Исламский фактор в конфессиональной политике Российской империи XIX века

Блейх Надежда Оскаровна кандидат педагогических наук, доктор исторических наук профессор, Северо-Осетинский государственный университет им. К.Л. Хетагурова 362025, Россия, Республика Северная Осетия-Алания, г. Владикавказ, ул. Ватутина, 46 Bleikh Nadezhda Oskarovna Professor, the department of Social Work, North Ossetian State University named after K. L. Khetagurov  362025, Russia, respublika Severnaya osetiya-Alaniya, g. Vladikavkaz, ul. Vatutina, 46 nadezhda-blejjkh@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение. В Северокавказском регионе не найдется ни одной политической или социальной проблемы, в которой не присутствовал бы исламский элемент, поскольку большинство иноэтнических групп, проживающих на Кавказе, составляют мусульмане (их в крае насчитывается около 5 млн.).

В настоящее время, анализируя роль ислама, нам приходиться обращаться к истории взаимоотношений России и Кавказа, которые исследователями не всегда оцениваются однозначно. Однако, ни у кого из ученых не вызывает сомнений тот факт, что сольватация Северного Кавказа с Россией на протяжении нескольких столетий наложила отпечаток на политико-экономическую и социально-духовную жизнь горских народов. Причем, в сторону позитива.

Особо эта тенденция стала проявляться в XIX веке, когда здесь набирает силу исламское возрождение. Одним из звеньев его является политизация ислама, от результата которого зависело последующее развитие событий в регионе, его позиция по отношению с Центром. В ходе этого процесса определялся менталитет мусульман, их идентичность, на перемену которой Россия никогда не претендовала.

То, что мы наблюдаем сегодня, является отражением процессов, начавшихся не один век назад. Это снова и снова заставляет нас обратиться в прошлое для того, чтобы правильно расставить акценты по поводу исламского вероисповедания, так как оно до сих пор остается не просто конфессией, а мощным фактором, формирующим этническую тождественность мусульманских общин, имеющих огромное влияние на ценностные ориентации ее членов. И чтобы эти нравственные императивы не приобрели негативные тенденции, российская власть обязана обратиться к истории, чтобы выработать правильную стратегию и тактику своих действий в регионе. В этом нам видится актуальность и ценность настоящей статьи.

Обсуждение. В процессе постепенной инкорпорации северокавказских территорий в тело российского государства, проживавшие на них этнические сообщества, стали выражать надежду не только на защиту своих интересов прочным государственным установлением, но и на религиозную веротерпимость. Такой вывод исходил из имеющейся практики конфессиональной политики, проводившейся Российской империей до XIX века. Данный тезис подтверждает высказывание известного просветителя И.Гаспринского, говорившего о том, что «…российские мусульмане по законам нашего Отечества пользуются равными правами с коренными русскими и даже в некоторых случаях, во уважение их общественного и религиозного быта, имеют кое-какие преимущества и льготы» ^{[5, c. 23]}.

Действительно, мусульманство наряду с другими конфессиями на Северном Кавказе имело паритетный статус, а исповедующие данную религию люди официально считались гражданами единого Отечества. Это нашло своё отражение на законодательном уровне. Так, в Своде законов Российской империи говорилось о том, что «все присягающие царю на верность подданства по своей вере и закону, становятся русскими подданными, независимо от национальности и вероисповедания» ^{[7, c. 11]}. Как видим, в стране соблюдался принцип религиозной веротерпимости, который предполагал её непреложное выполнение. В этом же нормативном акте в статье 62 главы 7 «О вере» указывалось: «…свобода веры присвояется не токмо христианам инославных исповеданий, но и Евреям, Магометанам и Язычникам: да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по закону и вероисповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов и моля Творца Вселенной об умножении благоденствия и укрепления силы Империи» ^{[7, c. 167]}.

Толерантность Российского государства к другим религиям (помимо православия) некоторые исследователи прослеживают со времени знаменитого рескрипта Екатерины II 1773 г., по которому «общее заведование различными конфессиями передавалось светской, а не религиозной власти, что оградило иноверные исповедания от какого-либо влияния православной церкви» ^{[1, c. 289]}. Хотя существуют более ранние источники, датируемые 1584 годом, которые повествуют о том, что и во времена Федора Ивановича «не было никаких притеснений магометан в России» ^{[4, c. 16]}. Причина такой лояльности нам видится в еще более раннем периоде – во времени набегов Золотой Орды на Русь. Довольствуясь политическим владычеством над Россией, монголы не только предоставили православной церкви полную свободу и автономность, но даже и выказывали ей свое покровительство. Вследствие этого христианское население не испытывало в отношении вероисповедания никакого притеснения. Такой «цивилизационный компромисс» к другим конфессиям имел весьма широкое применение и в других странах. Однако в отличие от многих европейских государств, где веротерпимость допускалась лишь отчасти, многие документы свидетельствовали, что «русские никогда не доказывали своего религиозного превосходства» ^{[8, л. 287]}.

Путешественники, наблюдавшие политику русских чиновников в только что присоединенных районах Северного Кавказа в впервой половине XIX в., отмечали отличия российских чиновников от деятельности европейцев в подвластных им странах Востока. Они констатировали: «Русские покушались строить мечети, поставлять мулл и проч.» ^{[12, л. 47]}. Этот факт нашел свое подтверждение и в процессе русско-персидской войны (1826-1828 гг.). Когда иранский предводитель Гассан-хан хотел уничтожить известный Эчмиадзинский монастырь, его упрекнули: «Сардарь, русские два раза были в Эриванском ханстве, два раза терпели поражение, но, уходя назад, никогда не оскорбляли магометанской святыни» ^{[11, лл. 23-28]}.

Принцип толерантности являлся главенствующим и при формировании внутренней политики Империи в процессе Кавказской войны (1817-1864 гг.). Не смотря на то, что главным ее лозунгом была «борьба за веру», уважительное отношение к исламу со стороны России не менялось. Хотя многие исследователи до сих пор считают политику государства XIX века «антиисламской» ^{[4, c. 7-8]}. Одним из них является профессор Тельавивского университета М.Гаммер, который в своих трудах неоднократно заявляет, что такая политика «грозила кавказским народам потерей своей самобытности». Однако автор иногда противоречит сам себе, иногда давая фактам оценочные суждения. Так, в своей работе «Muslim Resistance to the Tsar: Shamil and the Conquest of Chechnia and Daghestan)», он вынужден был отметить: «…даже в ходе ожесточенных сражений мечети оберегались русскими войсками» ^{[2, c. 88, 112, 267]}.

Об отношении к мусульманству в период становления «российского владычества» на Северном Кавказе говорит и такой факт, что самая большая мечеть в ауле Герменчук была построена на деньги, выделенные А.П.Ермоловым ^{[8, л. 287]}.

В процессе Кавказской войны поиск противодействия религиозному фанатизму побуждал российских чиновников делать упор на традиционализм, основанный на стереотипах функционирования «туземных обществ» ^{[1, c. 289]}. Этот способ, как предполагалось, должен был создать некое препятствие на использование исламской веры в антирусских целях, однако он ни в коей мере не был направлен против самой религии. При этом создавались взвешенные и весьма сдержанные подходы, так как цивилизационные преимущества в ходе длившейся конфронтации в регионе имели большое значение.

Повышенный же интерес к религиозному фанатизму во второй половине XIX столетия со стороны царских чиновников наблюдался в областях, которые входили когда-то в имамат Шамиля и служили главными зонами военных действий. В этом аспекте особо отметим чеченские племена, проживающие в нагорной полосе. Менее восприимчивыми к антирусской пропаганде оказались кабардинские общества. Этот факт также нашел отображение в российской конфессиональной политике, проводившейся на Северном Кавказе ^{[10, c. 67]}.

Однако на возникшую политическую ситуацию оказывали влияние не только внутренние, но и внешние факторы. «Риск религиозных противоречий был обусловлен не столько идеологическими столкновениями двух конфессий – христианской восточно-европейской) и мусульманской (восточно-исламской), носившими ранее антагонистический характер, сколько доктринальными расхождениями в самом исламе», - отмечает исследователь Р.М.Гичибекова ^{[6, c. 72]}. В среде мусульман Восточного Кавказа они появились благодаря влиянию Ирана, где был распространен шиизм, а Западный Кавказ оказался под воздействием Османской империи, благодаря которой утвердился суннизм. Сунниты и шииты обвиняли друг друга в несоответствии «древним установлениям Мухаммеда» ^{[4, c. 190]}. Шииты считали неправильной практику учета «мнения общинников» по поводу религиозных отправлений и отдавали пальму первенства при принятии таких решений духовному вождю (имаму), считая его «глашатаем непогрешимой мудрости высшей религиозной власти». Сунниты же, в свою очередь, считали шиитов «экстремистами и провокаторами». Вследствие этого идеологического раскола в исламе существовала вероятная опасность общерегионального конфликта, что отмечал французский писатель А.Дюма при посещении Кавказа в 1858 году. Он писал, что из-за религиозных противоречий исповедующие суннизм и шиизм «ненавидят друг друга так искренне и глубоко, как в XVI веке католики и гугеноты» ^{[8, л. 287]}. Однако и между самими суннитами сложилось разделение на ханифатский и шафиитский мазхаб. Приверженцами первого направления являлись адыги, абазины, балкарцы, кабардинцы, ногайцы, туркмены, черкесы, адептами второго – дагестанские народы, чеченцы, ингуши.

Как видим, продвижение Российской империи на Северный Кавказ в ареалы с мусульманским населением осуществлялось при помощи самой религии. В этом аспекте нельзя не упомянуть и такой факт, как движение за переселение в Турцию (мухаджирство), возникшее в 60-70-х гг. на Северном Кавказе, так как он и поныне является предметом особых дискуссий. Блистательная Порта в связи с этим считается «покровительницей горских народов», в то время как Россия изображается «гонительницей правоверных». При этом замалчиваются немаловажные свидетельства того, что горцев подталкивало к миграции подстрекательство Османской империи, а не политика России. Эмиссары турецкого султана, опираясь на местную мусульманскую элиту, вели антирусскую пропаганду, которая сводилась к тому, «что жизнь мусульман, оказавшихся под властью христиан, будет ухудшаться и что царизм насильственно заставит их отречься от своей веры…» ^{[9, л. 5-5об.]}. На турецкой земле мигрантам обещалось полное процветание. На самом же деле турецкие власти менее всего были озабочены судьбой горцев. Переселенцев предполагалось использовать в качестве «главного козыря» в решении политических вопросов. Вопреки заверениям властей о якобы обеспеченной жизни, иммигранты столкнулись с запретами на использование родного языка и своей культуры, т.е. невозможностью своего духовного развития. «В результате оказались обезличенными, лишились своей этнической принадлежности, даже отправление религиозных обрядов должно было совершаться на турецком языке. С этой целью во все мечети кавказской диаспоры направлялись представители местного духовенства» ^{[4, c. 87]}. Впоследствии многие горцы стали осознавать, что их социально-правовой статус в христианской России был много выше, чем в мусульманской Порте. Даже родной сын небезызвестного имама Шамиля Мухаммед-Шефи писал: «Турецкое правительство вело политику в отношении горцев точно такую же, как европейцы в отношении негритосов. У него не хватало и благородства даже для дачи приюта горцам-переселенцам в Турции, которые с трепетом ехали туда, как в святые места, думая найти в единоверной Турции для себя новую Родину» ^{[11, л. 32-33об.]}.

В России же всегда учитывались этнические и религиозные факторы, особое внимание обращалось на духовность горских народов. Имперская власть взяла курс на развитие мусульманского образования. Весьма поощрялось открытие новых мектебе (средних) и медресе (высших) духовных учебных заведений. Ко второй половине XIX века их насчитывалось до 2 тыс. Однако, проводимая образовательная политика нуждалась в существенной модернизации. Прежде всего, мектебе и медресе распределились неравномерно: 47 % из них приходилось на восточные области, и только 2 % - на западные ^{[4, c. 113]}. Мектебе являлись образовательными учреждениями начальной ступени. Для их открытия не нужно было официального разрешения, а только наличие учеников и желания учителя. Поэтому они были в каждом ауле. Медресе являлись учебными заведениями высшего порядка и потому существовали только в крупных городах. Важным недостатком образовательной политики было то, что в вышеупомянутых учебных заведениях зачастую преподавали эмиссары из Турции, Ирана, Афганистана, подчас насаждающие антирусские настроения среди молодежи, что, естественно, способствовало разжиганию ненависти и вражды к России и вело к сепаратизму. Поэтому царские чиновники лишали такие учебные заведения финансовой поддержки, да и само население переставало доверять им, из-за чего количество таких образовательных центров постепенно сокращалось. Но окончательного запрета на открытие и функционирование мектебе и медресе российским правительством не было. Более того, вся богословская литература стала переводиться на русский язык и языки этнических групп (окончательно арабский язык, на котором велось преподавание в этих школах и богослужение, был изжит в 1917 году) ^{[1, c. 293-294]}.

Также повсеместно в крае стали открываться государственные «казенные» школы. В них также делалась ставка на «научение основам духовного вероучения». Причем, в тех местах, где имелось несколько конфессий (например, в Осетии), в школах преподавали как Закон Божий (для детей христиан), так и Ислам (для мусульманских ребят). К тому же право на преподавание основ исламской веры предоставлялось в первую очередь представителям от самого населения, имеющих духовный сан. В этом аспекте примечательно, что данный тип школ опирался на государственную поддержку и являлся объектом административного контроля ^{[4, c. 165-167]}.

Уважительно относились в Российской империи и к традиционным исламским институтам, одним из которых явился обычай хотя бы раз в жизни совершить хадж (паломничество) в Мекку с целью поклонения «гробу пророка Магомета» ^{[1, c. 292]}. Для желающих посетить мусульманские святыни создавались все условия: выделялась помощь от казны, имелись специально оборудованные «паломнические пароходы» со всем необходимым «для господ совершения хаджа». В случае если отдельные паломники по святым местам возвращались на Родину с антирусскими настроениями, их отслеживало Министерство внутренних дел, но в целом на паломничество правоверных запрет не устанавливался.

Также поощрялось строительство новых мусульманских храмов. Для их строительства использовались добровольно собираемые населением пожертвования. Из своей среды общины выбирали себе и духовных наставников. Администрация в эти решения не вмешивалась, поэтому «приговоры горских обществ» обычно не встречали препятствий ^{[4, c. 189-191]}.

Заключение. Главным атрибутом «исламского ренессанса» является упрочение основ мусульманской конфессии в XIX столетии. Оно стало возможным лишь после вхождения северокавказских народов в правовое и социокультурное поле России. Этого не смогли добиться за вышеназванный период в мусульманских районах России заинтересованные зарубежные страны. Вследствие правильно проводимой конфессиональной политики Империи на Северном Кавказе, исламизация населения стала возрастать, причем даже в тех областях, которые до инкорпорации были подвержены данному процессу весьма поверхностно. Признаками же «исламского ренессанса» в теле Империи явились: наличие легитимности, открытие мечетей, функционирование исламских традиционных институтов, отправление религиозного обучения. Консолидация основ вероучения предпринималась русскими властями преимущественно для «повышения гражданственности и нравственности» на западных и восточных окраинах, однако на последних цивилизационное тяготение было более ярко выражено.

Проводившаяся на северокавказской окраине модернизация в социально-духовной сфере способствовала укреплению авторитета самой религии в жизни иноэтнического социума, содействовала исламизации горцев. Мусульманская вера вследствие этого упрочила свои позиции, постепенно обретая конструктивные для эволюционной целостности российской государственности резервы. Она перестала играть агрессивно-негативную роль, трансформируясь на северокавказской периферии в элемент общегосударственной консолидации. Однако многие проекты по модернизации Северного Кавказа остались незавершенными (в том числе и его исламизация) и потому по сей день вызывают дискуссии. Этот факт требует выработки взвешенной политики российских властей в «мусульманском вопросе».