Просветительская деятельность имперских чиновников по конструированию унитарного социокультурного пространства на Северном Кавказе в 1 половине XIX века

Блейх Надежда Оскаровна кандидат педагогических наук, доктор исторических наук профессор, Северо-Осетинский государственный университет им. К.Л. Хетагурова 362025, Россия, Республика Северная Осетия-Алания, г. Владикавказ, ул. Ватутина, 46 Bleikh Nadezhda Oskarovna Professor, the department of Social Work, North Ossetian State University named after K. L. Khetagurov  362025, Russia, respublika Severnaya osetiya-Alaniya, g. Vladikavkaz, ul. Vatutina, 46 nadezhda-blejjkh@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение. Современная мировоззренческая конъюнктура в эпоху грядущей интеграции с всё возрастающей активностью генерирует способы генезиса и развития культуры разных этносов. В этой ситуации важное значение приобретает задача установления исторических путей и методов приспособления этнокультурных общностей Северокавказского края к инновационным практикам и столкновению с инокультурным влиянием разностороннего плана.

Не единожды доказано, что от уровня развития экономики и культуры народов зависят их возможности в сфере культурного взаимодействия. Этносы могут успешно развиваться лишь в едином правовом и социокультурном поле общероссийской цивилизации, взаимообогащаясь накопленным многовековым опытом и достижениями друг друга.

Закономерные факторы аккультурации народов края делают неизбежным их дальнейшее процветание, пробуждают национальное самосознание. Данная установка характеризуется ликвидацией этнической изоляционности, активацией общественных отношений во всех сферах жизнедеятельности, всё большим превосходством в этнокультурах межэтнических черт, на основе сближения увеличением уровня их общности как по форме, так и по содержанию. Эти тенденции начались еще в начале XIX столетия с инкорпорацией Северного Кавказа в состав Российской империи.

Вводя разнообразный алгрейд, российское государство действовало в соответствии со своими представлениями о цивилизованности и просветительской миссии, которую брала на себя. Длительное присутствие России в Северокавказском регионе экспортировало в горские общества социально-культурные законы, которые были направлены на постепенную трансформацию сознания автохтонов и перемену характера отношений в системе их культурно-социальных связей. Для достижения этих целей лучше всех подходила просветительская политика.

Исследователи северокавказского просветизма XIX столетия акцентируют внимание на то, что освоение Российской империей Северного Кавказа шло в русле генезиса и становления системы национального образования, в процессе которых происходило тесное взаимодействие кавказской администрации с горцами, завязывались между ними коммуникативные отношения. В этой связи становится интересной проблематика ретроспекции национального образования народов Северного Кавказа 1 половины XIX столетия, олицетворяющего собой неоднозначность и сложность процесса адаптации традиционного горского социума к происходящим и грядущим переменам, к правилам жизни в «большой» стране, к условиям цивилизации.

Актуализирует данную тему и то, что не смотря, на имеющийся в историографической науке массив научных изысканий, посвященных истории развития кавказского просвещения и образования, в них недостаточно освещены моменты усилий российских властей по конструированию единого социокультурного пространства у мусульманских народов, которые в крае составляют большинство (2/3) и налаживание с ними культурного диалога. К тому же традиционное мусульманское образование до сих пор воспринимается научным сообществом в основном с отрицательной точки зрения. Данной статьей (не претендующей на полное освещение заявленной темы из-за методических ограничений) мы постараемся внести некоторую ясность в эти вопросы.

Обсуждение. Начало XIX века было ознаменовано универсальными геополитическими преобразованиями, которые напрямую коснулись народов Северного Кавказа. Российское государство, победившее своих извечных соперников в лице Ирана и Турции, приобрело прерогативу внедрять в регионе свою парадигму социально-культурных ценностей. В процессе межкультурных контактов горских племен, как между собой, так и с империей, последняя стала постепенно привносить на Кавказ собственные социокультурные отношения, адаптируя их к местным условиям, а локальную ситуацию - к своим потребностям.

Однако иноэтничные реформы слабо усваивались народами края. Горские племенные сообщества вынуждены были негативно отзываться на вносимые чужеродные и от того непонятные им инновации. Эта ситуация в немалой степени провоцировала распространение новых порядков силой оружия. Но как только надобность в военных действиях отпадала, российская администрация вновь возвращалась к мирным политическим урегулированиям, состоящим в:

- административных реформах (введение института приставства);

- приглашении горцев на военную службу (создание Собственного Его Императорского Величества конвоя, обещание карьерной лестницы);

- одаривании землей автохтонное население и заселении на пустующие территории края русских граждан с одновременным уменьшением их налогообложения;

- взаимовыгодной торговле (российские власти приобретали горские продукты, местным народам предлагая русские промышленные изделия, хлеб, и конечно же, соль);

- выстраивании единого культурного пространства (посредством идеологического воздействия и развития просвещения) ^{[17, c. 289]}.

Параллельно с политическим и экономическим замирением края имперские власти развивали российские религиозные структуры, представленные миссионерскими организациями, которые должны были с помощью уговоров и убеждений разъяснять автохтонам специфику духовного мира государства, его нравственно-религиозные ценности ^{[17, c. 291-292]}.

Первой и наиболее известной организацией стала Духовная комиссия, созданная в 1774 году Священным Синодом. Первым руководителем её стал широко образованный по тем временам архимандрит Пахомий. Духовная комиссия обосновалась в осетинском селе Фиагдон, но затем по политическим соображениям была перенесена в город Моздок. Целью её было обращение иноверцев в христианство, приобщение их к православным духовным ценностям.

Для лучшего результата членам Комиссии предписывалось устроить церковь и при ней организовать школу (по методу мусульманского образования) «…дабы обучить горских детей российской грамоте, воспитать в них православный дух и приобщить к русской культуре» ^{[1, л. 112]}. Такая школа была открыта 27 сентября 1764 года. Как явствует из архивных источников, она внесла существенный вклад в дело просвещения горцев, свидетельством чего является письмо императрицы Екатерины к астраханскому главе Якобию, датированное 27 июлем 1777 годом: «…Нет лучшего способа учинить их (осетин и ингушей) прямыми христианами, к здешней стороне приверженцами, как просвещением из них молодых людей, для чего и заведена в Моздоке особливая школа с определением на каждого ученика по два рубля в месяц из кизлярских и астраханских доходов» ^{[13, л. 15]}.

Однако духовная школа обучала не только детей, но и их родителей. Она являлась светочем знаний и распространителем образования на всем Северном Кавказе. Чтобы улучшить результаты образовательной деятельности, члены Комиссии даже стали обучать грамоте у себя на дому. Многие их воспитанники становились толмачами (переводчиками) между российскими чиновниками и своими народами. Как видим, предтечей становления северокавказской школьной системы явилась Осетинская духовная комиссия и первыми распространителями знаний были миссионеры.

Вот только со своими прямыми обязанностями – христианизацией населения, Комиссия не справлялась. И потому её решено было прикрыть, а все вопросы православия передать в ведение Моздокской Епархии, главой которой был поставлен архиерей Гайоз (Гай) Бараташвили (1746-1821 гг.), вошедший в историю, как крупный радетель образования кавказских народов и их просветитель ^{[17, c. 293]}.

Царские чиновники всецело поощряли миссионеров, игравших большую роль в деле просвещения своих соотечественников. Имена многих до сих пор известны и почитаемы в народе. Например, смотритель Владикавказского духовного училища Г.Двалишвили и инспектор Н.Мжедлов, которые помогли академику А.Шегрену составить его знаменитую «Осетинскую грамматику». Впоследствии они перевели книги «Божественного писания» для своих соотечественников. Также знаменита проповедническо-просветительская деятельность учителя осетинской словесности Тифлисской и Ставропольской духовных семинарий Даниила Чокадзе (1830-1860 гг.), обессмертившего себя переводами учебных книг с грузинского на осетинский и собиравшего информацию по осетинскому творчеству, впоследствии выпущенному академиком А.Шифнером под названием «Осетинские тексты, собранные Д.Чокадзе» ^{[14, л. 47]} и т.д.

Помимо миссионерских православных, на Кавказе появились католические миссии. Поляки, литовцы и немцы также занимались распространением идей католицизма в основном, в центральных областях Кавказа. Они просвещали горцев не только «словом Божьим», но возводили церкви, открывали различные учебные заведения. Так, широко известными были Владикавказские католическое приходское, Евангелическо-лютеранское, римско-католическое училища ^{[2, л. 223]}. В них дети постигали не только нравственно-религиозные ценности, но и основы родного языка, культуры своей далекой Родины.

Однако царские власти на Северном Кавказе были озабочены не только крещением язычников, но и массовым переселением на Ставрополье и Кубань старообрядцев и других раскольников, которые также занимались проповедями своей веры. Подтверждением этому факту являются документы того времени. Так, в отчете за 1795 год протоиерей Павел Бартенев отмечает: «Условия кавказских поселений в недавнем минувшем времени, для завоевательных целей требовали людей сильных и предприимчивых, могущих встать лицом к лицу с воинственными дикарями-туземцами. При этом на вероисповедание пришельцев — завоевателей мало обращалось внимания. Поэтому раскольники получили на Кавказе такую свободу, какая возможна только за пределами государства Российского. И в настоящее время раскольники пользуются почти тою же свободой. Ограничить их в этом отношении трудно» ^{[10, л. 47]}. Действительно, число старообрядцев, проживающих на Кавказе, было значительно - 3392 человека. Из них в крупных станицах Ессентукской проживало 2508 человек и в ст. Кисловодской — 796 человек ^{[7, л. 5]}.

Несмотря на просветительскую работу, численность иноверцев не уменьшалась, однако ко второй половине XIX столетия православные и инакомыслящие смогли прийти к единому компромиссу и начать бесконфликтное сосуществование. Как видим, в мирном диалоге разных исповеданий не последнее место занимала умелая культурно-просветительская политика царской администрации, направленная на руководство миссионерскими организациями, которые помогали выстроить своеобразный «мост дружбы» между горским и российским населением. Однако функционирование последних было действенно только в православных районах Северного Кавказа, а в мусульманских областях края по-прежнему господствовала система исламских ценностей. И с мусульманством необходимо было также обрести дружеские отношения российским управленцам, помочь найти точки соприкосновения с иноверцами.

В этом плане наиболее важной стороной налаживания межкультурных коммуникаций являлась просветительская деятельность имперских властей, состоящая, прежде всего, в идеологическом воздействии на горцев. Для чего повсеместно велась пропаганда российской государственности с помощью священнослужителей: православных священников и мусульманского духовенства посредством проповедей и воззваний, составленных самими чиновниками, которые те каждую пятницу использовали в поучении народа, толковали им их обязанности к Богу, царю, правительству и ближним. Здесь особо пригодилась написанная А.П.Ермоловым «Молитва за царя». «Местным кадиям и муллам вменялось в обязанность толкование каждому правоверному то, что вера пророка остается неприкосновенной, да еще и будет покровительствуема силой государственных законов» ^{[17, c. 290]}.

Чтобы перетянуть на свою сторону идейных противников, российские власти обратили серьезное внимание на местную духовную элиту, посредством которой они пытались дипломатически, путем переговоров разрешать идейно-политические проблемы, одновременно стараясь держать под своим контролем влияние религиозной детерминанты в борьбе горских этносов. «Такой акцент на местную знать был продиктован тем, что в условиях, когда кавказские народы находились в тревожном состоянии за свои судьбы, не существовало более реальной силы, чем мусульманская элита, зачастую представленная авторитетными учеными-алимами, которые могли бы повести за собой народные массы», - считает Р.М.Гичибекова ^{[4, c. 71]}. Причем алимы представляли собой наиболее просвещенную прослойку населения, в руках которой сосредотачивались и взаимодействовали религиозные функции и судебная власть, регулирующая правовую и семейную жизнь горцев в ханских владениях и вольных обществах на основе шариатских установлений.

Вскоре такая политика стала приводить к положительным результатам. В стане исламских оппонентов наметился раскол. У России появились союзники из среды наиболее влиятельной группировки, представленной Мухаммадом ал-Яраги, Джамал ад-дином Газикумухским и др., доводы которых сводились к тому, что «с Россией необходимо укреплять отношения, в противном случае это вызовет смуту и бессмысленные потери среди населения». К тому же, убеждали они своих единоверцев, «власти не чинят запрета в служении Аллаху» ^{[8, л. 78]}. И это было действительно так.

В отношении религии империя старалась проводить политику веротерпимости. Отдавая первенство христианской идеологии, она не предпринимала никаких мер по насильственной христианизации местного населения. Мусульманскому духовенству предоставлялись судейские права в гражданских процессах, которые были основаны на Коране. В их компетенции также оказывались семейно-брачные правовые связи, наследственные споры, ведение различных метрических книг и т.п. В то время как мусульманские лидеры, которым были чужды идеи плюрализма, суровыми мерами подавляли всяческое инакомыслие у соплеменников, повсеместно внедряя исламские догматы, регламентирующие все стороны жизни правоверных.

Важным инструментом в идеологической борьбе и формированию единого социокультурного пространства кавказская администрация посчитала дальнейшее развитие образования в крае, так как у мусульман к этому времени уже имелась вполне сложившаяся трехзвенная система, которая состояла из школ трех видов: коранической (низшего порядка), мектебе (среднее образование), медресе (повышенное обучение). Необходимо было взять под свой контроль существующие учебные заведения и открыть новые, так как уже имеющиеся не отвечали духовным запросам населения, да и самому духу времени. Так, из рапорта командующего отдельным Кавказским корпусом генерала Евгения Александровича Головина, адресованного военному министру Александру Ивановичу Чернышеву, следует напоминание «о необходимости повсеместного обустройства школ мусульманских для воспитания духовенства, посредством которого можно будет воздействовать на народные умы» ^{[15, л. 353]}.

По этой же причине российские власти не спешили закрывать имеющиеся у горцев мечетские школы, и уже ко второй половине XIX века их насчитывалось до 2 тысяч. Главным недостатком существовавшей образовательной практики (помимо акцента на конфессиональность и несоответствие образовательным стандартам), было то, что в большинстве вышеупомянутых учебных заведений преподавали эмиссары из Турции, Ирана, Афганистана, подчас насаждающие антирусские настроения среди молодежи, что, естественно, способствовало разжиганию ненависти и вражды к России и вело к сепаратизму. Поэтому царские чиновники лишали такие школы финансовой поддержки, да и само население переставало доверять им, из-за чего количество таких образовательных центров постепенно сокращалось. Но окончательного запрета на открытие и функционирование мектебе и медресе российским правительством не было вплоть до 1917 года. Исследователь В.Череванский так описывал этот факт: «Не страдая, подобно католическим странам религиозной навязчивостью, Россия счастливо избежала прекрасного в теории, но опасного на практике, миссионерского давления на умы и сердца населения.… Не вступая на этот скользкий путь, Россия должна изыскать иные средства, чтобы ввести в замкнутую среду мусульманских училищ зачатки европейских знаний и культуры» ^{[16, c. 231]}.

Для обеспечения учебного процесса в конфессиональных учебных заведениях власти разрешили печатать учебники и переводить на русский язык и языки горских народностей богословскую литературу. Однако проводимая образовательная политика нуждалась в существенной модернизации. Прежде всего, мектебе и медресе распределились неравномерно: 47 % из них приходилось на восточные области, и только 2 % - на западные, к тому же преподавание по-прежнему велось на арабском или османском, чуждом для горцев языке. Это требовало создания алфавитов (окончательно арабский язык, на котором велось преподавание в этих школах и богослужение, был изжит в 1917 году), катастрофически не хватало учителей ^{[7, л.16]}.

Помимо имеющихся духовных школ, спонсировавшихся на добровольных пожертвованиях сельских общин, в крае стали открываться государственные «казенные» образовательные учреждения. Так, в 1849 году российские власти создают восемь духовных школ и три училища (два в Тифлисе и 1 в Дербенте) для мусульман Северного Кавказа (из них 5 – для шиитов и 3 для суннитов). В них также делалась ставка на «научение основам духовного вероучения». Причем, в тех местностях, где имелось несколько конфессий (например, в Осетии), в школах преподавали как Закон Божий (для детей христиан), так и Ислам (для мусульманских ребят). Право на преподавание основ исламской веры предоставлялось в первую очередь представителям от самого населения, имеющим духовный сан. Кавказская администрация полагала, что в стенах этих образовательных учреждений удастся обеспечить подготовку нового поколения горской духовной элиты, которая будет служить поддержкой в проведении государственной политики среди кавказских народностей «…с гораздо большим ручательством в успехе, нежели муллы иноплеменные, местным обычаям чуждые…» ^{[17, c. 294]}.

Муталимам предоставлялось право изучать русский язык по их добровольному выбору, что поощрялось в дальнейшем при поступлении в другие учебные заведения. Как оказалось, это послужило мощным стимулирующим фактором и вскоре многие горцы стали изъясняться по-русски довольно свободно. Примечательно, что данный тип школ опирался на государственную поддержку и являлся объектом административного контроля.

С православными горцами российское правительство тоже стремилось посредством образования выстраивать конструктивный диалог. Оно еще в середине XVIII века в Осетии и Ставрополье начало открывать духовные училища. В первой половине XIX столетия помимо духовных училищ в северокавказском регионе появляются и светские школы.

Уже в начале 40-х годов власти, понимая об острой нуждаемости в учебных заведениях, учредили специализированные советы для подготовки программы реконструкции учебной части в Северокавказском регионе, а император Николай 1 в 1848 г. издал «Положение о Кавказском учебном округе», по которому в государственных школах начинают официально работать учителя «Магометанского закона» ^{[5, c. 34]}.

Однако всех этих мер было явно недостаточно. Ухудшившаяся в первой четверти XIX столетия политическая ситуация предполагала и особые методы руководства светскими школами, приемлемыми в обстановке военного эксцесса. Разгоревшаяся Кавказская война вносила свои коррективы в школьную политику. Нужно было привлечь знать на свою сторону, и тогда наиболее подходящей формой для этого кавказские власти сочли так называемые «школы военных воспитанников» или аманатские, создававшиеся в батальонах и полках русских армий, дислоцирующихся на Кавказе ^{[17, c. 294]}.

Первая подобная школа возникла при Навагинском полку в 1851 году. Если судить по «Положению от 3 августа 1836 года» - создание таких школ преследовало цель «предоставить возможность молодым людям из дворян и других почетных разрядов Закавказского края и местных племен добыть себе образование» ^{[9, л. 56]}. Учащиеся в них состояли на камеральном иждивении. Когда воспитанники возвращались в родительские дома по достижении ими 17-летнего возраста, они получали право поступления на военную или гражданскую службу. Это привлекало к ним большое количество молодежи. Данные академические заведения Военного ведомства получили своё дальнейшее распространение в зонах нахождения регулярных войск и даже стали создавать конкуренцию государственным учебным заведениям.

В течение первой половины XIX века столетия на Кавказе продолжила свой рост система духовных приходских школ (как для православных, так и для правоверных), во многом опережая образование новых государственных светских учебных заведений. Так, в 1836 году открывается Владикавказское духовное училище, в 1837 году – Ставропольская гимназия и Дербентское городское училище, в 1842 году – Петровское и Низовское училища, в 1843 году – Нальчикская школа, в 1849 году – Дербентское мусульманское училище, в 1855 году – Темир-Хан-Шуринское училище. Но все же, несмотря на проводимые правительственные меры по открытию школ, последних в регионе катастрофически не хватало. К 60-м годам по всему Северному Кавказу их насчитывалось всего 13. Уездных же училищ в середине XIX века здесь было только 4, а всего, включая и частные училища, − 46. В мусульманских областях Северного Кавказа (Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Чечено-Ингушетии и Дагестана) в рассматриваемый период вообще не было школ светского характера ^{[6, л. 34-37]}.

Этот факт говорит о непродуманности мировоззренческой концепции просветительской политики царских властей по отношению к нерусским народам имперской периферии. Их политика скорее строилась на принципе целесообразности и выгодности, а не из-за любви «к просвещению инородцев». Но и сводить все к схеме «тюрьмы народов» с её колонизаторской сущностью, было бы неверно. Это наше высказывание подтверждает и кавказовед Л.С.Гатагова, которая пишет: «Если расчленить исторический поток на отдельные межличностные связи, будь то в политике, экономике, культуре, общественной жизни и т.д. - перед нами предстанет еще более яркая и впечатляющая картина. Мы сможем утверждать на сотнях, тысячах примерах, что Россия играла цивилизаторскую роль для Кавказа, а Кавказ, в свою очередь, культурно пополнял Россию» ^{[3, c. 4]}

Понятно, что не все было просто в национальном образовании. Духовное обучение (как христианское, так и мусульманское) подвергалось справедливой критике за то, что: не было установленного срока начала занятий и приспособленных для этого помещений, само преподавание не имело определенной базы и научно сбалансированной методики, проходило на арабском, татарском или турецком (у мусульман) и на русском, латинском (у христиан) языках, практиковались наказания. Но все же в восприятии образовательной парадигмы российского правительства на Северном Кавказе первой половины XIX столетия, необходимо исходить из политико-правовых и экономико-социальных условий ее проведения. Она была детищем и заложником своего времени.

Заключение. Таким образом, началом просветительской деятельности имперских чиновников следует считать момент вхождения края в государственную систему империи, главной задачей которой стало обеспечить вновь присоединенных некими общими принципами жизнесуществования, которые позволили бы регламентировать их социокультурные взаимоотношения в диалоге с имперской властной вертикалью. В первой половине XIX века они заключались в усовершенствовании всей административно-хозяйственной системы.

Особое значение в деле укрепления государственных устоев власти придавали пропаганде посредством как миссионерских организаций, так и местных священнослужителей, которые должны были простому народу растолковывать принципы построения государственной системы империи, декларировать её готовность к мирному сотрудничеству, особое внимание уделяя мусульманской духовной элите.

Самым действенным инструментарием в деле выстраивания унитарного культурного пространства кавказские чиновники считали становление образования в крае. Они ревностно следили за его развитием, которое шло в русле внутренней российской политики, разрабатываемой правительством по отношению ко всем этносам Кавказа, с одной стороны, и в общем контексте правительственной практики в сфере народного просвещения, с другой. Этот фактор привел к положительным итогам. Вскоре в результате унификации региональной системы образования, весь Северный Кавказ оказался интегрированным в общероссийское образовательное пространство.

Однако не стоит преувеличивать фактическую результативность действий российских чиновников в деле просвещения. Процессу формирования общего социокультурного пространства (как оказалось – весьма продолжительному) мешали объективные трудности, заключавшиеся в длительном изоляционизме горских племен, основанном на господстве определенных стереотипов, поэтому скорых изменений ментальной специфики северокавказского населения ждать не приходилось. Тем не менее, уже к середине XIX века и началу буржуазных реформ народы края оказались подготовленными и сумели отказаться от прежних традиционных установок и принять те модернизационные изменения, которые были предназначены Кавказу.

Веками копившаяся внутренняя энергия горских этносов, направленная на культуру и просвещение, с помощью российской державы получившая импульс для дальнейшего этнокультурного развития локальных племен, принесла им блестящие достижения. Всего лишь несколько поколений понадобилось Кавказу для создания у себя стройной системы образования и просвещения, в результате которой сформировалась многочисленная военная и гражданская интеллигенция, ставшая в крае значительным сословием, способным воздействовать на судьбы своих одноземельцев и участвовать в главных событиях российской истории.