Семиозис топонима «Киммерия» в изобразительном искусстве и литературе путешественников первой половины XIX в.

Кугушева Александра Юрьевна аспирант, Таврическая академия, ФГАОУ ВО «Крымский федеральный университет им. В.И. Вернадского» 299055, Россия, Республика Крым, г. Севастополь, пр. ген. Острякова, 221 Kugusheva Aleksandra Yurievna post-graduate student at Taurida National V.I. Vernadsky University 299055, Russia, Republic of Crimea, Sevastopol, str. General Ostryakov's str., 221, ap. 18 pantarba@mail.ru Другие публикации этого автора

Исследование нарративного контекста существования культуры является одним из значимых направлений в современных гуманитарных науках. Северное Причерноморье и Крым фигурируют в документальных исторических источниках со времен античности до наших дней. После присоединения полуострова к Российской Империи, с развитием художественной литературы города и отдельные области полуострова приобретают устойчивое семиотическое значение в русской культуре. Так, в современной традиции Севастополь ассоциируется с «Севастопольскими рассказами» Л.Н. Толстого, Балаклава – с «Листригонами» А.И. Куприна, Ялта – с рассказами А.П. Чехова, Старый Крым и Феодосия – с творчеством А.С. Грина и Б.Л. Пастернака, Коктебель – с литературным наследием М.И. Цветаевой и М.А. Волошина. С последним также традиционно связывается и топоним, который не имеет точной исторической и географической локализации на современном полуострове – «Киммерия Волошина».

Проблематику данного исследования составляет процесс возникновения термина «Киммерия» в русском языке, изменения его значения в рамках общей нарративной традиции и ее отображения в изобразительном искусстве.

Изначально появление топонима «Киммерия» имеет очевидный исторический подтекст: земля киммерийцев, народа, проживавшего на территории Северного Причерноморья, Малой Азии и Закавказья в VII в. до н.э. Имя народа дошло до нас из глубины веков через ассирийские и греческие тексты, от «гимирру» до библейского народа «гомер» и «гумир» нартского эпоса. Максимилиан Волошин указывал на возможное происхождение названия Киммерии «от древнееврейского корня KMR, обозначающего «мрак», употребляемого в Библии во множественной форме «Kimeriri» (затмение) ^[3]. Но, помимо исторического смыслового плана, Киммерия как явление древнего мира раскрывается через один из главных литературных свидетельств древнегреческой Архаики – «Одиссею». Более двух тысяч лет, от сказаний аэдов до романа Джеймса Джойса, изданного в 1918-1920 гг., имя Одиссея (Улисса в римской традиции), настоящего трикстера античности, не сходит с уст и страниц литературы. Имена персонажей «Илиады» и «Одиссеи» давно стали нарицательными, а величественная картина древнего мира, сплавленная с мифом, легла в основу всей европейской культурной традиции. Вместе с Одиссеем, следуя от одного текста его сказаний к другому, слушатель, а затем и читатель совершает путешествие от берегов Илиона к острову Итака, проплывает между Сциллой и Харибдой, спасается от хищных сирен и плена волшебницы Цирцеи и даже спускается в Аид, отчасти повторяя один из подвигов Геракла.

Для того, чтобы найти вход в царство теней и обратиться за прорицанием к Тиресию, Одиссей отправляется на край света, к «глубокотекущим водам Океана» (песнь XI):

Там киммериян печальная область, покрытая вечно

Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет

Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль

Он покидает, всходя на звездами обильное небо,

С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь;

Ночь безотрадная там искони окружает живущих.

В исторической науке неоднократно предпринимались попытки локализовать область Киммерии, определить ее точную географическую принадлежность. Стремление привязать понятие древнего поселения к конкретной точке земного шара, сделать осязаемым, низвести его с высот мифа к зримой реальности было особенно характерно для последней четверти XIX в. после сенсационного открытия Илиона в 1872 г., предпринятого Генрихом Шлиманом. Археология смело вторгается в закрытый мир литературных мифов и производит ревизию географических наименований. И хотя вопрос о достоверности связи образа Трои и найденного в Малой Азии города все еще не разрешен, «Одиссея» утратила привилегированное положение закрытого текста – миф стали «примерять» к действительности.

Ученых в первую очередь начинает волновать проблема конкретной привязки Киммерии к тому или иному берегу, она становится международной и едва ли не политической – как некогда за право называться родиной Гомера боролись семь городов древности, в науке Нового и Новейшего времени борются различные версии местоположения «киммериян печальной области». Так, французский исследователь Анри Боннар (1888-1959) приводит несколько версий размещения входа в Аид в этой части «Одиссеи», в том числе средиземноморскую, склоняясь к «западному» пути, к Этрурии и Мессинскому проливу ^[2]. Современные историки указывают, что единого мнения по этому вопросу не существует; но большинство исследователей считает, что «место обитания Цирцеи, область киммерийцев и страна феакийцев <…> находятся на Черном и Азовском морях» ^[8]. В то же время, все вышеназванные теории не умаляют значения гомеровского текста и его мифологической составляющей.

Рассмотрение фрагмента «Песни XI», связанного с «киммериян печальной областью», как текста дает возможность проследить появление устойчивых семиотических значений, связанных с Киммерией. В первую очередь стоит отметить, что в постоянно цитируемых строках о самих киммерийцах не сказано ни слова: не описаны их костюм и обычаи, боги или обряды, нет никаких сведений об их автохтонной культуре. Но дискурс не может оставить имя народа без признаков, которые выделили бы этот этноним в общей массе текста. «Область» у пределов глубоких вод Океана описывается в самых мрачных красках: «печальная область», «покрытая… мглой облаков», лишенная лика «лучезарного Гелиоса», «ночь безотрадная там искони окружает живущих». Главенствующее значение в формировании образа Киммерии занимают определения, которые связывают его с общекультурными символами: Печаль, Мгла, Ночь. Одиссей приближается к этим землям, чтобы узнать волю богов, обратиться к прорицателю Тиресию, сошедшему в царство теней. Совершив необходимые обряды жертвоприношения, он вызывает оракула:

Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою

Души усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись:

<…> Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы,

Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным.

Кликнув товарищей, им повелел я с овцы и с барана,

Острой зарезанных медью, лежавших в крови перед нами,

Кожу содрать и, огню их предавши, призвать громогласно

Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону.

Текст активно смещает акцент с условной географической принадлежности Киммерии на ее сакральное значение, гораздо более значимое с точки зрения древних греков. Символические фразы «души усопших» и «темные бездны Эреба», Аида, «ужас бледный», «грозный бог Аид» и «страшная Персефона» связывают Киммерию в сознании слушателя и читателя с Миром мертвых, с Ужасом и Смертью.

В статье Максимилиана Волошина «Константин Богаевский» текст воплощает свой дискурс через родственные лексии: «Земля Богаевского — это «Киммерии печальная область». В ней и теперь можно увидать пейзаж, описанный Гомером. Когда корабль подходит к обрывистым и пустынным берегам этих унылых и торжественных заливов, то горы предстают повитые туманом и облаками, и в этой мрачной панораме можно угадать преддверье Киммерийской ночи, какою она представилась Одиссею. Там найдутся и «узкие побережья со священными рощами Персефоны, высокими тополями и бесплодными ивами». Дальние горы покрыты скудными лесами. Холмы постепенно переходят в степи, которые тянутся вплоть до Босфора Киммерийского, прерываемые только мертвыми озерами и невысокими сопками, дающими пейзажу сходство с Флегрейскими полями. Огонь и вода, вулканы и море источили ее рельефы, стерли ее плоскогорья и обнажили мощные и изломанные костяки ее хребтов» ^[3].

«Пустынные берега» и «мрачная панорама», «киммерийская ночь» и «рощи Персефоны» есть лишь лексические вариации вышеупомянутого волошинского определения имени «Киммерия» как производной от древнееврейского корня KMR, обозначающего «мрак» и «затмение». Но, как художественный образ, Киммерия Гомера и Киммерия Волошина существуют в пределах текста, который ограждает их от вмешательства реальной истории.

С течением времени топоним Киммерия, привязанный к Пантикапею и всему Боспору Киммерийскому, отступает под натиском источников, именовавших полуостров Тавридой. Вместе с торговой и политической гегемонией Херсонес Таврический приобретает принципиальное значение для раннехристианского общества, становится оплотом истинной веры в варварских землях. И даже несколько столетий османского владычества не внесли существенных изменений в старые европейские карты, где Крым и часть Северного Причерноморья именовалась Тавридой, Таврикой и изредка Скифией.

Именно на обозначенную преемственность с раннесредневековой византийской традицией в топонимике обратила внимание Екатерина II, которая, по свидетельству графа Луи де Сегюра, «возвратила старинное название Тавриды» манифестом (8) 19 апреля 1783 г. ^[5]. В рассматриваемый период конца XVIII – первой половины XIX в., благодаря географическим и политическим особенностям полуострова, в Крым стекаются ученые и путешественники.

Исследователь истории г. Керчь С.Н. Авсенева указывает, что историко-археологические экспедиции в Восточный Крым начинаются с 1830 г. и прерываются в дальнейшем Крымской войной в 1853 г. Среди участников экспедиций указаны Иван Матвеевич Муравьев-Апостол (1765-1851), автор «Путешествия по Тавриде в 1820 годе» в форме сентиментальных писем, и французский путешественник Фредерик Дюбуа де Монпере (1798-1850), посетивший Северное Причерноморье в 1831-1834 гг. и оставивший монументальный труд «Путешествие вокруг Крыма и Кавказа» в шести томах ^[1].

Для И.М. Муравьева-Апостола Восточная часть Тавриды – Феодосия-Кафа, Керчь-Пантикапей раскрываются, в первую очередь, через описания историков древности. Образ Киммерии для него связан не с «Омиром», как тогда величали Гомера, а с сочинениями Геродота, Страбона, Диодора Сициллийского. В «Письме XVIII» автор так описывает Эски-Крым: «В нем отыскивают, ни мало ни много, Киммерион, Столицу Киммериян, народа, который покорив туземцев Тавров, первый как завоеватель, обладал Тавридою. Трудно конечно доказать истину сего положения, но также трудно и оспоривать оное. Мы по Иродоте знаем, что Киммерияне на полуострове сем оставили многие памятники в именах урочищ, стен, пролива и проч. (2); Стравон говорит о горе Киммерион (3); а Птолемей, называя город Киммерион, именно щитает его в числе средиземных т.е. не приморских (4). Сего уже достаточно к заключению, что город сего имени подлинно существовал в Тавриде» ^{[7, с.207-208]}. И далее: «Что Крым есть испорченное Кимр или Кимвр, это обще принятое мнение тем более кажущееся основательным, что слово сие не имеет корня ни в каком другом нарицательном имени народа…» ^{[7, с. 208-209]}.

О величии древнего города Феодосии-Каффы свидетельствуют развалины крепостных башен, оставленных генуэзцами – им посвящена большая часть пространного описания истории этого края: «Я видел остатки толстых четвероугольных башен, свидетельствующия в бывшей безопасности Генуэзцев от Татарских стрел, но не от Магометовых пушек» ^{[7, с. 249]}.

Керченский полуостров вновь ненадолго возвращает И.М. Муравьева-Апостола к образу Киммерии: «Место сие приводит еще на память и тот древний ров, выкопанный рожденными от рабов Киммериянами, о котором повествует Иродот» ^{[7, с. 257]}. Подробная хронология истории Пантикапея, трагическая смерть Митридата VI Евпатора и обширные цитаты из Диодора Сицилийского внезапно завершаются поэтическими строками: «Вчера, когда вечерняя заря догорала на вершине Киммериона, я ходил в последний раз, при мерцании умирающего дня, проститься с прахом Пантикапея <…> Подобно старцу Поджьо на развалинах Капитолия, я мечтал здесь о событиях прославивших Тавриду, от изгнания Киммериан Скифами, до населения ея выходцами из Ионии; от покорения Воспорского Царства Митридату, до покорения же целого полуострова под Державу Российскую» ^{[7, с. 314-315]}. Образ Киммерии в тексте И.М. Муравьева-Апостола связан, в первую очередь, с хронологией смены народов на исторической сцене Боспора Киммерийского, с реминисценциями и прямыми цитатами из трудов Диодора Сицилийского. Его догадка о родстве топонимов «Крым» и «Киммерия» уже в XX столетии рефреном прозвучит в статье М.А. Волошина «Константин Богаевский».

В 1833 г. Крымский полуостров посетил швейцарский ученый Фредерик Дюбуа де Монпере, автор шеститомного издания «Путешествие вокруг Кавказа у черкесов и абхазов, в Колхиде, в Грузии, в Армении и в Крыму». Ему Крым-Таврида был также заочно знаком задолго до составления плана путешествия, не только по трудам греческих историков, но и по «Одиссее». Текст его «Путешествия», касающийся Киммерии, имеет первостепенное значение в рамках исследования и требует обширного цитирования: «Кажется, что все древние поэты и историки избрали Черное море ареной подвигов своих героев. Во всех своих повествованиях они относят своих героев к Востоку, как источнику цивилизации и богатства. <...> Как будто бы видишь себя на берегах Черного моря в тот момент, когда Улисс выходит на сушу у берегов лестригонов, являющихся несомненно берегами Крыма времен варваров. Кто не узнает в описании порта лестригонов единственного в своем роде порта Балаклавы, откуда тавры производили свои разбойничьи морские набеги. Гомер справедливо дает здесь таврам прозвище лестригонов, так как слово это происходит от греческого (листрес), что означает «пират», или «разбойник».

Затем Улисс устремляется к низким берегам острова Ака, где царствует Цирцея, сестра Actes. И вот мы в Колхиде. <...> Цирцея посылает затем Улисса за советом к оракулу подземных богов. Только когда герой этот переплывает все царство Нептуна, которое представляется ему как бы краем света, он находит очень удобный для причаливания морской берег, покрытый высокими тополями и чахлыми ивами; здесь ютятся, покрытые всегда черными тучами и мраком, жилища киммерийцев.

Мы знаем о местонахождении киммерийцев от Геродота и Страбона; они указывают народ этот на полуострове Керчи и Тамани, у крайних пределов Черного моря, что для Гомера, вероятно, представлялось пределами царства Нептуна. Здесь именно, Улисс сходит на берег и обнаруживает один из выходов ада; здесь же, среди этих киммерийцев, находятся источники черной нефти, которые несут свои смрадные потоки подобно адским рекам Коциту и Ахерону, а также высятся вулканы, извергающие потоки грязи во время своих вулканических вспышек» ^{[4, с. 12-13]}.

Анализ текста показывает, что художественный образ Восточного Крыма и Кавказа соединяется в воображении путешественника со строками Гомера и историческими данными Страбона. Он умозрительно видит воплощение жилищ киммерийцев, покрытых «черными тучами и мраком», адских потоков Коцита и Ахерона, - текст вновь отсылает читателей к символам Мрака и Царства теней. Одновременно Дюбуа де Монпере отмечает географическое положение Киммерии «на полуострове Керчи и Тамари», стремится низвести миф до реального ландшафта, но не приходит еще к тем выводам, которые позднее сформулирует Боннар.

Культурное освоение Крыма в первой половине XIX в. предполагало не только его научно-практическое изучение, но и формирование художественного образа, отчасти продиктованного модой на ориентализм и тюркери. Возрастающий интерес к полуострову побудил многих художников на создание живописной серии пейзажей Тавриды.

Как отмечают составители альбома «Виды Крыма первой половины XIX века: Каталог литографий из собрания Крымского республиканского краеведческого музея», «такой бурный интерес к природным живописностям Крыма совпал с всеобщей модой на натуру, когда пейзажная живопись начинает главенствовать, а критики писали, что художники просто обязаны идти в школу природы» ^{[6, с. 7]}.

Первые серии графических листов с видами Крыма в русском искусстве приходятся на 1780-е годы. Так, известно, что уже в 1783 г. при штабе князя Г.А. Потемкина работает художник М.М. Иванов. В 1787 г. в свите Екатерины II посещает полуостров знаменитый архитектор и художник А.Н. Львов, создававший путевые зарисовки на полях писем. В первые годы царствования Александра I, по поручению А.Н. Львова в Крым приезжает выпускник Академии Художеств И.А. Иванов (1780-1848), русский мастер перспективных видов и пейзажей. Ему принадлежат слова: «Крым – толь давно обитаемая земля! О, Крым! <…> Странновидны, дики неприступные горы его, для поэта, для живописца, предмет избранный» ^{[6, с.14]}.

В историю отечественного искусства вошли сведения о работах Ф.Я. Алексеева, в 1795 г. писавшего виды тех мест, где пролегало путешествие Екатерины II. Так, в собрании Государственного Русского музея хранится его живописное полотно 1798 г. «Вид города Бахчисарая». Также известны рисунки поэта В.А. Жуковского, посетившего полуостров в 1837 г. в свите императора Николая I.

Графические серии с видами Крыма 1830-1840х гг. в основном связаны с Южным берегом Крыма и именем графа М.С. Воронцова: авторские литографии Карла Кюгельхена, Карла Боссоли, Ф.И. Гросса, Н.Г. Чернецова, Огюста Раффе и др. Один из наиболее известных графиков первой половины XIX в., Н.Г. Чернецов (1804-1879) создает серию рисунков, посвященных Южному и Восточному Крыму в 1832-1836 гг., – в это же время по Крыму и Кавказу путешествует Дюбуа де Монпере. В 1836 г. в мастерской Александра Бигатти в Одессе была издана серия из 12 литографий с рисунков Н.Г. Чернецова, без упоминания имени художника, а в 1837 году – в мастерской Дмитрия Кленова, также в Одессе. Беглое знакомство с композицией рисунков позволяет увидеть, что художник тяготеет к архитектурным и пейзажным видам Южного берега, в частности, Алупкинского имения М.С. Вороноцова. Восточному Крыму в его серии уделено всего несколько листов. На литографии «Феодосия» на первый план справа вынесена полуразрушенная башня средневековых генуэзских укреплений. Обширная панорама феодосийского залива, воздушная перспектива и стаффажные фигурки на первом плане напоминают итальянские пейзажи С.Ф. Щедрина. В легкой дымке теряются на фоне залива остовы древних строений и одноэтажные лачужки, лепящиеся к ним. Документальная, протокольная точность совмещены с романтическим стилем пейзажа, образом Крыма как «нашей маленькой Италии», по меткому сравнению В.А. Жуковского.

Композиция литографии «Новый музей в Керчи» построена на высокой точке обзора, открывающейся с вершин горы Митридат. Слева белеют колонны портика здания музея древностей, у подножия горы справа темным массивом показана городская застройка, на ее фоне выделяется купол храма Иоанна Предтечи. Этот рисунок Н.Г. Чернецова, выполненный в 1836 г. на «вершине Киммериона», мог бы послужить прекрасной иллюстрацией к приведенному выше размышлению И.М. Муравьева-Апостола о судьбах полуострова.

В 1842 г. в Одессе в литографской мастерской А. Брауна был издан альбом Карла Боссоли (1815-1884) «24 вида Крыма, снятых и литографированных К. Боссоли». Наряду с видами Западного и Южного берега Крыма, художник уделяет должное внимание внутренним ландшафтам Бахчисарая, Чуфут-кале, а также Восточному Крыму. Его привлекает романтический облик генуэзской крепости древней Солдайи на угрюмой скале, а панорама морского залива Феодосии-Кафы, данная с возвышенности, совмещает протокольную сухость картографа и яркие краски южной палитры.

«Общий вид Керченского залива с горы Митридат» и «Керчь со стороны дороги Ени-Кале» Боссоли демонстрируют залитые солнцем виды набережной, стаффажные фигуры местных жителей, костюмы которых отмечены восточным колоритом – это живое свидетельство недавнего завоевания Крымского ханства напоминает зрителю, как изменилось значение древней Киммерии, вместе с геополитической перспективой. Дискурс гомеровского текста отступает на второй план в условиях исторических реалий XIX в. Образ края света, выраженный через символы «Мрак», «Ужас», «Царство Теней» греческой Архаики, был оттеснен новой коннотацией топонима, связанной с географическими и археологическими достижениями культуры. На смену Киммерии Гомера приходит Киммерия Страбона и Геродота, подчас скрытая от глаз художника следами величия средневекового генуэзского владычества и ориентальными мотивами недавнего прошлого Крыма. Развитие русской пейзажной традиции в Восточном Крыму во второй половине XIX в. найдет блестящее отображение в живописи великого мариниста И.К. Айвазовского и феодосийской школы, названной в искусствоведении Киммерийской. Данное направление требует более детального рассмотрения в рамках специализированного исследования.

Выводы:

Основными выводами данного исследования являются утверждение различия между мифологическим образом Киммерии, сформированным в дискурсе «Одиссеи», и топографически точным расположением Киммерии в трудах античных историков и современных исследователей, а также изменение семиотического значения топонима в контексте русской и европейской культуры XIX в., от сакрального смысла древнегреческой традиции к географическому обозначению Крымского полуострова.

Особым вкладом автора в исследование темы является освещение семиозиса топонима Киммерия в пределах русской художественной культуры первой половины XIX в.

Новизна исследования заключается в привлечении исторических источников и путевых заметок современников для более детального изучения историко-культурного контекста создания художественного образа Восточного Крыма.

В рамках исследования рассмотрено появление топонима Киммерия и влияние текста «Одиссеи» на формирование этого мифопоэтического и художественного образа. Дискурс поэмы Гомера оказал значимое влияние на европейскую культурную традицию; рассмотрение топонима стало возможно только в контексте прочтения Киммерии как части мифа о путешествии к вратам в царство Аида. Археологические исследования и становление исторической науки в XIX в. создали условия для нового прочтения текста «Одиссеи», в том числе для попыток дать точную географическую привязку каждому месту действия мифа, в том числе и «киммериян печальной области». Сам текст поэмы указывает на насыщенность описания Киммерии общекультурными символами, связанными с входом в царство теней, на его сакральную и мифологическую природу. C течением времени это прочтение текста отходит на второй план, и литературный образ приобретает значение топонима, Киммерия становится в один ряд с Боспором Киммерийским и Тавридой. Рассмотренные в рамках исследования литературные сочинения И.М. Муравьева-Апостола и Фредерика Дюбуа де Монпере указывают на важность исторической и географической составляющей образа Киммерии в первой половине XIX в. В указанный период художники обращаются к историческому прошлому Крыма, изображают античные руины, развалины средневековых крепостей и вплетают в пейзажную канву ориентальные мотивы. В то же время, активное использование топонима Киммерия, обращение к строкам «Одиссеи», указывают на важность сохранения дискурса гомеровского текста в контексте европейской культуры.