Взгляды протестантов и католиков на кодификацию словацкого литературного языка Л. Штура

Горина Мария Михайловна аспирант, кафедра славянской филологии, Московский Государственный Университет имени М. В. Ломоносова 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 Gorina Mariya Mikhailovna post-graduate student of the Department of Slavik Philology at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1 maruszya@mail.ru

Реформа словацкого литературного языка 1852 г., получившая наименование реформы М. Гатталы и М. М. Годжи, занимает особое место в истории словацкой письменности. Ее результатом стало преодоление языкового разобщения, которое в течение почти двух с половиной веков характеризовало словацких протестантов и католиков. Первые с XVII века писали на т. наз. библичтине, или чешском языке Кралицкой Библии, тогда как у вторых был собственный литературный язык, в 1787 г. кодифицированный А. Бернолаком (бернолаковщина). Несмотря на непреходящее значение названной языковой реформы для словацкого народа, о ней известны лишь самые общие сведения, поскольку до настоящего времени она не была предметом подробного скурпулезного анализа. Основные усилия лингвистов были направлены на изучение кодификации словацкого литературного языка Л. Штура (1844), которая через несколько лет и подверглась ревизии, так как в первоначальном виде она по сути не была принята ни протестантами, ни католиками. В этой связи возникает вопрос, что не удовлетворяло в кодификации Л. Штура протестатов^[1] и что католиков и каковы были их предложения по внесению в кодификацию корректив. Этот вопрос мы и рассмотрим в настоящей статье. При этом мы будем пользоваться сопоставительным и функциональным методами, сравнивая языковой материал, содержащийся в работах протестантов и католиков, и выявляя функциональные характеристики тех или иных языковых элементов.

Точка зрения протестантов на необходимость изменения кодификации Л. Штура представлена в книгах евангелического священника М. М. Годжи (1811-1870) «Потомок словацкий» (1847) и «Высказывания о словацком языке» (1848). Основной претензией М. М. Годжи к кодификации Л. Штура было использование последним фонематического принципа в орфографии, что резко контрастировало с этимологическим принципом в чешском литературном языке, ранее используемом протестантами. Реформирование словацкого литературного языка в соответсвии с этим принципом сохраняло преемственность протестантской письменности. Теоретическим обоснованием необходимости использования этимологического принципа в орфографии словацкого литературного языка явились представления автора о том, что словацкий язык является прародителем всех славянских языков, поскольку именно с берегов Дуная он распространился сначала на Балканы, а затем и на другие территории, ныне населяемые славянами. Практическим воплощением этого принципа явилось прежде всего введение в словацкую орфографию графемы y, обозначавшей фонему [y], в процессе развития словацкого литературного языка совпавшую с фонемой [i].

Использование этимологического принципа в орфографии разрушает систему обозначения парных мягких согласных, которая была принята не только в кодификации Л. Штура, но и в более ранней кодификации А. Бернолака (1787). Суть ее сводилась к тому, что гласный обозначался в соответствии с реальным произношением, а мягкость согласного фиксировалась при помощи диакритического знака: taňjer, peňjaz, oťec, ďjevka ^{[7, с. 40-42]}, aniĕl, priätĕľ, dĕlo ^{[4, с. 74-79]}. Введение же графемы у делает такое обозначение перед фонемой [i] избыточным, поэтому М. М. Годжа предлагает обозначать их, как и в чешском литературном языке, при помощи графем i и y: hadý, syný, zätí, králi (творительный падеж множественного числа одушевленных и неодушевленных существительных мужского рода). Отказ от подобного обозначения мягкости согласного перед [i] делает нелогичным ее обозначение перед [e], и тогда М. М. Годжа вновь обращается к чешскому литературному языку, заимствуя из него графему ě для обозначения мягкости: králĕ, vuolĕ, polĕ.

Вокалические системы чешского и словацкого языков существенно различаются. В частности, в словацком языке представлены восходящие дифтонги с неслоговым i, обозначаемые в кодификации Л. Штура как je, ja. При этом перед указанными дифтонгами мог выступать как мягкий, так и твердый согласный. М. М. Годжа предлагает распространить новый способ обозначения мягкости и перед этими дифтонгами, заменив штуровский j соответственно на i (после мягкого согласного) или у (после твердого согласного): mladý – mladyĕho, mladyĕmu, svätý – svätyeho, svätyemu, rodní – rodniĕho, rodniĕmu.

Этимологический принцип написания нашел свою реализацию и в предложении М. М. Годжи ввести в словацкий литературный язык фонему [ľ], причем способствовал этому, вероятно, также чешский язык, хотя в нем данная фонема отсутствует. Несмотря на это, часть существительных с основой на -l в нем склоняется по твердой разновидности, а часть – по мягкой: posel ‘посол’, úkol ‘задание’, král ‘король’, pytel ‘мешок’– род. пад. ед. ч. posla, úkolu, krále, pytle. Заметим, что аналогичная ситуация представлена и в кодификации Л. Штура, хотя это и противоречило тому, что данную фонему автор квалифицировал как мягкую; ср. примеры: stodola ‘сарай’, chvíla ‘минута’ – род. пад. ед. ч. stodoli, chvíle.

Взяв за основу некоторые представления М. М. Годжи, спустя несколько лет в 1852 году Мартин Гаттала (1821-1903) анонимно издает «Краткую грамматику словацкого языка» ^[5], предисловие к которой подписали трое лидеров католиков и трое лидеров протестантов. Именно этот труд и является началом современного словацкого литературного языка.

М. Гаттала, католик по вероисповеданию, при реформировании словацкого литературного языка учитывал традиции католической письменности и прежде всего бернолаковщины, поэтому его видение литературного языка отличалось от представлений М. М. Годжи. Ввиду этого одни идеи относительно фонетики, морфологии и орфографии он заимствовал полностью из его работ, а другие – только частично. Языковые же элементы, которые практически не употреблялись в католической письменности и были представлены главным образом только в среднесловацком диалекте, он, как правило, исключил из «Краткой грамматики».

Этимологический принцип в кодификации М. Гатталы отразился на изменении написания целого ряда лексем и словоформ. Вслед за М. М. Годжей для того, чтобы сохранить связь словацкого литературного языка со славянской книжно-письменной традицией, он использует графемы y/ý в корнях слов (syn, býk, myti), приставках vy и vý (výjäť, využívať), а также в ряде грамматических форм: родительного падежа единственного числа и омонимичных ей формах именительного и винительного падежей множественного числа у имен существительных женского рода твердой разновидности (ženy, ryby), творительного падежа множественного числа существительных мужского рода (chlapy, duby), прилагательных (pekný, pekných, pekným и т. д.) и др. В соответствии с этимологией М. Гаттала соглашается также с различением в написании форм творительного падежа единственного числа существительных и прилагательных женского рода, родительного падежа множественного числа мужского рода и причастий на -l мужского рода (Штур: peknou, sinou, bou – Гаттала: peknou, sinov, bol). При этом в причастиях на -l изменение затронуло не только орфографию, но и произношение. М. Гаттала принимает инфинитивы глаголов типа kupovať с гласным o, который предложил ввести в качестве дублета М. М. Годжа (у Л. Штура они были представлены с гласным u – poluvať). Таким образом в «Краткую грамматику» вошли два варианта названных глаголов: с суффиксами -ova- и -uva-. Заметим, что примеры в комментариях М. Гаттала приводит только с суффиксом -ova-, который становится основным: menovať, opakovať, poľovať ^{[5, с. 43]}.

М. Гаттала вводит в словацкий литературный язык графему ä, что также соответствовало предложению M. М. Годжи. Последний, однако, не различал на письме аллофон гласного a, продвинутого в передний ряд в позиции после функционально мягкого согласного, и особую фонему – широкого открытого e (в современном словацком литературном языке он обозначается как ä), восходящего к праславянскому *ę и сохранившегося в говорах среднесловацкого и восточнословацкого диалекта. В «Краткой грамматике словацкого языка» данная графема кодифицируется только в позиции после губных согласных (как и в современном литературном языке): mäso < *męso, päta < *pęta. Кодификация же этой фонемы в позиции после заднеязычных согласных (käčka, zgärba), предложенная M. М. Годжей и характеризующая некоторые среднесловацкие говоры, принята не была.

Диакритические знаки ̈ над другими монофтонгами, а также ˇ над е, широко используемые М. М. Годжей, М. Гаттала не принимает, поскольку они значительно усложняли графику литературного языка. Эти же диакритические знаки М. М. Годжа предлагал использовать также в дифтонгах iä, yä, iĕ, yĕ, iü, iö (у данных дифтонгов был только один графический вариант), чтобы отразить некоторое изменение звучания слогового элемента. Также добавим, что М. Годжа выделял не только восходящие дифтонги в словацком языке, но под влиянием скорее всего чешской лингвистической традиции также отмечал наличие нисходящих дифтонгов (ĕi, äi, öi, üi).

М. Гаттала радикально подходит к проблеме обозначения дифтонгов. Во-первых, он не принимает предложение М. М. Годжи относительно кодификации окраинного дифтонга iö (diöwka, zätiöch, ср. у М. Гатталы dievča, zatiech, zaťoch), а также трифтонга iöü (husäciöü, pisaciöü, oboniöü, ср. у Гатталы pisacou, vôňou). Во-вторых, диграфы uo в версии Л. Штура и uö/üö в версии М. М. Годжи, обозначавшие восходящий дифтонг [uo], М. Гаттала фиксирует как ô, что представляло собой абсолютную инновацию в графике словацкой письменности. М. Гаттала не поясняет, почему он выбрал графему с надстрочным знаком для обозначения дифтонга, но подчеркивает, что произносят его «одни словаки как ó, другие как o с предшествующим u наподобие uo» ^{[5, с. 3]}. Таким образом новая графема позволяла избежать строгой регламентации в установлении единообразного произношения для говоривших на среднесловацком диалекте, в котором функционирует дифтонг uo, и для выходцев из западнословацкого и восточнословацкого регионов, в говорах которых данный дифтонг отсутствует.

Заметим также, что лексемы с дифтонгом ô в «Краткой грамматике» и в современном литературном словацком языке не всегда совпадают: в труде М. Гатталы дифтонг представлен в притяжательных местоимениях tvôj, svôj по аналогии с môj ^{[5, с. 28]}. М. Гаттала не был последователен при кодификации, поскольку на страницах его грамматики мы находим примеры заимствованных из чешского языка слов, в которых дифтонг [uo] соответствует чешскому ů и обозначается ô, а также лексемы с ú на месте словацкого дифтонга (у Гатталы dôchodný, dôraz – чеш. důchod, důraz, но vúbec – чеш. vůbec, совр. словац. vôbec) ^{[5, с. 21, 27]}.

В отношении дифтонгов [ia], [ie], [iu] М. Гаттала частично принимает предложения М. М. Годжи, однако подвергает их существенной модификации: заменяет штуровское обозначение неслогового элемента j на i, но при этом отвергает возможность использования у (yä, yĕ): pravidyĕl, bohactyĕw, mladyä, nahyä, ср. в «Краткой грамматике» mydiel, biskupstiev ^{[5, с. 18]}. М. Гаттала, в отличие от Л. Штура, устраняет диакритические знаки над согласными, предшествующими дифтонгу и обозначавшими их мягкость, но вводит в словацкий литературный язык дифтонг [iu], ранее в нем отсутствовавший и впервые предложенный М. М. Годжей: дательный падеж единственного числа существительных среднего рода типа umenie – umeniu ^{[5, с. 19]}, винительный падеж единственного числа адъективалий мягкой разновидности božiu ^{[5, с. 24]}, ср. у Л. Штура staveňú, božú.

Л. Штур первым кодифицировал действие ритмического закона, который заключается в невозможности нахождения в пределах одного слова двух долгих слогов (с долгими монофтонгами или дифтонгами) подряд. В этом случае долгота второго слога сокращается. Этот закон является специфическим для словацкого языка и не встречается в других славянских языках. Заметим, что его действие последовательно проявляется в среднесловацком диалекте, в то время, как в говорах западнословацкого и восточнословацкого диалекта он преимущественно отсустствует. В работе Л. Штура почти нет исключений из действия ритмического закона: последующая долгота сокращается последовательно, например: svedomja, svedomú, o svedomí, svedomím; ср. lísťa, lísťu, o lísťi, lísťim. Как отмечали исследователи, единственным исключением из ритмического закона у Л. Штура можно считать формы деепричастия: vábjac, vráťjac ^{[2, с. 92]}. М. Гаттала вводит еще одно исключение – парадигму склонения существительных среднего рода типа svedomie: флексии косвенных падежей отныне не сокращаются (ôstie, ôstia, ôstiu, ôstím). У М. М. Годжи примеры исключений в данном типе склонения отсутствуют, однако встречаются исключения в формах глаголов с основой на согласный типа klásť – kládiĕm (в «Краткой грамматике» находим форму kladiem ^{[5, с. 34]}), а также у многократных глаголов robiĕvávam, chodiĕvávam ^{[4, с. 90]}.

Система консонантизма, предложенная М. М. Годжей, также претерпела измененния. М. Гаттала отказывается от понятия полумягкие согласные, которыми Л. Штур считал [c] и [ӡ] (графически dz). Отличие данных согласных от твердых и мягких, по мнению Л. Штура, заключалось в том, что в одних и тех же словоформах после них были возможны как долгие монофтонги (аналогично твердым согласным), так и дифтонги (аналогично мягким согласным): vracjam – vracám, plecja – plecá, cudzá ^{[2, с. 90]}. М. Гаттала же относит [c] и [ӡ] к мягким согласным. В комментариях к парадигмам глаголов он пишет, что слова типа obúdzať, narádzať, vracať, zatracať образуют личные формы при помощи «мягкого a или ä» [Krátka, 1852, 40]. Аналогично и прилагательные с основой на [c] и [ӡ] (cudzí, domáci, teľací) и существительные среднего рода на -ce (plece, vrece) он включает в мягкую разновидность склонения ^{[5, с. 24]}. Заметим, что уже в работе М. М. Годжи данные согласные квалифицируются как мягкие, на что указывают характерные словоформы с дифтонгами во флексиях после [c] и [ӡ]: vraciäm, husaciä, pisaciä, plĕciä ^{[4, с. 71, 75, 93]}.

При кодификации склонения существительных женского рода с основой на согласный М. Гаттала отходит от предложений своих предшественников. Если Л. Штур и М. М. Годжа в дательном и предложном падежах этих существительных предлагают дублетные формы (ulicam/ulicjam, ulicach/ulicjach, ulicamí/ulicami ^{[7, с. 142]} и ulicäm/uliciäm, ulicäch/ uliciäch/ulicämi, uliciämí/uliciämi ^{[4, с. 70]}), то М. Гаттала кодифицирует у этих существительных соответствующие формы только с краткими флексиями (dušiam, dušiach, dušiam) ^{[5, с. 16]}.

Существенные расхождения между позицией М. М. Годжи и М. Гатталы обнаруживаются при оценке некоторых среднесловацких форм, которые практически не употреблялись в католической письменности. М. Гаттала отказывается от специфической среднесловацкой формы именительного-винительного падежа прилагательных среднего рода с окончанием uо (у Л. Штура dobruо, у М. Годжи mladuö). В мягкой разновидности склонения он, вслед за Л. Штуром, фиксирует лишь формы с флексией -ie (staršie), т. е. исключает дублет staršüö, который предлагал ввести М. М. Годжа по аналогии с твердой разновидностью. Однако в результате этого возникло нарушение соответствия флексий в парадигмах: твердым прилагательным среднего рода dobrou соответствовали мягкие božie с дифтонгом во флексии (при том ,что в окончаниях косвенных падежей был представлен долгий монофтонг é у твердых - ého, ému и дифтонг ie у мягких - ieho, iemu). Вследствие этого М. Гаттала заменяет флексию именительного-винительного падежа единственного числа прилагательных среднего рода твердой разновидности -ou флексией -é (dobré), чтобы придать парадигмам единообразие. Это изменение сохраняется и в современном словацком литературном языке. В результате позиции фонемы [é] в литературном языке укрепились. Возможно, М. Гаттала принял решение заменить дифтонги во флексиях, основываясь на опыте бернолаковщины, в которой преимущественно функционировали долгие монофтонги (как в западнословацком диалекте и чешском языке) в соответствии со среднесловацкими дифтонгами.

В «Краткой грамматике» склонение местоимений сохранилось почти в неизменном виде по сравнению с кодификацией Л. Штура. М. Гаттала исключил в своем варианте литературного словацкого языка дублетные специфические западнословацкие формы указательных местоимений teho, temu, отсутствовавшие в бернолаковщине, а также чешском языке и предложенные М. М. Годжей. В итоге в кодификации были сохранены только основные среднесловацкие формы toho, tomu.

Традиции католической письменности и бернолаковщины оказывали влияние на М. Гатталу, поэтому в его «Краткую грамматику» находим и иные морфологические элементы, которые прежде отсутствовали у Л. Штура и М. М. Годжи. К ним относятся: флексии именительного падежа множественного числа существительных мужского рода -ovie, восходящие к западнословацкому диалекту (у Л. Штура и М. М. Годжи были представлены преимущественно среднесловацкие формы с флексией -ovja / -ovia ), хотя в комментариях к парадигмам в «Краткой грамматике словацкого языка» в качестве дублета упоминается и вариант с ovia (synovie/sinovia, pánovie, svatovia) ^{[5, с. 12]}. В современном словацком литературном языке сохранились лишь формы с флексией -ovia.

М. М. Годжа также предложил исключить из кодификации Л. Штура дублетную форму именительного-винительного падежа единственного числа существительных среднего рода типа umenie и оставить единственный вариант umenia, однако М. Гаттала это предложение не принял ^{[5, с. 19]}.

Главным итогом консенсуса между книжно-письменной традицией протестантов и католиков стало установление в орфографии словацкого литературного языка этимологического принципа в противоположность фонематическому, который изначально использовал Л. Штур. В «Краткую грамматику словацкого языка» вошла значительная часть предложений М. М. Годжи (фонемы ä, ľ, графемы ý/y наряду с í/i, причастия прошедшего времени на -l), исключившая спорные элементы кодификации Л. Штура, которые не принимали многие протестанты. Некоторые предложения М. М. Годжи переработал М. Гаттала, который упростил орфографию, фонетику и морфологию нового литературного языка, избавившись от чрезвычайно сложной системы обозначения на письме мягкости согласных n, t, d, l. М. Гаттала соединяет в орфографии словацкого литературного языка предложения Л. Штура и М. М. Годжи, делая этимологический принцип основным, но при этом использует его в комбинации с фонематическим. Это позволило избавиться от избыточного обозначения некоторых звуков на письме, что характеризовало версию М. М. Годжи. Претерпела изменения и мофологическая система словацкого литературного языка, поскольку из нее были выведены нехарактерные для католической письменности среднесловацкие формы. Таким образом, учет замечаний как протестантов, так и католиков позволил выработать компромиссный вариант литературного языка, который одновременно сохранял штуровскую основу. Этот вариант был принят практически всеми словаками и существует с некоторыми более поздними изменениями до настоящего времени.