Немецкие издания 1920–1930 годов о русской эмиграции в Германии

Пархоменко Татьяна Александровна доктор исторических наук руководитель, центр Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачёва 119072, Россия, г. Москва, наб. Берсеневская, 20 Parkhomenko Tatiana Aleksandrovna Doctor of History PARKHOMENKO Tatiana Aleksandrovna – Doctor of Historical Sciences, Director of the D. S. Likhachev Russian Scientific-Research Institute for the Cultural and Environmental Heritage; 119072, Russia, g. Moscow, nab. Bersenevskaya, 20 parchomenkot@yandex.ru Другие публикации этого автора

Зарубежная Россия, сформированная мощным эмиграционным потоком, вызывала и вызывает широкий научный интерес у ученых самых разных стран мира. Особое внимание к ней проявляют те государства, в которых русские диаспоры, что называется, вросли в местную жизнь, стали неотъемлемой частью ее культуры и истории, как, например, Германия, где число русских эмигрантов колебалось от 250 тыс. человек в 1922 г. ^{[34, с. 261-262]}; ^{[31, c. 137-138]} до 3 млн. восемьдесят лет спустя ^{[26, с. 21]}. При такой большой численности русские анклавы не могли не вызывать интереса со стороны многочисленных немецких учреждений, начиная с «Русского отдела» Министерства иностранных дел Веймарской республики, продолжая органами полиции и заканчивая научно-исследовательскими центрами и институтами.

Уже в 1920-е гг. в Германии вышел десяток научных работ, пытавшихся проанализировать «русский исход» в Западную Европу – его причины, характер, последствия. В дальнейшем интерес к «русскому миру» и к «русскому вопросу» не ослабевал уже никогда, в чем немалую роль играли выходцы из России, и на чужбине продолжавшие громко, порой, публично обсуждать свою национальную идею, ее смыслы и ценности, феноменологию революции и крушение кумиров, философию истории и многое другое. Невзирая на сложности материального положения за рубежом, на трудности быта многие русские эмигранты, как тогда говорили, «интеллигентных профессий» старались в первую очередь думать о душе, и забота о ее сохранении превращала их в «борцов духа», что выливалось в многогранное творчество, которое затем становилось предметом изучения иностранных специалистов. Как писал немецкий историограф Герд Кёнен, изучавший «немецкоязычные книги и брошюры о России за 1917–1924 годы» и составивший библиографию из 1200 названий, «можно с уверенностью утверждать, что никакой другой стране – даже Франции и Соединенным Штатам – в это время даже отдаленно не уделялось столько внимания, как России», и «нигде в мире не издавалось столько книг о старой и новой России, как в Германии» ^{[24, с. 233]}.

Еще накануне Первой мировой войны в феврале 1913 г. в Берлине при Прусском парламенте возникло «Немецкое общество по изучению России», инициатором создания которого был профессор Берлинского университета, автор книги «История России» Отто Хётч. И хотя война сразу же прервала его работу, после заключения мира она возобновилась вновь. В 1920-е гг. Берлин стал всемирно признанным центром изучения России и Восточной Европы, которое базировалось, с одной стороны, на «включении России в круг европейского исторического опыта», а, с другой стороны, на «восприятии истории не только в пределах ее сиюминутной актуальности» и жестких «границ мировоззренческих и политических лагерей», но и на признании важности учета всех сил, направлений и сфер русского развития, как современных, так и прошлых, западных и восточных, экономических и культурных, царских и советских, внутренних и зарубежных ^[88]. Для подобных сравнительно-интегративных исследований в Германии были все условия: развитая научная инфраструктура, сильный интеллектуальный потенциал, богатый библиотечно-архивный фонд, и – главное – «плотный и оживленный “русский контекст”», сформированный эмиграцией из России ^[88].

Германия являлась одним из крупнейших центров русского зарубежья, который с царских времен притягивал к себе россиян ^[93]. Однако особый наплыв русских людей пришелся на революционное и послереволюционное время начала XX в., названный немецким историком Карлом Шлёгелем «великим исходом», а берлинской газетой «Vossische Zeitung» – «новым великим переселением народов», в котором «особую роль играет русская эмиграция», принесшая «целый комплекс политических, экономических, социальных и культурных проблем» – долговременных и трудноразрешимых ^[87]. Особенно для Берлина, который, по образному выражению Шлёгеля, «был пропускным шлюзом в пошедшую ко дну старую Россию и в то же время стартовым пунктом каждой поездки в советскую современность» ^[88].

Немцы, еще совсем недавно бившиеся с русскими на полях сражений, вдруг обнаружили Россию и русских прямо у себя дома со всей их, не всегда понятной европейцу, самобытностью, ортодоксальной верой, особенной культурой и специфическим бытом, превращавшим районы немецких городов в подобие Киева, Москвы или Петербурга. Как метко подметил переводчик Артур Лютер в статье 1922 г. «Русские в Германии», было удивительным видеть в качестве «адреса этих людей Берлин, а не Петербург» ^{[86, с. 246]}. Но и для самих русских эмигрантов было не менее удивительным оказаться в немецкой столице, не случайно годом ранее в Берлине на русском языке вышла работа В. Станкевича «Россия и Германия» ^[39]. Однако еще более удивительной для обеих сторон стала ссылка большевиками в Германию, словно в Сибирь, русских мыслителей и ученых на «философских пароходах»«Oberbürgermeister Haken» и «Preussen» и поездах «Москва – Берлин», в результате которой к общей массе беженцев из России добавилось почти две сотни интеллектуалов. Конечно, для них Германия Канта и Гегеля, Гете и Шиллера никогда не являлась «terra incognita», так же как и для просвещенного немца Россия была страной Толстого, Достоевского и Чехова. Тем не менее, многотысячный переезд в Центральную Европу русских беженцев разного социального, материального, культурного уровня и положения создавал массу проблем для обеих сторон и вылился в конце концов в своеобразный культурный шок, преодолеть который удалось не всем. При общеевропейской, христианско-универсальной цивилизационной основе понимание ценностей и смыслов жизни у коренных немцев и русских эмигрантов было различным, особенно в сфере повседневности и быта.

Все это объясняет, почему изучение русского послереволюционного зарубежья началось почти одновременно с его формированием. При этом русский исход в Германию, находившуюся в состоянии революционной ситуации, разделил ее жителей на «белых» и «красных», на сторонников русской эмиграции и ее противников. Первые, почувствовав «мировую большевистскую угрозу» и желая всячески избежать советизации Германии, создавали «союзы взаимопомощи белой эмиграции», а также немецко-русское объединение «Экономического восстановления» («Wirtschaftliche Aufbau-Vereinigung»), которые действовали, например, в Мюнхене ^[56]. Вторые душой были с большевиками и помогали им через немецкие «общества друзей новой России». По разные стороны развела русская революция и европейских интеллектуалов, одна часть которых встала на сторону красной Москвы и «нового Востока» против Рима и «ветхого Запада», а другая часть увидела в большевиках «заклятых врагов арийской культуры» ^{[24, с. 240]}. Однако и в том и в другом случае немцы считали «большевизм мировой политической проблемой» («Der Bolschewismus als weltpolitisches Problem»), которой было посвящено немалое количество публикаций ^{[24, c. 237-241]}. Особенно в периодической печати, с одной стороны консервативного и неоконсервативного толка, например, в ежемесячном журнале «политики и культуры» «Die Tat» («Дело»), отстаивавшим ценности «религии и нации», а, с другой стороны, демократического направления типа еженедельника «политики, искусства и экономики» «Weltbühne» («Мировая арена»), кумачово-красная обложка которого указывала на его революционный характер.

Немецкие издания обращали внимание на то, что «революция 1917 года внезапно воплотила в жизнь самые смелые построения западных либералов, демократов и социалистов; более того, если на протяжении всего XIX века идеологическая война против России (Востока) велась под лозунгом “свобода против деспотии”, “прогресс против косности” и “культура против варварства”, то внезапно Восток сам стал олицетворением свободы и прогресса и европейские левые интеллектуалы с надеждой обратили свой взор к России. Для консерваторов же, напротив, Советская Россия стала воплощением всего того, с чем они долгое время боролись. Как бы то ни было, осуществившаяся в России революция лишь углубила противоречия Запада и Востока» ^{[16, с. 28]}. И Германия оказалась в самом их центре. Зажатая между большевистским (восточным) варварством и либеральной (западной) цивилизацией, она стала искать иной исторический путь, который бы противостоял и тому и другому «как глубина – поверхности, долг – распущенности, единство – общественной раздробленности, органическое – критическому, государство, пекущееся об общем благе, – государству либеральному, “культура” – “цивилизации”» ^{[45, с. 61]}.

Первые немецкие работы, анализировавшие послевоенную ситуацию в Европе, большевистскую революцию и русское присутствие в Германии появились уже в начале двадцатых годов. В 1921 г. в Берлине вышло исследование Вильгельма Дёгена, посвященное военнопленным Первой мировой войны и их судьбе в Германии ^[63], через год был опубликован обзор Артура Лютера «Русская издательско-книжная торговля в Германии» ^{[74, с. 821-824]}, а в 1924 г. в Иене увидела свет диссертация остзейского немца, уроженца Риги Ханса фон Римшы «Гражданская война в России и русская эмиграция 1917–1921 годов» ^[82]. Ее продолжением стала появившаяся три года спустя другая работа этого же ученого – «Россия по ту сторону границ 1921–1926. Вклад в русскую послевоенную историю» ^[83], которая положила начало изданию целой серии немецких публикаций на русскую тему. Так, в 1926–1932 гг. в Берлине вышли работы: «Русская эмиграция. В государстве и народе» В. Врангеля и В. Фрейхера ^[94], «Русские в Германии: юридический справочник» ^[36] и «Правовое положение лиц без гражданства среди русских эмигрантов Германии» Й. М. Рабиновича ^[80], «Русская эмиграция. Культурно-статистическое исследование» Е. Драна ^[64], «Белая Россия. Люди без родины» Э. Бей ^[60].

В основе многих подобных исследований лежала русская эмигрантская литература, активно издававшаяся за рубежом и являвшаяся незаменимым источником для европейских русистов. Только в межвоенный период 1920–1939 гг. в Германии вышли книги: Ивана Наживина «Среди потухших маяков. Из записок беженца» ^[28], Романа Гуля «В Разсеяньи Сущие: Повесть из жизни эмиграции 1920–1921» ^[17], 22 документальных сборника Иосифа Гессена «Архив русской революции» ^[14], различные публикации членов семьи Солоневич: Ивана – «Потерянные. Хроника безымянного страдания» ^[90], Бориса – «Живая пыль. Русская молодежь в борьбе с ГПУ» ^[89] Тамары – «Три года в берлинском советском торговом представительстве» ^[91], воспоминания Григория Беседовского «Спасшиеся от когтей Чека» ^[58] и т. д.

Особняком среди публикаций Германии стояли работы представителей многочисленных народов России, не желавших растворяться в русской нации и стремившихся быть выразителем лишь своей собственной ментальности, истории и культуры, например, украинской, о чем, в частности, говорила изданная в 1925 г. в Берлине книга А. Царинного «Украинское движение» с обстоятельной вводной статьей А. М. Волконского ^[46], или прибалтийской, которой были посвящено исследование остзейца Ханса фон Римшы «Становление государственности Латвии и балтийских немцев» ^[81].

Кроме них в межвоенные годы издательствами Германии было также опубликовано немало работ, посвященных различным вопросам истории, политики, философии, культуры России, написанных как по-немецки, так и по-русски и имевших для Центральной Европы, которую большевики собирались охватить мировой революцией, большое значение. Так, русские социал-демократы издали в Германии серию книг Л. Д. Троцкого «Перманентная революция» ^[42], «Сталинская школа фальсификаций» ^[43], «История русской революции» ^[40], воспоминания «Моя жизнь» ^[41], а также «Записки» лидера меньшевиков Ю. О. Мартова ^[27]; социалисты-революционеры опубликовали «Записки» В. Чернова ^[48], «Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий» ВЧК ^[49], а также «Исповедь» и «Процесс Бориса Совинкова» ^[33]; Группа русских анархистов в Германии выпустила книгу П. Аршинова «История махновского движения 1918–1921 гг.» ^[1], наконец, представители «Белого движения» опубликовали многотомную «Летопись белой борьбы» под редакцией А. А. Фон-Лампе и при участии генерала, барона П. Н. Врангеля, герцога Г. Н. Лейхтенбергского и князя А. П. Ливена ^[2].

Из русскоязычных публикаций, вышедших в Германии и посвященных проблемам революции, большевизма и эмиграции, следует отметить также такие основополагающие издания как «Смысл истории: Опыт философии человеческой судьбы» и «Философия неравенства» Н. А. Бердяева ^[6];^[7], «Философия истории» и «Феноменология революции» Л. П. Карсавина ^[21]; ^[22], «Православие и культура» В. В. Зеньковского ^[32], «Царство Антихриста» Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философова, В. А. Злобина ^[47], «Философия большевизма» Б. Яковенко ^[51]. В 1920–1930 гг. в Берлине вышла целая серия работ философа И. А. Ильина, написанных как по-русски, так и по-немецки: «О сопротивлении злу силою» ^[20], «Kommunismus oder Privateigentum?» («Коммунизм или частная собственность?») ^[70], «Gift. Geist und Wesen des Bolschewismus» («Яд. Дух и сущность большевизма») ^[68], «Ich schaue ins Leben» («Я вглядываюсь в жизнь») ^[69] и другие.

Самостоятельное направление немецких русскоязычных изданий составляли работы, посвященные общим проблемам России и зарубежья в контексте мировых и европейских послевоенных и послереволюционных реалий: Э. Берга «Движущие силы современной мировой политики» ^[5], С. К. Гогеля «Кризис современной культуры» ^[15], С. И. Карцевского «Язык, война и революция» ^[23], Г. Ландау «Сумерки Европы» ^[25], сборники статей «Россия и латинство» ^[35], «На путях. Утверждение евразийцев» ^[29], «Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока» ^[30], и другие. Особое место в этом ряду занимали выпущенные в 1920 г. берлинским издательством «Скифы» книги А. А. Блока «Россия и интеллигенция» ^[8] и Р. В. Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре» ^[19].

А. Блок и Р. Иванов-Разумник являлись знаковыми фигурами русской жизни революционного и постреволюционного времени. И хотя оба они в 1920 г. не были эмигрантами – Блока большевики не выпускали из России, а Иванов-Разумник считал, что в период переустройства страны его место на родине, а не за границей, – их взгляды являлись предметом частого обсуждения на различных русских собраниях. Поэма Блока «Двенадцать», написанная в1918 г., вызывала острые дискуссии не только в России, но и в эмиграции, где она не раз издавалась как отдельной книжкой, например, в 1920 г. в Софии ^[9], так и в составе сборников стихов и собраний сочинений поэта, выпускавшихся русскими издательствами в Берлине ^[10];^[11]. Именно на разборе поэмы «Двенадцать» и построил свою работу Иванов-Разумник, полагавший, что русские писатели вслед за Блоком «должны пройти через это испытание в грозе и буре, хотя бы оно испепелило нас», что нужно «отдать свои творческие силы не оплакиванию и поддержке старого, а строению и рождению нового», которое обеспечит победу мирового «духовного и социального максимализма» над европейской «либеральной культурой» с ее мещанством, прогрессом, «выдержанным и внешне сильным “постепеновством”» ^{[19, с. 9, 36, 38, 44]}.

Однако надежды Иванова-Разумника на то, что мир поддержит русскую «духовную и социальную революцию» не сбылись, и после двадцатилетнего безрезультатного ожидания краха европейской цивилизации Иванов-Разумник перебрался из СССР в Германию, став таким образом частью тех самых «стражей и блюстителей старины», «вчерашних “властителей дум”» и рабов прошлого, которых в 1920 г. гневно обвинял в непонимании «великой правды» революции. «Правды этой не видят многие “писатели”, “витии”, “барыни в каракулях”, – писал он в книге “Испытание в грозе и буре”, – но ее видят и чувствуют многие и многие среди выделивших из себя “двенадцать”. И за эту правду… поэт “белым венчиком из роз” украшает чело великой русской революции»» ^{[19, с. 13]}. Восторгаясь Блоком, тем, что «крест видит он на русской революции и розой венчает ее», Иванов-Разумник даже не заметил того, что данная фраза говорила скорее о похоронах, чем о рождении, о трагедии, а не празднике, словом о том, что для самого Блока являлось вполне очевидным, а для Иванова-Разумника стало ясным лишь десятилетия спустя.

Блок в своем отношении к революции оказался намного прозорливее Иванова-Разумника, поскольку ясно понимал, что нужно не только «слушать музыку Революцию», музыку «летящей тройки – Руси», но и хорошо видеть, что тройка «летит прямо на нас, <…> на верную гибель» нашу ^{[8, с. 14, 43]}. «Те из нас, кто уцелеет…», – говорил он, явно не веря в то, что сам сможет выстоять в революционной смуте ^{[8, с. 14]}. Эти слова поэта в определенной степени служили русским эмигрантам оправданием их бегства из революционной России, так же как и его предупреждение будущим поколениям: «Не верьте никому из нас, верьте тому, что за нами. Если же мы неспособны явить вам то, что за нами, то, чего хотят и чего ждут иные из нас, – отвернитесь от нас скорее. Не делайте из наших исканий – моды, из нашей души – балаганных кукол, которых таскают на потеху публике по улицам, литературным вечерам и альманахам» ^{[8, с. 60-61]}. Однако именно это и стали делать россияне: большевики восхвалять «музыку революции», эмигранты вспоминать о летевшей на них «тройки – Руси».

Искусство России и культура русского рассеяния Германии очень быстро стали предметом самостоятельного большого разговора, который нашел отражение в работе С. Постникова «Русская литература эмиграции» ^[79], исследованиях Н. Берберовой, посвященных биографиям П. И. Чайковского и А. П. Бородина ^[3]; ^[4], книге Виктора Дандре «Анна Павлова» ^[18], альбоме «Современная живопись» и других ^[38]. В одном только Берлине русские издательства 1920-х гг. («Грани», «Скифы», «Слово», З. И. Гржебина и др.) издали сочинения нескольких десятков представителей отечественной культуры, в том числе К. Бальмонта, А. Белого, Б. Зайцева, Е. Замятина, А. Ремизова, В. Ходасевича. Так, в 1923 г. в Берлине вышел в свет первый эмигрантский сборник стихов В. Сирина (Набокова) «Горний путь», всецело посвященный России, которая еще совсем недавно была для него «белым раем», а после революции стала «черной Русью» ^[37]. Получил развитие в эмиграции и мемуарный жанр, представленный книгами воспоминаний бывшего директора Императорских театров С. М. Волконского ^[13], писателей И. С. Шмелева ^[48], С. Л. Франка ^[44] и других.

Важным и обширным источником для европейских исследователей русской эмиграции межвоенного периода была периодика зарубежной России, такие газеты и журналы как «Русский эмигрант» (Берлин, 1920–1921), «Русский экономист» (Берлин, 1922–1923), «Сведения о положении русской эмиграции» (Берлин, 1924. № 1–6), «Театр и жизнь» (Берлин, 1921–1924), «Беседа» (Берлин, 1923–1925), «Белое дело» (Берлин, 1926–1933), «Летопись: орган православной культуры» (Берлин, 1937–1941) и другие. Одно название этих изданий уже говорило само за себя, давая возможность пытливому читателю найти нужную ему информацию.

В 1920-е гг. о русских эмигрантах, осевших в Европе, писала также немецкая периодическая печать, например, «Ежегодник культуры и истории славян» («Jahresberichte fur Kultur und Geschichte der Slaven»), «Славянское обозрение» («Slavische Rundschau»), «Бытие искусства и культуры» («Kunstwart und Kulturwart») и другие. Как тонко было подмечено Эдзарт Нидден (Edzard Nidden) в статье, посвященной биографии М. Горького, опубликованной в 1922 г. журналом «Kunstwart und Kulturwart» (Heft 5), «мы, пусть и содрогаясь, не можем отвести от нее взгляда» ^{[24, с. 249]}. Не удивительно, что в 1923 г. журнал «Das deutsche Buch» («Немецкая книга») издал в Лейпциге отдельный, всецело посвященный России номер, весомую часть которого составлял анализ русской эмигрантской литературы и «русской книги в Германии» ^[71]. «Внезапно оказалось, – писал на страницах этого номера журнала Артур Лютер, – что русские могут сказать нам невероятно много» ^{[75, с. 12]}.

Быть может поэтому, в 1925 г. был создан особый журнал «Osteuropa» («Восточная Европа»), издававшийся в Берлине «Немецким обществом по изучению Восточной Европы» и являвшийся «единственным изданием, дававшим всеобъемлющую, регулярную и солидную информацию о России» и русских, которую в 1925–1934 гг. «изучали во всех важных учреждениях: в разведслужбах, посольствах, министерствах иностранных дел, союзах предпринимателей» ^[88]. А в 1931 г. начал выходить еще один «русский» журнал – «Zeitschrift fur osteuropaische Geschichte» («Журнал восточноевропейской истории»), в пятом номере которого вышла, например, обстоятельная работа Вольфганга Леппмана «Русская историческая наука в эмиграции» ^[72].

Активно в немецкой периодической печати было представлено русское изобразительное искусство, в частности, на страницах таких искусствоведческих журналов как «Deutsche Kunst und Dekoration», «Gebrauchsgraphic», «Kunst», «Kunst und Künstler», «Kunst und Kunstwerk». Например, журнал «Deutsche Kunst und Dekoration» в 1920–1930 гг. опубликовал серию статьей и материалов на русскую тему: «Русское искусство», «Савелий Сорин» и «Хана Орлова» П. Бархана ^[53];^[54];^[52], «Оскар Мещанинов» и «Яков Лучанский» Е. Зак ^[96];^[95], «Художник Марк Стерлинг» В. Джорджа и А. Готтлиба ^[65];^[66], «Елизавета Маковская» М. Осборна ^[78], «Скульптор Инденбаум» А. Готтлиба ^[66] и другие. Журнал «Gebrauchsgraphic» поместил материалы о Марии Малаховой ^[84], Ольге Бродской ^[85], Всеволоде Добужинском ^[97], Николае Пузыревском ^[76], Павле Ковжуне ^[77], Олеге Цингере ^[92]. Журналы «Die Kunst» и «Kunst» опубликовали статьи о Василии Шухаеве ^[55], Сергее Чехонине ^[57] и Дмитрии Стеллецком ^[73], наконец, немецкий «Художественный листок» («Das Kunstblatt») давал информацию о русской художественной выставке 1922 г. в Берлине ^[62].

В общем, русская эмиграция стала историко-культурным феноменом не только России, но и всего мира, о чем наглядно свидетельствуют иностранные публикации, посвященные русскому зарубежью. Важное место среди них заняли немецкие издания, начавшие выходить уже в двадцатые годы прошлого столетия. В межвоенный период первой половины XX в. в Германии «образовался целый цех авторитетных знатоков и толкователей русской литературы, философии, религиозности, русской культуры и русской души и одновременно – массовый круг читателей, какого не бывало ни раньше, ни впоследствии», в результате чего, по меткому замечанию немецкого исследователя Герда Кёнена, «русский писатель и мыслитель превратился в интимнейшую и неотъемлемую часть немецкой культуры, немецкого сознания – и немецкого невроза…» ^{[24, с. 245]}.