}.

Попытку оценить вклад Э. Н. Берендтса в развитие полицейско-правовой теории предприняла адъюнкт кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России С. А. Никифорова ^[28], ^[29], ^{[30, с. 9–13]}, ^{[31, с. 22–27]}. Идея господства законности в государственной жизни, которую Э. Н. Берендтс начал отстаивать еще в первых своих научных публикациях, подчеркнула С. А. Никифорова, служила для него путеводной звездой на протяжении всей научной и служебной карьеры. Ученый на страницах своих работ по полицейскому, административному, финляндскому праву, в публицистических статьях доказывал необходимость превращения Российской империи из полицейского государства в государство правовое, в котором отношения между обществом и государственной властью будут построены только на основе и в пределах закона. Э. Н. Берендтс был первым отечественным правоведом, который сформулировал предложения о создании в России конституционной юстиции и организации верховного конституционного суда. Эти идеи Э. Н. Берендтса сохраняют свою актуальность и в настоящее время, считает С. А. Никифорова. Теоретическое наследие Э. Н. Берендтса должно получить комплексное осмысление юристами XXI в. и сыграть свою роль в выборе правильных путей преобразования государственно-правовой действительности современной России ^[28], ^[29], ^{[30, с. 12]}, ^{[31, с. 26]}.

Теоретическое наследие В. Ф. Дерюжинского, опыт его общественной деятельности и взгляды на место полиции в решении вопросов социального обеспечения исследовала судья Арбитражного суда г. Санкт-Петербурга и Ленинградской области Д. С. Геворкян ^[32], ^{[33, с. 52–55]}. В. Ф. Дерюжинский осуществил анализ большого числа разнообразных правовых актов, нормы которых касались системы государственного призрения и общественной благотворительности, и представил характеристику нормативной базы общественного призрения в труде «Заметки об общественном призрении», сообщила Д. С. Геворкян. По мнению противников вмешательства государства в регулирование призрения и благотворительности, подчеркнула Д. С. Геворкян, государственная система обязательного призрения развивает в людях уверенность в получении помощи, и, следовательно, парализует энергию труда и стремление к самостоятельности, развивает непредусмотрительность, поэтому заботы о бедных должны быть предоставлены исключительно свободной деятельности частных лиц и церкви. В. Ф. Дерюжинский полагал, что недостатки системы обязательного призрения относятся к способам ее применения и могут быть устранены более грамотной организацией дела. В. Ф. Дерюжинский, изучив опыт зарубежных государств в области общественного призрения, считал, что Россия восприняла опыт эльберфельдской системы. Ее начала были применены при выработке новой организации общественного призрения в Москве, где с 1894 г. действовали «Городские попечительства о бедных», послужившие образцом для устройства призрения и в других городах России: Харькове, Саратове, Пензе, Туле, Ставрополе. В Санкт-Петербургской городской думе также был разработан вопрос об учреждении городских попечительств о бедных, и в 1898 г. изготовлен проект их устройства, но окончательное обсуждение его было приостановлено, и только в 1907 г. Дума постановила создать в Петербурге систему участковых попечительств о бедных. Д. С. Геворкян выявила, что для наиболее успешного развития призрения бедных и достижения лучших результатов В. Ф. Дерюжинский считал необходимым установить взаимодействие между частной благотворительностью и государственными органами призрения ^{[33, с. 55]}.

Дискуссии на пленарном и секционных заседаниях конференции свидетельствовали о внимании современных исследователей к полицейско-правовой теории и практике ее реализации в условиях реалий российской действительности.

Характеризуя полицейскую систему Российской империи, ведущий научный сотрудник сектора истории государства, права и политических учений Института государства и права Российской академии наук (Москва), кандидат юридических наук, профессор Н. Н. Ефремова обратила внимание на то, что охрана общественного порядка как задача органов публичной власти территориально-организованного сообщества людей возникла в догосударственный период и осуществлялась в комплексе традиционно неразделяемых функционально и институционально направлений социально-политического управления наряду с финансово-административной и судебной деятельностью ^{[34, с. 85–88]}. Полицейские функции до начала XVIII в., подчеркнула Н. Н. Ефремова, включались в функции административного управления и совмещались с финансово-административными и судебными. Задача создания регулярной полиции встала в период масштабной модернизации всех сфер общественной и государственной жизни в правление Петра I. Его идеалом было «регулярное» государство, устанавливающее тотальный контроль за общественным порядком, важная роль в котором отводилась полиции. Впервые полицейские органы, констатировала Н. Н. Ефремова, появились в столицах в соответствии с Указом от 27 мая 1718 г., учредившим должности генерал-полицмейстера в Санкт-Петербурге, и Указом от 19 января 1722 г. – обер-полицмейстера в Москве, действовавших на основании специальных утвержденных инструкций, по сути, являвшихся своеобразными полицейскими уставами. Стремление главы государства, пекущемся об «общем благе», выражалось и в желании устроить регулярную полицию во всех городах. Однако воплощение этого плана начинается лишь в правление Анны Иоанновны, с 1732 г., когда была создана полицмейстерская контора в Кронштадте. А 13 мая 1733 г. ею был утвержден акт, называвшийся «Высочайшая резолюция на доклад полицмейстерской канцелярии – об учреждении полиции в городах», установивший реестр губернских (в числе 10) и провинциальных городов (в числе 11), а кроме того определялось число иных (23), в которых создавалась полиция, сообщила Н. Н. Ефремова ^{[34, с. 86]}.

Старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук, кандидат исторических наук М. М. Сафонов исследовал процесс раскрытия полицией тайного общества «Frères-cochons» в 1824 г. в Петербурге ^{[35, с. 40–43]}. М. М. Сафонов охарактеризовал главных персонажей, связанных с этим раскрытием, – петербургского военного генерал-губернатора М. А. Милорадовича и унтер-офицера И. В. Шервуда. Характеризуя деятельность полиции по борьбе с тайными обществами, М. М. Сафонов предположил, что за декабристкой конспирацией могли стоять влиятельные силы из правительственного лагеря, пытавшиеся изменить внутреннюю и внешнюю политику Александра I ^{[35, с. 42]}.

Доцент кафедры правоведения Северо-Западного института управления Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (Санкт-Петербург), кандидат юридических наук, доцент. С. В. Красильников и заведующий кафедрой предпринимательского права Санкт-Петербургского института (филиала) Всероссийского государственного университета юстиции (РПА Минюста России), кандидат юридических наук, доцент Д. В. Волков обратили свой исследовательский интерес на правовые основы организации полицейской службы по охране внутреннего порядка в Российской империи во второй половине XVII – XVIII в. ^{[36, с. 91–93]} и констатировали, что правовое регулирование деятельности полицейских органов осуществлялось на основе актов административного законодательства общего характера и актов, регламентировавших различные направления деятельности полиции. Основными направлениями административно-правовой деятельности во внутриполитической деятельности самодержавия исследователи считают обеспечение «безопасности» и обеспечение «благочиния». Правовые акты, регламентировавшие обеспечение «безопасности» включали в себя нормы определявшие систему и органы политического и общеуголовного сыска, систему контроля над передвижением подданных по стране, цензуру печати, создание и деятельность общественных и корпоративных объединений, вопросы организации полицейской службы. Акты, обеспечивавшие «благочиние», включали в себя нормы по надзору за врачебным и строительным делом, охране природных ресурсов, попечение о престарелых, вопросы обучения и другие. Последняя четверть XVIII в., сделали вывод С. В. Красильников и Д. В. Волков, стала временем активных внутриполитических преобразований, вызванных обострением социально-экономической обстановки в стране. Ведущей линией правительства в этот период становится полная реорганизация всей административно-территориальной системы на принципах централизации и унификации управления ^{[36, с. 93]}.

Особенности становления и развития российской полиции в XVIII в. стали предметом исследования доцента кафедры общеправовых дисциплин Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидата юридических наук О. Н. Войтенко ^{[37, с. 93–96]}. С приходом к власти императрицы Елизаветы роль полиции заметно укрепилась, подчеркнула О. Н. Войтенко. В 1741 г. чин генерал-полицмейстера по «Табелю о рангах» поднялся с 5 до 3 класса, что ставило главу полиции рангом выше президентов коллегий (4 класс). Генерал-полицмейстер был сенатором наряду с президентами Военной, Адмиралтейской и коллегией Иностранных дел.

Значительные изменения в системе полиции, по мнению О. Н. Войтенко, произошли в период правления Екатерины II ^{[37, с. 94]}. В 1762 г. был упразднен институт сыщиков, функции были переданы местным органам местной полиции. Из Главной полицмейстерской канцелярии 1763 г. была выделена в качестве самостоятельной структуры Разыскная экспедиция. Внесены были изменения в структурно-функциональную организацию полиции. В соответствии с принятым в апреле 1782 г. «Уставом благочиния или полицейским», был создан новый административно-полицейский орган – управа благочиния, с широким спектром функций и полномочий. К концу XVIII в. фактически завершен этап становления полиции, которая представляла собой самостоятельную структуру государственного аппарата, наделенную функциями и полномочиями в законодательном порядке, сделала вывод О. Н. Войтенко ^{[37, с. 95]}.

О формировании методов розыска сыскной полиции Российской империи рассказывал на пленарном заседании профессор кафедры теории и истории государства и права Челябинского государственного университета, доктор юридических наук, доцент С. Н. Жаров, который подчеркнул, что в процессе создания органов уголовного сыска в Российской империи конце XIX – начале XX в. руководители этих органов и даже непосредственные исполнители (сыщики) вынуждены были проявлять невиданную инициативу в деле изобретения форм и методов получения информации о подготавливаемых, совершаемых и совершенных преступлениях ^{[38, с. 97–100]}. Закон их в этой инициативе не ограничивал, сделал в результате своих исследований вывод С. Н. Жаров ^{[38, с. 99]}.

Начальник кафедры социально-экономических и гуманитарных дисциплин Ленинградского областного филиала Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат юридических наук, доцент Н. И. Карчевская подчеркнула, что особые приемы деятельности, различные виды агентуры использовались при осуществлении оперативно-разыскной деятельности еще в Киевской Руси ^{[39, с. 96–97]}. Ее правовое регулирование осуществлялось секретными указаниями князей-законодателей в ходе руководства этой деятельностью. Устный и тайный характер такого регулирования способствовал обеспечению секретности, но лишал потомков на княжеских престолах возможности изучения опыта, накопленного их предками. Следствием чего было отсутствие преемственности в организации оперативно-разыскной деятельности, считает Н. И. Карчевская ^{[39, с. 97]}.

Реализация цензурной функции органами полиции на рубеже XVIII–XIX вв. стала предметом изучения доцента кафедры гражданско-правовых дисциплин Санкт-Петербургского юридического института (филиала) Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации, кандидата юридических наук, доцента К. Б. Константинова ^{[40, с. 100–103]}. Учреждение полицейского надзора за книгоиздательской деятельностью К. Б. Константинов относит ко времени правления Екатерины II. Так, после длительного перерыва в правовом регулировании отношений в области цензурной деятельности, 1 марта 1771 г. был обнародован указ «О даче иноземцу Гартунгу привилегии на заведение в Санкт-Петербурге вольной Типографии и словолитной для иностранных языков», распространивший предупредительную цензуру на всю иностранную литературу. Этим указом иностранному издателю Иоганну Михелю Гартунгу было разрешено завести в Санкт-Петербурге первую вольную типографию и словолитню для печатания. Права и обязанности цензуры, считает К. Б. Константинов, по-прежнему, ничем не регулировались, если не считать единственной и не очень определенной фразы в указе от 1 марта 1771 г. Суть указа сводилась к следующему: при всех типографиях должны были находиться смотрители, от Академии наук и Синода, которые должны были наблюдать за содержанием издаваемых книг: «…в вольных Типографиях, без свидетельства Академии Наук и без дозволения от Полиции, ничего ни на каких языках не печатать». 15 января 1783 г. был издан именной указ Сенату «О позволении во всех городах и столицах заводить Типографии и печатать книги на Российском и Иностранных языках, с освидетельствованием оных от Управы Благочиния». В соответствии с этим документом предоставлялась полная свобода в организации вольных типографий любым лицам и в любой местности. Но вместе с тем этот указ подчинял светскую печать уже не одним духовным и ученым ведомствам (Синоду, Академии наук и университету), но и полиции. В период правления Павла I все частные типографии были фактически запрещены, и вновь открыты с восшествием на престол Александра I, констатировал К. Б. Константинов ^{[40, с. 102]}. 9 февраля 1802 г. последовал указ «О уничтожении цензур, учрежденных в городах и при портах; о дозволении открывать вольные типографии и о поручении губернаторам рассматривать вновь издаваемые книги». Так был учрежден полицейский надзор за типографиями. Органам полиции предписывалось ограничиваться лишь наблюдением за тем, чтобы в книгах не содержалось никакой запрещенной или нежелательной информации, сообщил К. Б. Константинов ^{[40, с. 102]}.

Доцент кафедры государственного строительства и права Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации (Москва), доктор юридических наук, доцент К. Л. Яковлев обратился к анализу нормативной основы контрольной деятельности полиции за безопасностью дорожного движения в XVIII–XIX вв. ^{[41, с. 103–106]}. В связи с тем, что основным видом транспорта в XVIII–XIX вв. являлся гужевой, под безопасностью дорожного движения К. Л. Яковлев понимает, прежде всего, безопасность езды на лошадях и безопасность пеших прогулок ^{[41, с. 103]}. Первые правовые акты, регулировавшие правила движения на улицах и устанавливающие ответственность за их нарушение, появились в России еще в XVII в. Количество гужевого транспорта в Москве и Петербурге быстро увеличивалось и Указом 1761 г. полиции предписывалось вести учет «извозчиков по частям города», выдавать им за плату кожаные ярлыки с номерами, полученные денежные средства «употреблять на расходы полицейские». В «Уставе благочиния» 1782 г., закрепившем основные направления деятельности полиции по поддержанию «тишины и порядка», в ст. 272 было записано «буде кто учнет ездить или ходить, стращая людей, того взять под стражу и отослать к суду». В соответствии с Уставами столичных городов Санкт-Петербурга (1798) и Москвы (1799) полиция обязывалась контролировать исправность карет, определять таксу, выдавать извозчикам билеты с номерами. В других городах деятельность полиции в области надзора за уличным движением регламентировалась путем издания приказов полицмейстерами.

К. Л. Яковлев отметил, что очень остро стоял вопрос о пресечении лихачества и превышении скорости при движении по городам, в результате чего часто калечились и гибли люди. Александр I издал ряд указов, направленных на пресечение «быстрой езды», вводились различные меры ответственности за нарушение предписаний, изложенных в этих указах – от денежных штрафов и конфискации лошадей до ссылки в смирительный дом. Однако большого эффекта данные меры не принесли. В свете этого руководство петербургской полицией в 1804 г. разрабатывает «Наставление старостам извозчичьим и извозчикам», определившее возраст извозчиков от 15 до 65 лет и количество лошадей.

Первым документом, который можно считать прообразом современных Правил дорожного движения, К. Л. Яковлев считает «Наставление старостам извозчичьим и извозчикам» от 18 апреля 1812 г. ^{[41, с. 104]}, которое закрепило целый перечень терминов и определений в сфере обеспечения безопасности дорожного движения: было определение понятию «нескорая езда», говорилось, что извозчик должен «ездить рысью, тихо и со всей осторожностью отнюдь не скакать и не ездить шибко». Устанавливалось правило уступать дорогу независимо от социальной принадлежности владельца экипажа и придерживаться при езде правой стороны. Кроме того, в первой четверти XIX в. был принят целый ряд правовых актов о техническом состоянии дорог. По утверждению К. Л. Яковлева, именно в этот период можно говорить о зарождении отечественной транспортной системы, в которую входили производство средств передвижения, дорожная инфраструктура и организация контроля государственных органов в лице полиции за безопасностью дорожного движения ^{[41, с. 106]}.

Доцент кафедры государственно-правовых дисциплин Псковского филиала Академии ФСИН России, кандидат исторических наук, доцент А. М. Егоров в своем выступлении особое внимание уделил административно-полицейским функциям Остзейского генерал-губернатора на территории Псковской губернии в 1823–1829 гг. ^{[42, с. 110–113]} и указал на то, что в первой половине XIX в. одним из объектов проводившейся в Российской империи реформы государственного управления являлся институт генерал-губернаторства. Отдельные губернаторы становились в непосредственное подчинение генерал-губернатору, а те, в свою очередь, – императору. Через гражданских губернаторов в ведение генерал-губернатора попадала и полиция вверенных ему губерний. С октября 1812 г. до января 1830 г. пост остзейского генерал-губернатора бессменно занимал военный губернатор Риги итальянский маркиз Ф. О. Паулуччи, являвшийся с самого начала своего пребывания в Остзейском крае одновременно Лифляндским и Курляндским, а с 1819 г. еще и Эстляндским генерал-губернатором. Указом от 9 августа 1823 г. к Остзейскому краю, возглавлявшемуся рижским военным генерал-губернатором Ф. О. Паулуччи была причислена и Псковская губерния. При этом права и обязанности генерал-губернатора не были окончательно определены и уточнялись в процессе решения отдельных казусов, возникавших на практике. Особое место среди обязанностей генерал-губернатора занимал политический надзор во вверенных ему губерниях. Так, в середине 1820-х годов остзейскому генерал-губернатору Паулуччи совместно с псковским гражданским губернатором Адеркасом было поручено осуществлять надзор за уволенным с государственной службы и сосланным в Псковскую губернию поэтом А. С. Пушкиным ^{[42, с. 112]}. Серьезной заботой генерал-губернатора являлись попытки ограничения произвола вотчинной юстиции помещиков в отношении их крепостных. Известно высказанное в записке на адрес правительства мнение Ф. О. Паулуччи на этот счет: «В Псковской губернии помещичьи крестьяне по совершенно беззащитному положению своему внушают искреннее участие». В 1829 г. генерал-губернатор Паулуччи несколько раз предлагал отменить в Псковской губернии крепостное право, распространив на нее тем самым порядки Остзейских губерний. А. М. Егоров выяснил, что этот проект не был поддержан в столице. После увольнения зимой 1829–1830 г. и отъезда Паулуччи за границу Псковская губерния была снова отделена от Остзейского края и причислена к разряду внутренних, перейдя в полное ведение своего гражданского губернатора ^{[42, с. 113]}.

На значение института генерал-губернаторов в механизме управления внутренними делами Российской империи обратила внимание и соискатель кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России Л. А. Гогенко ^{[43, с. 37–40]}. Современные историки склонны критиковать первые годы деятельности генерал-губернаторов в системе МВД, поскольку именно в период реформ был бы актуален адаптивный потенциал этого института, его гибкость и возможность оперативного приспособления к реалиям той или иной местности империи. Все эти черты с помещением генерал-губернаторов в жёсткую систему унифицированного контроля были в значительной степени нивелированы, считает Л. А. Гогенко. Поэтому перед Александром I уже в самые первые годы после создания министерств встал вопрос коррекции положения генерал-губернаторов в новой системе. Александр I отменил итоги губернской контрреформы Павла I, вернув генерал-губернаторства в ряд центральных земель. Он планировал разделить всю Россию на 12 наместничеств, оставив в каждом по 3–5 губерний. Несмотря на кажущийся радикальным характер реформы, её план, названный «Учреждением наместничеств», по мнению Л. А. Гогенко, ничего не противопоставлял той унификации, от которой и стремился уйти император. Вместе с тем, Александр I возлагал на неё значительные надежды, указывая, что генерал-губернаторы по своему влиянию на местах должны сравняться с министрами. В порядке эксперимента в 1819 г. было создано Рязанское генерал-губернаторство – единица административно-территориального деления, в которую вошли Орловская, Тамбовская, Рязанская, Тульская и Воронежская губернии. Первым генерал-губернатором нового округа стал один из видных представителей руководства МВД первых лет его существования А. Д. Балашов.

А. Д. Балашов с самого начала своей деятельности на новом посту приступил к активным реформам, чем вызвал недоверие Александра I. Поиск оптимального положения генерал-губернаторов в системе МВД продолжился. Именно в этом контексте Л. А. Гогенко рассматривает деятельность М. М. Сперанского после его возвращения из Сибири в 1821 г. ^{[43, с. 38]}. Прослужив два года в должности генерал-губернатора, М. М. Сперанский сформировал свой взгляд на то, чем в системе министерства внутренних дел должен заниматься генерал-губернатор: единственной функцией генерал-губернатора должен был остаться надзор, причем не только за действиями губернаторов, но и за действиями министров, касающихся данной территории. Дискуссия о перспективах института генерал-губернатора в системе МВД была прервана смертью Александра I и восстанием декабристов. Опыт создания и деятельности генерал-губернаторов Л. А. Гогенко считает актуальным для решения проблем современной России ^{[43, с. 39]}.

На специфику судопроизводства и роль в его осуществлении различных субъектов в Российской империи обратила внимание профессор кафедры теории и истории государства и права Балтийского федерального университета имени И. Канта (Калининград), доктор юридических наук профессор О. Е. Финогентова ^{[44, с. 117–120]}, которая отметила, что в XIX в. разыскное производство являлось инициативным и начиналось полицейскими или судебными органами самостоятельно, поводом для него могла быть молва или «усмотрение онаго местным начальством». Поводами к началу разыскного процесса, были «извещение», жалоба, донос, явка с повинной, молва или слухи (в некоторых источниках этот повод обозначался как «молва и поимка виновного на деле»). Мировой суд имел право начать дела: по жалобам частных лиц, потерпевших вред или убытки; по сообщениям полицейских или других административных властей; по непосредственному усмотрению мирового судьи. О. Е. Финогентова отметила, что жалоба являлась поводом для начала обвинительного процесса по делам частного характера при наличии достаточных доказательств и разыскного процесса по делам, предварительное следствие по которым обязательно, а заявление потерпевшего в полицию о производстве дознания являлось одновременно и жалобой мировому судье ^{[44, с. 118–119]}.

На особое место полицейского урядника в жизни крестьянской России обратила внимание заместитель начальника кафедры государственных и гражданско-правовых дисциплин Московского областного филиала Московского университета МВД России имени В. Я. Кикотя (Руза), кандидат исторических наук, доцент С. Г. Куликова ^{[45, с. 123–126]}. Указом от 9 июня 1878 г. в каждом уездном стане вводилась должность ближайшего помощника станового пристава – полицейского урядника, констатировала С. Г. Куликова. Термин «урядник» происходит от понятия «уряд» – порядок. Урядники занимали промежуточное положение в составе уездной полиции. Они осуществляли контроль над деятельностью непрофессиональных полицейских (десятских и сотских), подчинялись становому приставу. Полицейский урядник должен был проживать на территории подведомственного участка и не мог отлучаться с него без разрешения пристава. Урядникам предписывалось «охранять общественное спокойствие и следить за проявлением действий и толков, направленных против правительства, власти, общественного порядка». С. Г. Куликова подчеркнула, что на урядников были возложены многочисленные функции: предупреждение и пресечение преступлений, составление протоколов при обнаружении правонарушений, производство дознания по уголовным делам, контроль за соблюдением правил противопожарной безопасности и своевременным проведением мероприятий, нацеленных на предотвращение угрозы наводнения, анализ состояния дорог, мостов, телеграфных столбов, на вверенном участке, надзор над крестьянством и его сословными учреждениями. В основном раскрытие преступлений проводилось благодаря знанию урядником населения своего участка, его территории. Существенную помощь в раскрытии преступлений урядникам оказывали специально изданные справочные пособия, в которых рассматривался анализ типичных ситуаций с правомерными способами их урегулирования. С. Г. Куликова выявила, что уже в первые годы после появления института уездных урядников Министерство внутренних дел в своих директивных и циркулярных документах неоднократно отмечало их результативную работу. Общее количество урядников по губерниям определяло МВД, по уездам их распределением ведал глава местного управления, по станам – уездный исправник. В среднем на каждый полицейский стан приходилось 4 уряднических участка. Примерное количество жителей участка составляло по Тверской и Ярославской губерниям до 14 тыс. человек. В структуре полиции конца XIX в. урядники составляли лишь 1 %, основная масса полицейских приходилась на десятских и сотских ^{[45, с. 123–125]}.

На изменение организационно-правовых основ деятельности полицейских урядников во второй половине XIX в. обратил внимание заместитель начальника кафедры истории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат юридических наук, доцент Ч. Н. Ахмедов ^{[46, с. 126–130]}, который подчеркнул, что из-за отсутствия достаточного количества урядников административные участки, закрепленные за ними, оказались большими, как по количеству проживающего населения, так и по размерам самого участка: участков с менее 5 тыс. жителями было 1097, 5–10 тыс. жителей – 1878 участков, 10–15 тыс. жителей – 1135 участков, 15–20 тыс. жителей – 563 участка, свыше 20 тыс. жителей – 327 административных участков. Губернаторы увидели положительные результаты деятельности полицейских урядников и ходатайствовали перед министром внутренних дел об увеличении их количества, подчеркнул Ч. Н. Ахмедов. Одним из первых с таким ходатайством в адрес министра внутренних дел обратился Пензенский губернатор, который просил на средства земства Мокшанского уезда утвердить три должности полицейских урядников. Полученное ходатайство губернатора министром внутренних дел было направлено в Комитет Министров, который 12 января 1879 г., рассмотрев обращение губернатора, удовлетворил его просьбу. На средства земства Пензенской губернии были учреждены три должности полицейских урядников с годовым окладом 320 руб. каждому, из которых 200 руб. составляло жалование, 50 руб. выдавалось на приобретение обмундирования и 70 рублей на содержание лошадей. К 5 сентября 1879 г. по результатам обращений 32 губернаторов в адрес министра внутренних дел, где каждый из них просил увеличить количество урядников от 15 до 30 человек, Комитет министров увеличил общее количество урядников в 46 губерниях еще на 550 человек. В системе уездной полиции институт полицейских урядников просуществовал до 1917 г. Опыт организации деятельности урядников был использован при формировании правоохранительных органов Советского государства, считает Ч. Н. Ахмедов ^{[46, с. 129]}.

Полицейские служители (сотские и десятские) в механизме земской полиции Российской империи стали предметом исследовательского интереса заведующего кафедрой теории и истории государства и права Института права Челябинского государственного университета, кандидата юридических наук, доцента Р. И. Байгутлина ^{[47, с. 138–141]}, который подчеркнул, что происхождение института сотских и десятских достоверно не установлено, хотя первые упоминания о них встречаются уже в X–XI вв.

Систематизация и развитие норм, регламентировавших деятельность сотских и десятских, по мнению Р. И. Байгутлина, были осуществлены высочайше утвержденными 3 июня 1837 г. нормативными правовыми актами, составившими правовую основу реформы земской полиции: «Положением о земской полиции», «Наказом чинам и служителям земской полиции» и «Положением о земской почте». Нормативные акты легализовали сложившуюся практику закрепления за дворянскими заседателями нижнего земского суда участка-дистанции после введения должности становых приставов. С учетом этой новации были уточнены организация, порядок деятельности и компетенция земской полиции и ее чинов.

Основным звеном служителей земской полиции оставались сотские и десятские, определяемые соответственно от 100–200 и от 10–30 сельских обывательских дворов «для исполнения приказаний станового пристава и непосредственного надзора за благочинием». Существовавший порядок определения в должности сохранялся, предусматривая избрание обывателями в селениях казенных, удельных, ямщицких и вольных хлебопашцев, а для помещичьих крестьян – назначение владельцами или их поверенными. Допускалось также назначение сотскими и десятскими отставных нижних военных чинов на основе заключенных с сельскими обществами договоров, условия которых свидетельствовали становые приставы. Сотскому предписывалось носить на груди особый жестяной или медный знак с изображением государственного герба. Он был непосредственно подчинен становому приставу, но без разрешения земского суда не мог быть им удален от должности, наказан или предан суду. Десятский непосредственно подчинялся сотскому, но мог быть наказан и удален от должности только с согласия станового пристава и с донесением земскому суду. Содержание полицейским служителям назначалось от тех заштатных городков, селений, посадов и местечек, которые поручались их ведению^{[47, с. 139]}. Как свидетельствуют результаты исследования Р. И. Байгутлина, документы реформы земской полиции, отражавшие накопленный опыт наделения полицейскими полномочиями представителей крестьянской общины, действовали вплоть до упразднения в 1862 г. разделения общей полиции на городскую и земскую. Качество законодательной регламентации правового статуса служителей земской полиции и организации их деятельности было достаточно высоким, требуя лишь определенной разъяснительной работы и только в исключительных случаях казуальной коррекции некоторых нормативных положений ^{[47, с. 140]}.

Значительная часть выступлений участников конференции была посвящена анализу различных направлений деятельности полиции Российской империи.

Начальник кафедры истории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат юридических наук, доцент А. А. Удальцов и доцент кафедры истории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат юридических наук, доцент С. Е. Байкеева исследовали специфику охраны правопорядка на транспортных магистралях Российской империи ^{[48, с. 33–37]}. Перед управой благочиния, подчеркнули исследователи, стояло множество задач, среди которых выделялось обеспечение спокойствия и благочиния в городах, наблюдение за соблюдением законов и постановлениями местных властей, исполнение решений судов, обеспечение безопасности перевозок гужевым и речным транспортом, а также удовлетворительного состояния мостов, улиц, дорог и переправ в городах.

Особой статьей деятельности транспортной полиции стало обеспечение паспортного режима в городах. Регулирование порядка передвижения российских подданных со стороны государства, а также выбора ими места жительства представляло собой действенное средство контроля над миграцией населения на территории государства. Еще в начале XVIII в. был принят ряд указов, регулирующих перемещение населения на территории государства. Указами 1714 г., 1719 г. воеводам и губернаторам запрещалось пропускать через вверенные им территории людей без паспортов: «чтобы никто никуда без проезжих или прохожих писем из города в город, из села в село не ездил и не ходил; но каждый бы имел от начальников своих пашпорт или пропускное письмо, как о том Его Величество указы повелевают». С этой целью они обязывались извещать квартальных надзирателей обо всех приезжающих и отъезжающих лицах.

Была создана система полицейских органов в городах и уездах, где начали работать специализированные полицейские отряды для обеспечения безопасности передвижения по транспортным магистралям Империи. Важной функцией государственных органов, занимавшихся охраной транспортных магистралей, являлось сопровождение осужденных на каторгу, поселение и ссылку в Сибирь и на Кавказ. Для решения этой задачи использовались и сухопутные дороги, и водные пути. Требовалось использование комплекса мер и четкая работа полицейских команд по обеспечению беспрепятственного передвижения этапов с арестантами ^{[48, с. 35–36]}.

Роли и значению полиции в обеспечении функционирования и безопасности железнодорожных и речных путей сообщения было посвящено выступление старшего преподавателя кафедры государственно-правовых дисциплин Белгородского юридического института МВД России имени И. Д. Путилина, кандидата юридических наук С. Ю. Дергилевой ^{[49, с. 150–153]}. В своем стремлении облагодетельствовать народ Петр I обратил внимание на важность водных путей сообщения и речного и морского судоходства, сообщила С. Ю. Дергилева. Управление водными путями сообщений стало предметом внутреннего государственного управления. Петр I учредил Коммерц-коллегию, которая занималась водными путями и устройством грунтовых дорог, положил начало строительству важнейших каналов, соединяющих воды Каспийского и Балтийского морей, а также первым опытам сооружения сухопутных дорог.

Екатерина II под своим непосредственным контролем открыла «комиссию о дорогах в государстве». Указом Павла I в 1798 г. был утвержден проект образования Департамента водяных коммуникаций. Это событие положило начало образованию особого ведомства путей сообщения. В 1802 г. Александр I подписал Манифест «Об учреждении Министерств», который определил новое устройство системы центрального государственного управления. В 1809 г. в Российской империи был образован орган центрального управления путями сообщения, который получил название «Дирекция водных и сухопутных коммуникаций». 27 июня 1867 г. было утверждено Положение «Об устройстве речной полиции» и создан специализированный орган охраны правопорядка на водных магистралях в Санкт-Петербурге. Речная полиция была призвана поддерживать общественный порядок, бороться с преступностью на водных акваториях в столице. Речная полиция обеспечивала надзор за точным исполнением действующих постановлений по судоходству и охране порядка, как на воде, так и береговых сооружениях; порядок следования судов, для их беспрепятственного прохождения по рекам и каналам столицы; контроль за своевременной погрузкой и выгрузкой товаров на берег; принятие мер к спасению утопающих людей и погибающих судов; наблюдение за исправным содержанием паровых и гребных судов, предназначенных на случай наводнения; общественный порядок на водах, задержание воров и бродяг ^{[49, с. 151]}.

После революционных событий Октября 1917 г. новая власть придала транспорту приоритетное значение, подчеркнула С. Ю. Дергилева. Опыт управления путями сообщений в полицейском государстве не может быть оставлен без внимания сегодня, когда перед российским государством стоят задачи обеспечения устойчивости управления в органах внутренних дел и эффективного функционирования структурных подразделений транспортной полиции, связанных с увеличением эффективности системы транспортной безопасности ^{[49, с. 152–153]}.

Охрана общественного порядка и борьба с преступностью на железных дорогах Российской империи в начале XX в. стали предметом изучения доцента кафедры истории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидата юридических наук, доцента Т. Г. Лясович и доцента кафедры административного права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидата юридических наук И. А. Макеевой ^{[50, с. 153–156]}. Охрана общественного порядка и борьба с преступностью на железных дорогах находились в компетенции жандармерии и регламентировалась ст. 183 и ст. 184 главы 3 Устава Российских железных дорог и Указом Правительствующего Сената от 14 февраля 1978 г. № 50. На железнодорожных жандармов были возложены обязанности полиции общей, государственной и специальной железнодорожной. Жандармские полицейские пользовались всеми правами наружной полиции. Компетенцию железнодорожной жандармерии Т. Г. Лясович и И. А. Макеева считают имеющей носила смешанный характер ^{[50, с. 154]}.

Для выполнения задач по охране внешнего порядка, предупреждению и пресечению нарушений общественного благочиния и безопасности на определенных районах по железным дорогам при начальниках губернских жандармских управлений действовали жандармско-полицейские управления железных дорог. Губернские жандармские управления входили в систему Министерства внутренних дел, но находились на финансировании Военного министерства, что позволяло им быть относительно самостоятельными, мало зависимыми от губернаторов, отвечавших за безопасность и спокойствие в губернии. В ведении каждого жандармско-полицейского управления железных дорог находился участок дороги протяженностью 2 тыс. верст, делившийся на участки по 200 верст каждый. В связи с развитием железных дорог жандармско-полицейские управления железных дорог стали самыми крупными подразделениями Отдельного корпуса жандармов. Железнодорожная жандармерия обладала достаточно широкими полномочиями, осуществляя наблюдение за порядком на станциях и близлежащих к ним территориям, подавление массовых антигосударственных выступлений (выступления железнодорожников, рабочих станций), охрану императорских поездов, оказание содействия полицейским учреждениям, Военному министерству, Министерству путей сообщения, другим учреждениям и ведомствам, раскрытие преступлений, несение патрульно-постовой службы на станциях.

Увеличение роста преступных проявлений на железных дорогах Российской империи в сочетании с обострением политической ситуации, которое вылилось в революционные события 1905–1907 гг., привели к реформированию правоохранительной системы, направленной на укрепление полиции и жандармерии, а также возложению на них новых обязанностей. В соответствии с приказом по Отдельному корпусу жандармов от 28 июля 1906 г. в обязанности чинов жандармско-полицейских управлений железных дорог было включено производство дознания о всех преступлениях политического характера. Жандармские полицейские управления железных дорог продолжали функционировать вплоть до весны 1917 г., констатировали Т. Г. Лясович и И. А. Макеева ^{[50, с. 155]}.

Анализируя развитие полиции России в условиях революции 1905–1907 гг. и Первой мировой войны, доцент кафедры теории и истории права и государства Омской академии МВД России, кандидат исторических наук А. В. Быков пришел к выводу, что в конце XIX в. назрела необходимость проведения полицейской реформы ^{[51, с. 163–166]}. Во время революции 1905–1907 гг. полиция столкнулась с новыми проблемами и угрозами. Общая полиция активно использовалась властью для борьбы с инакомыслием, подавлением революционного движения, что порождало негативное отношение к ней со стороны значительной части общества. Антагонизм между обществом и полицией в годы первой революции вылился в настоящий террор. А. В. Быков напомнил, что когда в речи о деятельности МВД П. А. Столыпин в 1906 г. привел данные о количестве убитых и раненых сотрудников полиции, раздались возгласы: «Мало!». Только с февраля 1905 г. по май 1906 г. было убито и ранено 885 чинов полиции. Полиция оказалась неподготовленной для действий в условиях массовых беспорядков, к столкновениям с организованными и вооруженными боевыми группами.

А. В. Быков подчеркнул, что в условиях революционных волнений выявилась слабая сторона в структуре полиции – отсутствие специализированных силовых подразделений для борьбы с актами неповиновения, массовыми беспорядками. Традиционно для этого использовались армейские подразделения, однако это вызывало проблемы согласования их применения, отсутствие оперативности реагирования на чрезвычайные обстоятельства. В соответствии с высочайше утвержденным мнением Государственного Совета от 29 декабря 1905 г. «О введении полицейской стражи во всех губерниях, управляемых по Общему Учреждению» была создана полицейская стража Подразделения полицейской стражи создавались на принципах военной организации, что объяснялось поставленными перед ними задачами – охрана общественного порядка в обычных условиях и подавление массовых беспорядков в чрезвычайных ситуациях. Опыт деятельности стражников, считает А. В. Быков, оказался, в основном, негативным. Подразделения стражников испытывали еще более значительные проблемы с кадровым составом, чем общая полиция. Среди причин – общие для полиции: низкое жалование, тяжелые условия службы, низкий профессиональный, образовательный и общекультурный уровень кандидатов на службу и чинов стражи. Но были и специфические: создаваемые с основной целью подавления беспорядков, стражники должны были применять силу, оружие против населения. Это делало крайне затруднительным действия стражников, проживавших в той же местности. Привлечение на службу из других местностей, казаков было малоуспешным. А использование горцев Кавказа приводило к новым вспышкам общественного недовольства ^{[51, с. 164]}.

Уроки событий 1905–1906 гг. и изменения в государственном строе убедили правительство в необходимости реформы полиции. В 1906 г. была создана особая межведомственная комиссия для подготовки законопроектов по реформе полиции. В начале XX в. российская полиция находилась в сложном положении, считает А. В. Быков ^{[51, с. 165]}. Реформа полицейской деятельности не была проведена. Полиция страдала из-за нехватки и низкого качества кадрового состава, недостаточности финансирования и прочих проблем. Однако все они были решаемы, имелись положительные тенденции в развитии. Но существование российской полиции было поставлено в противоречие с обществом использованием полиции в качестве инструмента подавления революционных движений, актов неповиновения населения, политически мотивированных массовых беспорядков. Решить эти задачи полиция не была способна, но попытки решения поставленных задач вызвали глубокую антипатию со стороны значительной части общества, подчеркнул А. В. Быков ^{[51, с. 165]}.

Женщины-полицейские в дореволюционной России: миф или реальность? Ответ на вопрос искала преподаватель кафедры теории и истории государства и права Юридического института Вятского государственного университета (Киров) Е. П. Татаринова ^{[52, с. 50–52]}, которая сообщила, что в конце XIX в., несмотря на запрет приема женщин на государственную службу по ст. 156 Устава о службе гражданской, устанавливались на законодательном уровне исключения (ст. 157) и женщины допускались к работе, например в адресных столах полицейских подразделений. В конце XIX в. женщин на государственной службе в целом насчитывалось уже около 38 тыс.

В начале XX в. отношение к службе женщин в структурах МВД изменилось, подчеркнула Е. П. Татаринова ^{[52, с. 50–51]}. Созданная в 1909 г. специальная комиссия МВД по выяснению вопросов о рациональности привлечения женщин в подразделения Министерства внутренних дел и об их правовом положении выявила, что к службе в местных учреждениях МВД привлечено 1459 женщин, которые добросовестно выполняют свои обязанности, но их правовое положение и оплата труда существенно отличаются от правового положения мужчин, находящихся на государственной службе. Значительная часть женщин, работавших в органах МВД, трудились в Москве, Санкт-Петербурге, в Виленской, Самарской и Саратовской губерниях. Такое неравномерное распределение женских кадров Е. П. Татаринова объясняет действием различных факторов, в числе которых и личное отношение к этому вопросу руководителей местных подразделений, и культурные традиции и обычаи региона, и уровень экономического развития в конкретной местности, и уровень эмансипации. Женский состав преобладал в губернских правлениях и адресных столах полицейских учреждений. В меньшей степени женщины были задействованы в губернских и уездных присутствиях по воинской повинности, в связи с тем, что видеть обнаженные тела призывающихся женщины видеть были не должны. Аргументами за привлечение женщин были: экономия денежных средств (на канцелярские должности с мизерной оплатой найти мужчин затруднительно); женщины не злоупотребляют алкоголем и более исполнительны; аккуратность, дисциплинированность и трепетное отношение к доверенной работе выгодно отличает женщин-служащих от мужчин-коллег. Но были и доводы против: «такая работа им не по силам» в связи с привлечением всех служащих к оперативной работе; «несклонность» женщин к изучению сухих материалов законодательных актов, которое необходимо для работы в полиции ^{[52, с. 52]}. 23 октября 1916 г. было принято постановление Совета Министров «Об усилении полиции в 50 губерниях империи и об улучшении служебного и материального положения полицейских чинов», статья 34 которого позволяла на должности до VIII класса принимать лиц женского пола, как по вольному найму, так и с правами государственной службы, наравне с лицами мужского пола. К женщинам-сотрудникам предъявлялись такие же требования, как и к мужчинам, в том числе и требование окончания гимназии, института или училища.

Конференция подтвердила устойчивый интерес исследователей к региональной истории.

Проблемы заселения Крыма и обеспечение охраны общественного порядка в крае в 1783–1823 гг. стали предметом исследования экскурсовода постоянно действующей экспозиции Музея истории органов внутренних дел Санкт-Петербурга и Ленинградской областиКультурного центра МВД России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Л. А. Сафроновой ^{[53, с. 191–193]}. В 1783 г. на полуострове проживало 56 769 душ мужского пола, сообщила Л. А. Сафронова, из них 54 936 татары. С учреждением в 1784 г. Таврической области с центром в Симферополе, возник большой спрос на чиновников из местных жителей, хорошо владевших русским языком. Их заставляли служить чуть ли не силой, с приказами «тащить» на службу, угрожая «палочным боем». В 1802 г. при учреждении в уездах Таврической губернии нижних земских судов в составе исправника и четырех заседателей император Александр I, учитывая малое число татарских дворян, знающих русский язык, повелел в каждый земской суд избирать по два заседателя из русских дворян. Но и таких в Крыму было мало. Крым оставался неизвестным для остальной части империи, даже в столице многие считали, что он граничит с Китаем. Таврической губернской администрации предоставили право самой назначать «достойных людей» на должности заседателей.

При вхождении Крыма в состав Российской империи обеспеченное татарское население (около 300 тыс. человек) с разрешения российского правительства переселилось в Турцию. Екатерина II полагала, что заселить край проблемой не будет. В действительности оказалось наоборот. Таврический гражданский губернатор Д. Б. Мертваго сообщал, что в Крыму всего 8 русских селений с населением двух категорий: первая – платящие подати 813 душ мужского пола, включая «бродяг, не помнящих родства выходцев из-за границы»; вторая – не платящие подати 469 отставных солдат и их дети. Д. Б. Мертваго планировал выселить отставных солдат и бродяг с крымской земли для водворения на ней колонистов – греков и болгар, которые «трудолюбивы, честны и воинственны». Но МВД распорядилось оставить солдат и крестьян в Крыму, а земли, необходимые для заселения колонистов, приобретать за деньги. При Министерстве внутренних дел поочередно работали комитеты и комиссии, занимавшиеся и вопросами обеспечения тишины и спокойствия в Крыму: Комитет для устроения Новороссийской губернии (1801–1804), Особая Крымская комиссия (1802–1810), Таврическая следственная комиссия (1816–1818), Таврический комитет (1819–1820), подчеркнула Л. А. Сафронова ^{[53, с. 192]}.

Создание полицейских органов и осуществление полицейской деятельности полиции на Вологодчине в XVIII в. исследовал экскурсовод действующей экспозиции Музея истории органов внутренних дел Вологодской области Культурного центра УМВД России по Вологодской области Е. Р. Дружинин ^{[54, с. 194–195]}. Попытка создать в Вологде полицию была сделана еще до 1733 г. Об этом свидетельствуют ранее неизвестные документы, выявленные Е. Р. Дружининым в Российском государственном архиве древних актов. Архивное дело РГАДА под названием «Об учреждении в городе Тотьме полицейского управления и об определении сотских к смотрению в городе предосторожности о пожарах» – переписка между Тотемской воеводской канцелярией, Тотемским магистратом и прапорщиком Иваном Скорбеевым. В архивном деле Е. Р. Дружинин обнаружил инструкцию прапорщику И. Скорбееву от 16 июня 1752 г. из 23 пунктов, которой ему следовало руководствоваться, возглавляя полицейское управление в Тотьме. Об исполнении порученного И. Скорбееву свидетельствуют имеющиеся в деле рапорты И. Скорбеева и других должностных лиц о действиях по полицейской службе, в первую очередь о предпринимаемых противопожарных мерах и реакции на них жителей ^{[54, с. 195]}. Результаты исследования Е. Р. Дружининым архивных документов позволяют реконструировать попытку организации полицейского управления в Тотьме в период с середины 1740-х годов по 1756 г. и вписать еще одну страницу в историю вологодской полиции.

О создании административно-полицейского аппарата на предприятиях горного правления уральских заводов рассказал на конференции старший преподаватель кафедры гражданско-правовых дисциплин Курганского государственного университета Р. Ю. Шульга ^{[55, с. 196–198]}. В XVIII в. на территории Урала было создано административно-производственное управление, которое по своим властным полномочиям приблизилось к территориальному статусу горнозаводской провинции, подчеркнул Р. Ю. Шульга. Горное начальство могло в деле административно-хозяйственного управления конкурировать по своим полномочиям с Пермскими губернскими властями. Р. Ю. Шульга считает, что в вопросах административно-полицейской деятельности оно подменяло собой губернские полицейские органы, так как имело в своей структуре все органы, позволяющие контролировать не только производство, но условия жизни на территории, и для населения могло выступать в качестве власти на местах ^{[55, с. 197]}.

Организация и деятельность полицейско-надзорных органов в управлении уральской золотопромышленностью в первой половине XIX в. стали предметом исследовательского интереса профессора кафедры теории государства и права, конституционного и административного права Южно-Уральского государственного университета (Челябинск), доктора исторических наук, профессора Т. К. Махровой ^{[56, с. 199–201]}. Полицейское сопровождение золотого промысла на Урале, сообщила Т. К. Махрова, начинается с открытием месторождений под Екатеринбургом во второй половине XVIII в. Активные поиски и разработка золота – рудного, а затем и россыпного – с начала XIX в. велись на Южном Урале, формируя самый проблемный для правительства сегмент нелегального рынка. «Нет ничего легче, как производить кражу сего металла среди лесов вдали от селений», – писал в своем рапорте в 1831 г. помощник горного начальника Богословских заводов. Силами земской полиции справиться с проблемой не удавалось, подчеркнула Т. К. Махрова ^{[56, с. 200]}.

Как свидетельствуют результаты исследований Т. К. Махровой, усилению полицейского надзора способствовало создание специальной горной полиции (с горными исправниками на казенных заводах и заводскими исправниками на частных заводах) в соответствии с проектом Горного положения для управления заводов хребта Уральского 1806 г. и по правилам, закрепленным Горным уставом в 1832 г. ^{[56, с. 200]}. По «Положению о частной золотопромышленности на казенных землях Сибири» от 30 апреля 1838 г. охрану порядка на приисках возглавили «отдельные заседатели» (заседатели по золотопромышленным делам земского суда, с 1844 г. – горные исправники). В 1846 г. по просьбе золотопромышленников на уральских частных приисках было учреждено три должности горных исправников, которые содержались за счет предпринимателей.

В 1830-е годы для проведения негласных ревизий золотых приисков привлекались жандармские офицеры. Официально жандармский надзор на частных золотых приисках был введен в 1841–1842 гг. в Сибири, аналогичная практика сложилась и на Урале при генерал-лейтенанте В. А. Глинке (главном начальнике горных заводов Уральского хребта в 1837–1856 гг.). Правительственные мероприятия не всегда осуществлялись системно и последовательно, но отражали стремление оперативно реагировать на ситуацию и ее разраставшиеся масштабы, для чего были задействованы силы нескольких ведомств – Министерства внутренних дел, Министерства финансов, Военного министерства. Т. К. Махрова пришла к выводу, что попытки урегулировать процесс «по производству золота» методами экономическими и организационно-правовыми в конечном итоге оборачивались мерами полицейского характера ^{[56, с. 201]}.

Деятельности уездных исправников и становых приставов Псковской губернии в 40-х годах XIX в. посвятила свое исследование декан исторического факультета Псковского государственного университета, кандидат исторических наук, доцент Н. П. Никитина ^{[57, с. 201–203]}. Состав провинциальных чиновников Н. П. Никитина разделила на несколько групп: высшие чиновники (гражданские губернаторы, градоначальники, губернский и уездный предводитель дворянства, члены губернский правлений и приказа призрения, инспектор врачебной управы, полицмейстер, городничий, земский исправник), средний состав: столоначальники, становые приставы и низшие звено – канцелярские служащие. Несмотря на то, что уездный исправник и становой пристав полицейскими должностными лицами, они выполняли и административные обязанности, и находились под контролем губернской администрации.

На основе архивных материалов Н. П. Никитина установила факт проведения в 1845 г. по поручению псковского губернатора Федора Федоровича Бартоломея (второго) вице-губернатором Ипполитом Михайловичем Потуловым ревизии присутственных мест Псковской губернии ^{[57, с. 202]}. По итогам данного мероприятия на имя губернатора был направлен отчет, содержащий информацию, связанную с оценкой служебной деятельности чиновников как губернского, так и уездного уровней. Ряд чиновников, которые ранее зарекомендовали себя как ревностные служаки, получили довольно лестную характеристику. И. М. Потулов очень критично и скрупулёзно отнеся к оценке работы чиновников губернского уровня правления, в то же время оказался крайне снисходителен к уездным чиновникам. В ходе своей ревизии И. М. Потулов не был беспристрастен. В отчете он постоянно использовал понятие «современный чиновник». Анализ отчета вице-губернатора позволил Н. П. Никитиной определить образ провинциального «современного чиновника»: он трудолюбив, активен, распорядителен, имеет положительный образ мыслей, служба для него представляет собой «исполнение священной обязанности каждого верноподданного, а недобросовестная падённая работа». Эти требования вице-губернатор распространял и на уездного исправника, и на становых приставов. Соответствие их служебной деятельности идеалу «современного чиновника» и оценивал М. И. Потулов при ревизии, оставляя позади их профессиональные характеристики и результаты деятельности, сделала вывод Н. П. Никитина ^{[57, с. 203]}.

Деятельность полицейских чинов в российской провинции по борьбе с преступностью во второй половине XIX – начале XX в. стала предметом научного интереса старшего научного сотрудника управления фундаментальных и прикладных исследований Тамбовского государственного технического университета, кандидата исторических наук Д. П. Жеребчикова, осуществляющего проект «Крестьянство в условиях модернизации и разрушения традиционных ценностей: социальные девиации конца XIX – начала XX века (региональный аспект)», поддержанный РГНФ (№ 15-01-00117) ^{[58, с. 144–146]}. Архивные источники, в частности донесения местной полиции о происшествиях по губерниям, позволяют оценить степень эффективности деятельности полицейского ведомства на региональном уровне в период кардинальных перемен в жизни провинциального общества, вызванного модернизацией, полагает Д. П. Жеребчиков ^{[58, с. 145]}. Чины полиции Воронежа, в обязанности которых входил надзор за определенной местностью, способствовали раскрытию преступлений на вверенной территории. Эффективно действовали нижние чины полиции по розыску похищенного неизвестными лицами имущества. Благодаря их действиям часто становились известны предполагаемые участники и соучастники преступлений. При несении службы по охране общественного порядка полицейские с риском для жизни пресекали противоправные деяния и преступления. Рапорт острогожского уездного исправника Воронежскому губернатору от 5 июля 1911 г. и другие архивные материалы свидетельствуют об успешности разыскной оперативной работы в деятельности местной полиции, считает Д. П. Жеребчиков ^{[58, с. 145–146]}.

Особенности работы полицейских учреждений Черноземья в начале ХХ в. определила в качестве предмета своего исследования доцент кафедры теории и истории государства и права Курского государственного университета, кандидат исторических наук С. Н. Токарева ^{[59, с. 207–211]}. Основа системы органов полиции в начале ХХ в., по мнению С. Н. Токаревой, была определена еще реформами 1860–1880 гг. В начале XX столетия в административном положении Курская губерния делилась на 15 уездов, а Воронежская, Орловская и Тамбовская – на 12 уездов каждая. В каждом уезде действовали уездные полицейские учреждения. Уезд в полицейском отношении разделялся на станы, количество и пространство которых зависело от обширности уезда, населения и других местных особенностей (например, от рода и количества совершенных преступлений). В Курской губернии в 1902 г. в каждый уезд входило четыре стана (намечалось их увеличение, например, с 1909 г. Щигровский уезд состоял из пяти станов), соответственно, всего по губернии насчитывалось 60 станов. В Воронежской, Орловской и Тамбовской губерниях существовало 2–5 станов в уезде.

К 1905 г. ситуация на местах стала «взрывоопасной». В связи с этим увеличивали количество станов и участков. Так, в Воронежской губернии с 1905 г. стало 43 стана, а в 1917 г. – 77. Резкое увеличение станов связано с принятием 23 октября 1916 г. постановления Совета министров «Об усилении полиции в 50-ти губерниях Империи и об улучшении служебного и материального положения полицейских чинов». Так, в Тамбовском уезде вместо 5 станов стало 11. Как временную меру общего переустройства местного управления рассматривает С. Н. Токарева закон об организации уездной полицейской стражи в 46-ти губерниях Европейской России от 5 мая 1903 г. В Воронежской, Курской, Орловской и Тамбовской губерниях полицейскую стражу формировали с одновременным упразднением должностей полицейских урядников и сотских в Тамбовской губернии с 1 июня 1903 г., в Воронежской – с 1 июля 1903 г., в Курской и Орловской – с 1 января 1904 г. Революционная ситуация в России стимулировала процесс создания уездной полицейской стражи как единой государственной структуры в системе российских правоохранительных органов, полагает С. Н. Токарева ^{[59, с. 209]}. Нестабильная общественно-политическая обстановка в стране приводила к криминализации общества. 6 июля 1908 г. был принят закон «Об организации сыскной части», согласно которому в 89 городах Российской империи при полицейских управлениях были созданы сыскные отделения для производства розыска по делам общеуголовного характера. На местах они подчинялись губернатору, а их центральным органом было VIII делопроизводство Департамента полиции. В Воронеже было создано сыскное отделение II-го разряда, а в Курске, Орле и Тамбове – III-го разряда. Но системного реформирования полиции в начале XX столетия так и не произошло, констатировала С. Н. Токарева ^{[59, с. 210]}.

Проблемам организации и деятельности полицейской стражи Пермской губернии в годы Первой мировой войны посвятил свое исследование старший преподаватель кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Пермского института ФСИН России, кандидат исторических наук С. М. Рязанов, осуществляющий проект «Полиция Пермской губернии в годы Первой мировой войны», поддержанный РФФИ (№ 16-11-59001) ^{[60, с. 225–227]}. Полицейская стража – самая значительная вооруженная сила, которой располагало Министерство внутренних дел Российской империи для подавления беспорядков, считает С. М. Рязанов. К началу Первой мировой войны только в Пермской губернии она состояла из 1094 всадников и 72 пеших стражника. В состав стражи также входили конные урядники, которые находились каждый в своей волости для наблюдения за «настроением» сельского населения и ведения дознаний. Действовала и частновладельческая стража, которая в 1914 г. насчитывала 250 стражников и урядников ^{[60, с. 225]}. Конно-полицейская стража выполняла полицейские функции по охране общественного порядка и безопасности, представляя при этом воинскую часть, предназначенную для подавления беспорядком силой оружия. Военизированный, «карательный» характер нового подразделения в условиях нарастания революции усиливался ^{[60, с. 226]}. В Пермской губернии полицейская стража вводилась с декабря 1905 г. по февраль 1906 г. В оперативном отношении она подчинялась губернатору, исправникам, становым приставам, в строевом – начальникам губернских жандармских управлений, которые становились губернскими инспекторами полицейской стражи. Позднейшие циркуляры МВД предписывали уездным исправникам формировать стражу исключительно из бывших кавалеристов. Две трети личного состава должны были происходить из других губерний. Как пешая, так и конная стража объединялась в крупные отряды, которые располагались таким образом, чтобы как можно быстрее прибыть на место беспорядков. Размещение стражи предлагалось осуществлять казарменным порядком. Накануне войны вся полицейская стража губернии, кроме отрядов в Перми и Екатеринбурге, была заменена на конную. С усилением экономического кризиса полицейская стража оказалась в тяжелейшем материальном положении, но при этом она сохраняла боеспособность, сделал вывод С. М. Рязанов ^{[60, с. 226–227]}.

История полицейской службы в Нахичевани-на-Дону стала предметом исследования заведующего лабораторией правовых проблем Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра Российской академии наук (Ростов-на-Дону), кандидата юридических наук, доцента Л. В. Батиева и профессора кафедры археологии и истории Древнего мира Южного федерального университета (Ростов-на-Дону), доктора исторических наук, доцента С. С. Казаров, осуществляющих проект «Донские (крымские) армяне: интеграция в российское общество и сохранение национальной идентичности», поддержанный РГНФ (№ 16-01-00319) ^{[61, с. 230–233]}. В период буржуазных преобразований в России, сообщили исследователи, автономия города Новая Нахичевань, основанного армянскими переселенцами из Крыма в 1779 г., фактически была ликвидирована. В сфере организации полицейской службы это выразилось в объединении полиции двух городов Ростова и Нахичевани-на-Дону и подчинении в 1865 г. по решению генерал-губернатора вопреки петициям армянской общины полицейскому управлению Ростова. В 1868 г. высочайшим указом армянская колония была подчинена Ростовскому городскому и уездному полицейским управлениям. Ранее отдельная полиция в Нахичевани была сосредоточена в упразднённом в 1870 г. Армянском Магистрате. В итоге в Нахичевани-на-Дону существовала лишь полицейская часть с одним частным приставом, подчинённая Ростовскому городскому полицейскому управлению. Однако нахичеванские городские власти не оставляли попыток сформировать самостоятельное полицейское управление. Решение об этом было принято Нахичеванским городским управлением 11 ноября 1870 г. и 28 мая 1871 г. Независимо от решения вопроса о создании отдельного полицейского управления руководство города ходатайствовало перед губернатором о том, чтобы обязательно «учредить 20 городовых, которые находясь днем на известных пунктах города, могли бы усилить полицейский надзор, столь необходимый для спокойствия горожан» ^{[61, с. 231–232]}. Л. В. Батиев и С. С. Казаров определили, что решение об учреждении в Нахичевани отдельного от Ростова городового полицейского управления так и не было принято. При этом для Нахичевани-на-Дону 11 сентября 1892 г. была утверждена сверхштатная должность конно-полицейского урядника, на обязанности которого лежало наблюдение за поселком, хуторами, дачами и каменоломнями на городской земле ^{[61, с. 231–232]}.

На пленарном и секционных заседаниях конференции имели место и выступления, посвященные истории конкретных органов полиции.

Живой интерес участников конференции вызвал доклад начальника Отдела МВД России по Кронштадтскому району г. Санкт-Петербурга Н. П. Сучкова ^{[11, с. 219]}, посвященный истории того подразделения МВД России, которое он в настоящее время возглавляет. О том, как создавалась кронштадтская полиция, о том, какие направления работы существовали у полицейских органов острова в имперский период, как осуществлялось взаимодействие с военными, как работала крондштадская милиция и как действует современная полиция – подразделение МВД Российской Федерации, подполковник полиции Н. П. Сучков рассказывал с трибуны конференции ^{[11, с. 226]}. Н. П. Сучков организовал музей истории крондштадтской полиции, написал о кронштадтских полицейских книгу ^{[11, с. 219]}, ^{[11, с. 226]}.

О знакомстве с музеем крондштадтской полиции на конференции рассказал доцент кафедры теории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат юридических наук А. П. Стоцкий ^{[11, с. 226]}, который подчеркнул, что полиция Кронштадта в начале XX в. решала широкий круг разнообразных вопросов, касающихся обеспечения порядка в городе ^{[62, с. 48–50]}, ^{[63, с. 219–221]}. При поддержке губернатора Кронштадта С. О. Макарова полиция города в 1900 г. учредила приют «Полицейское пристанище» и организовала школу для бесплатного обучения детей городовых, пожарных и других чинов полиции. Школу разместили в здании полиции Морской части города. Особое участие в обустройстве школы сыграли пожарные Кронштадта. Для обучения школьников морскому делу был передан первый вооруженный пароход Балтийского флота «Ижора», ранее списанный на берег и переоборудованный для обучения школьников военно-морскому делу. Вплоть до 1917 г. Корабль-школа находился под покровительством цесаревича Алексея Николаевича ^{[63, с. 220]}. Пристанище для бесприютных и школа для детей стали примерами того, как полиция Российской империи выявляла проблемы общества и участвовала в их разрешении, принимая зачастую нестандартные решения и возлагая на себя ответственность за жизнь российских подданных, подчеркнул А. П. Стоцкий ^{[63, с. 220]}.

В условиях подготовки к 300-летию российской полиции все большее число исследователей сосредоточивает свое внимание на специфике организации и деятельности полиции в имперский период. Одна из задач историко-правовой науки – осмыслить и актуализировать опыт, накопленный местными органами полиции.

Характеризуя источники изучения полицейской системы Российской империи, заведующий кафедрой истории для преподавания на естественных и гуманитарных факультетах Института истории Санкт-Петербургского государственного университета, доктор исторических наук, профессор Ю. В. Тот обратил внимание на то, что источники по истории государственного управления в России содержат различные термины, обозначающие полицейские институты ^{[64, с. 141–144]}. Ю. В. Тот в своем выступлении констатировал: установление значения терминов, относящихся к конкретному историческому времени, – одна из главных задач исторического исследования.

Так, «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи» 1775 г. наделили нижний земский суд (исправник и сословные заседатели)административно-полицейскими функциями в границах уезда. Однако в некоторых работах утверждается, что «Учреждения о губерниях» создали «сельскую полицию» в составе: земский суд, сотские и десятские. В тексте «Учреждений» упоминается термин «земская полиция», а не «сельская полиция». Компетенция нижнего земского суда распространялась на территорию уезда, где он «осуществлял бдение, дабы в уезде сохранены были благочиние, добронравие и порядок». «Учреждение министерства полиции» 25 июня 1811 г. также не содержит термин «сельская полиция». В изданиях МВД, освещавших историю полицейских учреждений, для обозначения уездных полицейских учреждений применялся термин «земская полиция», а не «сельская». Из служебной записки Департамента полиции исполнительной Министерства внутренних дел 5 октября 1857 г. за подписью директора С. Р. Жданова следует, что термин «сельская полиция» охватывал волостные правления, сельские приказы и вотчинные конторы, управлявшие различными категориями крестьян. Члены Государственного Совета, обсуждая в октябре 1874 г. предложения МВД по увеличению численности уездной полиции, включили в термин «сельская полиция» сотских и десятских. Итак, термин «сельская полиция» означал низшую полицейскую структуру в системе административно-полицейских учреждений уезда.

«Положение о земской полиции» в 1837 г. вместо термина «земский суд» ввело термин «земская полиция». «Временные правила об устройстве полиции в городах и уездах губерний, по общему учреждению управляемых» (1862 г.), объединившие городскую и земскую полицию, вместо термина «земская полиция» установили термин «уездная полиция». Таким образом, термины «земский суд», «земская полиция» и «уездная полиция» являются равноценными, так как обозначали учреждение местного управления, осуществлявшее в уезде административно-полицейскую власть.

Терминология, подчеркнул Ю. В. Тот, – это неотъемлемая часть источника, возможно, не менее важная, чем сам текст документа ^{[64, с. 143]}.

Доцент кафедры источниковедения истории России Института истории Санкт-Петербургского государственного университета, кандидат исторических наук Н. М. Корнева в своем выступлении отметила, что среди фондов Министерства императорского двора и уделов Российского государственного исторического архива находится фонд Дворцовой полиции (Ф. 508, 10845 д.) ^{[65, с. 184–186]}. Охране первых лиц страны всегда придавалось большое значение, подчеркнула Н. М. Корнева, безопасность глав государства и членов их семей обеспечивали элитные секретные службы. В середине XIX в. в связи с обострением политической напряженности в России, появлением терроризма как фактора политической борьбы были организованы новые специализированные органы. Особое место в их ряду заняла Дворцовая полиция, учрежденная 8 декабря 1861 г. по высочайше утвержденному докладу министра императорского двора гр. В. Ф. Адлерберга, как особая Дворцовая полицейская команда, состоявшая из 30 человек ^{[65, с. 184]}. В ее обязанности входили: несение охранной службы в Зимнем дворце и вокруг него, наблюдение за входами во дворец. Вновь учрежденная команда находилась в ведении петербургской полиции и была сформирована из лучших городовых унтер-офицерского и фельдфебельского званий и околоточных надзирателей. Кроме охраны Зимнего дворца чины Дворцовой полицейской команды были обязаны нести службу на всех экстренных съездах во дворец и съездах великих князей и принца Ольденбургского, во время прогулок императора в Летнем и Александровском садах. 29 апреля 1862 г. были утверждены правила охраны Большого Царскосельского (Екатерининского) дворца во время пребывания там членов императорской фамилии. Для этого из числа 30 городовых полицейскойкоманды 21 человек были переведены в Царское Село. При переезде императорского двора в Петергоф дворцовые городовые несли охранную службу около Петергофского дворца и в парках. На Дворцовую полицию было возложено производство проверки политической благонадежности всех лиц, поступивших на службу в МИДв и лиц других ведомств, имеющих доступ во дворцы. Все лица, поступавшие на службу в учреждения, подведомственные МИДв, представляли в Дворцовую полицию свои фотографии, которые хранились в Канцелярии полиции. На фотографии указывались фамилия, имя отчество, место и должность, иногда – краткие биографические сведения и дата снимка. После Февральской революции на основании постановления Временного правительства от 8 апреля 1917 г. Дворцовая полиция вместе с Управлением дворцового коменданта была упразднена.

До Февраля 1917 г. документы Дворцовой полиции и учреждений подобного назначения (например, полиции Царского села) хранились в ее канцеляриив Царском Селе (Средняя ул., д. 13). Во время Февральской революции часть дел была растащена солдатами гвардии 1-го стрелкового полка. Старые описи были утрачены. По распоряжению уполномоченного Временного правительства материалы фонда были вывезены в Петроград в здание Капитула российских орденов (угол Сергеевской и Гагаринской улиц), где производилась их разборка, распределение по группам и описание. К этим материалам были присоединены дела из канцелярии Дворцовой полиции при Аничковом дворце, относящиеся к периоду царствования Александра III, касающиеся преимущественно устройства охраны в Гатчине. После 1 июня 1918 г. фонд вошел в состав Единого государственного архивного фонда. В 1947–1949 гг. фонд прошел научно-техническую обработку. В 1949 г. к нему были присоединены дела, выделенные из фонда Управления дворцового коменданта (ф. 1328). Долгое время материалы фонда находились на секретном хранении. Документы фонда Дворцовой полиции пока еще не получили должного внимания исследователей. Между тем обращение к ним, считает Н. М. Корнева, представляет большие возможности для изучения не только истории органов обеспечения безопасности российских императоров и членов их семей, но и истории царских резиденций, организации управления и быта городов придворного ведомства, истории императорских театров и автомобильного транспорта ^{[65, с. 185]}.

Профессор кафедры отечественной истории и права Южно-Уральского государственного гуманитарно-педагогического университета (Челябинск), доктор исторических наук, доцент Н. С. Сидоренко охарактеризовала материалы фондов Департамента полиции МВД Российской империи Российского государственного исторического архива и Государственного архива Российской Федерации как источники для изучения парламентской биографики ^{[66, с. 187–190]}. Думскую биографику Н. С. Сидоренко считает одним из современных направлений в изучении истории парламентаризма в Российской империи. Данный методологический подход тесно связан с антропологическим поворотом в современных гуманитарных исследованиях. Концентрируя внимание на личностных качествах субъектов, их культуре, политических и иных предпочтениях, он способствует преодолению доминировавших ранее концептуальных рамок научных теорий ^{[66, с. 188]}.

Изучение биографий участников законотворческого процесса предполагает опору на широкий круг источников – опубликованных и неопубликованных, подчеркнула Н. С. Сидоренко ^{[66, с. 189]}. К опубликованным источникам исследователь относит биографические сведения, которые содержат энциклопедические словари, в частности, биографический корпус словаря русского библиографического общества «Гранат» (СПб., 1906–1917), адрес-календари, выходившие в российских губерниях, биографические сведения, отразившиеся в стенографических отчетах Государственной думы, в публикациях М. М. Бойовича и др. В ряду неопубликованных источников думской биографики, по мнению Н. С. Сидоренко, особое место занимают архивные документы, хранящиеся в фондах Департамента полиции МВД России (Государственный архив Российской Федерации), включая губернские жандармские управления ^{[66, с. 189]}. С началом подготовки выборных кампаний в Государственную думу на ГЖУ были возложены функции сбора сведений о будущих депутатах. Собранная информация поступала в центр. В настоящее время она сконцентрирована в особом фонде Российского государственного исторического архива (РГИА). Сведения о депутатах, составленные с привлечением работников системы МВД, являются одним из наиболее информативных источников, поскольку текстовые записи содержат не только краткие биографические сведения, но и некоторую дополнительную информацию, в том числе оценочного характера.

Анализ документов, отложившихся в федеральных (ГАРФ, РГИА) и региональных архивах Урала, содержит богатую информацию, прежде всего для изучения биографий депутатов как определенной социальной группы. Текстовой формат кратких биографических сведений представлен в определенной унифицированной форме, что позволяет рассматривать эти данные в качестве исходного эмпирического материала для дальнейших исследований. При этом факты биографического характера в данных источниках выявлены на базе первичных источников, не подвергнуты какой-либо интерпретации, что придает им значение первоисточника. По утверждению Н. С. Сидоренко, архивные документы, хранящиеся в фондах Департамента полиции МВД России, являются важным источником изучения коллективной биографии особой социальной группы ^{[66, с. 189]}.

На характеристике правоохранительной системы России в межреволюционный период 1917 г. сосредоточил свое внимание заведующий кафедрой теории и истории государства и права Санкт-Петербургского института (филиала) Всероссийского государственного университета юстиции (РПА Минюста России), кандидат юридических наук, доцент А. Н. Несмиянов ^{[67, с. 172–175]}. Проблема ломки старого аппарата, недопонимания негативных последствий огульного отрицания преемственности государственных институтов сегодня требует объективного анализа прошлого опыта, считает А. Н. Несмиянов.

В начале XX в. в структуру МВД Российской империи входили различные функциональные органы, центральное место среди которых занимал Департамент полиции. Система органов МВД царской России, осуществлявших полицейские функции, с одной стороны, была достаточно централизованной, с другой стороны должного взаимодействия между такими структурами как общая полиция, жандармерия, охранные отделения достигнуто не было. В борьбу с революционным движением, помимо политической полиции, все чаще втягивалась и общая полиция, что послужило предпосылкой направления взрыва всеобщего недовольства во время революционных событий 1917 г., главным образом, против тех органов власти, которые непосредственно осуществляли распоряжения этой власти и наиболее близко соприкасались с населением, каковыми являлись полицейские и жандармские чины. Поэтому уже в первые дни революции все чины полиции и жандармерии были отстранены от исполнения своих обязанностей, а многие из подверглись физическому насилию или были уничтожены.

В ходе Февральской революции 1917 г. был полностью упразднен существующий полицейско-административный аппарат старой России. Департамент полиции – был фактически разгромлен, а потом и упразднен. Из 14 центральных учреждений МВД впоследствии будут сохранены только 4. В ходе революционных событий подвергались разгрому как полицейские, так и тюремные учреждения. Вместе с политическими заключенными освобождались и многие уголовные преступники, а по амнистии 17 марта было выпущено на свободу еще около 15 тыс. уголовных преступников ^{[67, с. 173]}. В заявлении Временного правительства от 3 марта 1917 г. декларировалась «замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления». Временное правительство рядом правовых норм закрепило децентрализацию органов, выполнявших полицейские функции, передало все вопросы их организации и руководства местному самоуправлению, тем самым фактически утратив контроль за положением дел на местах. Как следствие, вопросы организации милиции попали в центр внимания многих политических партий и стали использоваться в политической борьбе, что негативно отразилось на выполнении милицией своих прямых функций.

Непродуманность правительственной программы государственных преобразований по передаче органам самоуправления функций по обеспечению правопорядка, излишне демократичные принципы формирования милиции привели к их незавершенности. Временное правительство, недооценив остроту социально-политической обстановки в стране, так и не сумело создать эффективной системы государственных органов по обеспечению правопорядка как в столице, так и в целом по стране. В результате в российском обществе исчезло доверие к власти, страну стала захлестывать волна беспорядков и насилия, считает А. Н. Несмиянов ^{[67, с. 174]}.

Изменения в системе правоохранительных органов Петроградской губернии в конце февраля – начале марта 1917 г. исследовал профессор кафедры гуманитарного образования Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена (Выборгский филиал); профессор кафедры истории Ленинградского государственного университета имени А. С. Пушкина, доктор исторических наук, доцент И. А. Тропов ^{[68, с. 178–181]}. Начавшаяся 23 февраля 1917 г. революция привела к кардинальным переменам в различных сферах жизни общества в России. Не стала исключением и правоохранительная система, изменения в которой носили поистине обвальный характер. В Петрограде избиения, убийства и аресты полицейских чинов наиболее активно стали происходить с 26–27 февраля. Разгром полиции происходил в столице под руководством Военной комиссии Временного комитета Государственной Думы, который принял самое деятельное участие в создании петроградской милиции, в частности, в формировании начальствующего состава ее районных отделений.

Изгнание и аресты полицейских чинов проходили в конце февраля – начале марта 1917 г. не только в Петрограде, но и в уездах столичной губернии. Решающую роль в ликвидации полицейского аппарата на местах сыграло массовое, отчасти стихийное, отчасти организованное революционное движение рабочих, служащих, крестьян и солдат местных гарнизонов. Это движение за смещение полиции было, с одной стороны, составной частью широко развернувшейся на местах борьбы против «старого», самодержавного аппарата государственной власти и управления, а с другой – подстегивалось активно циркулировавшими слухами о «контрреволюционной» деятельности полицейских, которые будто бы подстрекали к погромам и с помощью различных ухищрений пытались проникнуть в новые органы власти, возникшие на местах после падения монархии ^{[68, с. 179]}.

Новым властям ничего не оставалось, кроме как официально признать необходимость замены полиции народной милицией. 27 февраля 1917 г. Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов назначил районных комиссаров столицы, которые должны были помочь сорганизоваться горожанам, в том числе, с целью борьбы «с анархией и погромами». Временный комитет Государственной Думы призывал граждан охранять государственные и общественные учреждения Петрограда, сформировал особые патрули для поддержания порядка в городе и вскоре взял под свой контроль аресты, производимые населением. В дальнейшем по этому пути пошло и Временное правительство, которое в своей Декларации от 3 марта 1917 г., среди прочего, заявило о замене полиции «народной милицией» ^{[68, с. 179–180]}. В течение марта 1917 г. в Петроградской губернии была сформирована милиция, состоявшая в ведении органов городского и земского самоуправления. Вместе с тем, новая система не имела преемственности с прежней – полицейской, что ставило ее в изначально весьма сложные условия. Положение народной милиции осложнялось не только отсутствием необходимого опыта и знаний у милиционеров, но и организационной неразберихой на местах, нехваткой элементарных материальных ресурсов для выполнения служебных обязанностей. Данные факторы, считает И. А. Тропов, наряду с нерешенностью ключевых вопросов о земле и мире способствовали нарастанию анархии и снижению уровня общественной безопасности как в столице, так и в провинции ^{[68, с. 180]}.

Деятельность политической полиции Российской империи определила в качестве предмета своего исследования старший преподаватель кафедры истории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат исторических наук С. В. Ремнева ^{[69, с. 181–184]}. Анализ архивных материалов позволил С. В. Ремневой констатировать, что до настоящего времени у ученых нет объективной статистической картины, свидетельствующей о масштабах гибели полицейских и жандармов в годы революционных трансформаций российской политико-правовой системы ^{[69, с. 182]}.

Функции политической полиции в России выполнял Отдельный корпус жандармов, созданный в 1827 г. Начальником Петроградского губернского жандармского управления с 9 января 1915 г. являлся генерал-лейтенант Иван Дмитриевич Волков, сообщила С. В. Ремнева. Вечером 27 февраля он находился в своем рабочем кабинете в здании Петроградского ГЖУ (Тверская ул., д. 15). Здание подверглось нападению революционно настроенной толпы, а находившиеся в нем сотрудники арестованы и доставлены в Таврический дворец к комиссару юстиции А. Керенскому. Почему именно здание Петроградского ГЖУ было одним из первых захвачено восставшими? Ответ очень прост, счтает С. В. Ремнева. Это здание находилось в пяти минутах ходьбы от Таврического дворца. Но арестом сотрудников Петроградского ГЖУ 27 марта 1917 г. расформирование политической полиции не закончилось. Отдельный корпус жандармов располагался в другом здании по адресу: Фурштатская ул. д. 40. Аресты его сотрудников проводились неделей позже. 7 марта 1917 г. Временное правительство постановило арестовать начальника штаба отдельного корпуса жандармов генерал-майора В. П. Никольского и его подчиненных ^{[69, с. 183]}.

В дни Февральской революции 1917 г. Отдельный корпус жандармов от бесчинства толпы не пострадал. По Декрету Временного правительства от 4 апреля 1917 г. здание штаба Отдельного корпуса жандармов перешло в пользование нового учреждения – Главного управления по делам милиции и по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан. И почти одновременно это здание было передано Петроградскому окружному суду, здание которого было сожжено в дни революции. В марте–апреле 1917 г. здание было захвачено профессиональными профсоюзами и фабрично-заводскими комитетами Петрограда. С. В. Ремнева сделала вывод: политическая полиция к предупреждению и предотвращению революции в России была не готова ^{[69, с. 183]}.

События февраля–марта 1917 г. и судьбу полицейских органов и полицейских чинов Екатеринбурга изучал доцент кафедры теории и истории государства и права Уральского государственного юридического института МВД России (Екатеринбург), доктор исторических наук, профессор С. И. Константинов ^{[70, с. 215–218]}. Революционные преобразования 1917 г. на Урале начались с ломки прежних государственных институтов, прежде всего царской полиции, подчеркнул С. И. Константинов. Процесс ликвидации старой полиции сопровождался насилием по отношению к её служащим. Екатеринбургский полицмейстер Н. А. Ключников сообщал 4 марта 1917 г. в городскую управу о том, что в городе «… со стороны жителей… проявляются неприязненные отношения к чинам полиции… Сегодня эти случаи приняли настолько острый характер, что всякое появление в полицейской форме вызывает оскорбления и даже угрозы. Чины полиции опасаются не только за порядок, но и за собственную жизнь».

Городской голова А. Е. Обухов по требованию новой власти разоружил наружную полицию, сообщил С. И. Константиров. Труда это не составило, ибо, как признался думцам полицмейстер Н. О. Ключников, «в составе полиции царит растерянность, были случаи эксцессов в отношении ее агентов, часть из них, или отказались от службы, или не появляются в людных места» ^{[70, с. 216]}. 10 марта 1917 г. только что созданный Комитет общественной безопасности издал распоряжение о роспуске полиции и передаче ее функций вновь созданному управлению народной милиции. С. И. Константинов отметил, что городская управа проявила большую расторопность, предполагая, что дума переведет полицию на муниципальный кошт, уже заготовила для полицейских особые повязки.

В первые месяцы Февральской революции (не говоря уже об Октябрьской), бывшие полицейские и жандармские чины оказались как никто иной ущемленными в политических и гражданских правах. Им практически невозможно было устроиться куда-либо на службу, при малейшем поводе они подвергались арестам, им самим и их семьям постоянно грозила опасность со стороны уголовных преступников, которых они когда-то задерживали, да и обстановка общественного презрения и изоляции рисовали им печальную перспективу. В Екатеринбурге уже 6 марта Временная исполнительная комиссия без всякого согласования с городской думой начала репрессии. Домашнему аресту были подвергнуты генерал Ф. Э. Фортвенглер, генерал Н. А. Нецветаев, екатеринбургский полицмейстер Н. О. Ключников, помощник начальника Пермского ГЖУ по Екатеринбургскому уезду жандармский ротмистр Ивановский. Из 181 полицейского, состоявшего в штате городской полиции до 1 января 1917 г., на службе были оставлены 74 сотрудника, в том числе 32 служащих канцелярии, хотя городские власти открыто говорили о том, что «заменить старую полицию сразу новыми лицами, согласно новых штатов» они не имеют возможности «за отсутствием достаточного количества прошений со стороны новых лиц» ^{[70, с. 217]}.

Городское управление милиции возглавил командир 1-го батальона 124-го запасного пехотного полка капитан З. И. Деулин, сформировавший ее первый состав преимущественно из солдат и офицеров местного гарнизона. В Екатеринбурге совершился переход от царской полиции к «народной» милиции Временного правительства, констатировал С. И. Константинов ^{[70, с. 217]}.

Провинции европейского Севера России в условиях революционных потрясений 1917 г. посвятила свои изыскания профессор кафедры социальной работы и социальной безопасности Северного (Арктического) федерального университета имени М. В. Ломоносова (Архангельск), доктор исторических наук, доцент Т. И. Трошина ^{[71, с. 213–215]}. Полиция оказалась первым государственным институтом, подвергнутым радикальному революционному реформированию, подчеркнула Т. И. Трошина. Инициатива исходила не только со стороны новых, революционных властей, видевших в полиции главный атрибут «старой власти», но и «снизу». Раздражение в отношении полицейских чинов в годы Первой мировой войны усилилось в связи с общим недовольством «учетниками» – военнообязанных лиц, которых при исполнении отдельных видов государственной службы освобождали от призыва в армию.

На основе анализа следственных дел «О нарушении жителями губернии обязательного постановления архангельского губернатора от 4 сентября 1914 года о запрещении демонстративно-дерзких выходок по отношению к чинам полиции» И. Т. Трошина сделала вывод, что количество подобных нарушений за месяцы войны постоянно возрастало, и мотивацией было неприятие действий властей вообще, а также убеждение, что полиция защищает тех, против кого справедливо было направлено общественное негодование, – спекулянтов, нуворишей и других порожденных военным временем «порочных людей» ^{[71, с. 213–214]}.

И. Т. Трошина обратила внимание на демонстративный характер оскорблений и унижений полицейских чинов ^{[71, с. 214]}. Первые же дни Февраля 1917 г. привели к массовым выходкам по отношению к полицейским. Полиция сразу же была поставлена «вне закона». Вологодский губернатор подписал приказ всем уездным начальникам полиции подчиняться отныне комитету, состоявшему из гласных городской думы, который взял власть в свои руки. Временный комитет Вологодской губернии, учитывая «возбужденное состояние населения», 5 марта принял решение о разоружении полиции и организации милиции для защиты правопорядка. Когда снимали с постов околоточных и жандармов, они почти не сопротивлялись. Судя по всему, ими было получено соответствующее распоряжение – не провоцировать восставший народ, подчеркнула Т. И. Трошина. В Великом Устюге полицейское начальство перестало выходить на службу, ссылаясь на заболевание; судя по всему, полагает Т. И. Трошина, они занимались уничтожением документов. Их разоружали на дому; происходило это без сопротивления. В сельской местности под влиянием направленных в волости агитаторов происходило разоружение урядников и стражников, срывание с них погон. Полиция была разоружена. Были предложения отправить их на фронт; но нередко полицейские и стражники оставлялись на своих местах; только руководящие чины помещались под домашний арест. По мере нарастания революционной вакханалии справиться с «революционными отрядами» уже не представлялось возможным. В уездном городе Устьсысольске 2 мая толпой солдат караульной команды были арестованы находившиеся под домашним арестом полицейские чины и жандармские офицеры.

Вместо стражников, занимавшихся охраной порядка на промышленных предприятиях, стали создаваться отряды «красной гвардии». В них входили рабочие, выполнявшие охранные функции и получавшие жалование от своего предприятия. В сентябре 1917 г. эти отряды стали приобретать военно-политические функции. Бывшим полицейским было запрещено занимать любые общественные должности, тем более в милиции. Многие из нижних полицейских чинов вернулись в свои деревни. Пользуясь авторитетом у земляков, они избирались в местные органы власти, и большевикам в ближайшие годы приходилось вести борьбу с этими «бывшими урядниками», «пробравшимися» в советы и даже комбеды, подчеркнула Т. И. Трошина ^{[71, с. 214]}.

При подведении итогов работы конференции на заключительном пленарном заседании участники отметили, что поставленные для обсуждения вопросы получили разностороннее освещение. Работа конференции была оценена как плодотворная и способствующая приращению научных знаний о российской полицеистике и ее значению в организации деятельности российской полиции; о становлении и развитии полицейской системы Российской империи; о специфике регионального развития полицейских органов в имперской России; о сломе полицейской системы Российской империи и возможностях использования опыта ее организации и деятельности. Свои задачи – привлечь внимание исследователей к истории российской полиции и способствовать формированию профессионально значимых компетенций у курсантов, слушателей и студентов – конференция успешно решила.