Проблема рисков дисфункции обыденного сознания в контексте посттрадиционного общества

Илларионов Григорий Андреевич кандидат философских наук доцент, Сибирский федеральный университет 660041, Россия, Красноярский край, г. Красноярск, пр. Свободный, 79 Illarionov Grigorii Andreevich PhD in Philosophy Docent, the department of Philosophy, Siberian Federal University 660041, Russia, Krasnoyarsk, Prospekt Svobodnyi 79 bromov1917@yandex.ru Другие публикации этого автора

Мосиенко Михаил Константинович кандидат философских наук старший преподаватель, кафедра философии, Сибирский федеральный университет 660041, Россия, Красноярский край, г. Красноярск, пр. Свободный, 79 Mosienko Mikhail Konstantinovich PhD in Philosophy Senior Educator, the department of Philosophy, Siberian Federal University 660041, Russia, Krasnoyarsk, Prospekt Svobodnyi 79 mmk1100@mail.ru Другие публикации этого автора

Обыденное сознание представляет собой базовую форму сознания по отношению к прочим, более специализированным формам – научному, религиозному, правовому и другим. Являясь первичной, дорефлексивной формой функционирования психики, обыденное сознание обеспечивает регуляторную и защитную функции сознания. Однако, трансформации общества, заключающиеся в ускорении общественной динамики, создают проблему способности механизмов обыденного сознания справляться с задачами, перед ним стоящими, и проблему рисков, возникающих в связи с возможной дисфункцией.

Проблема, исследуемая нами, заключается в несоответствии адаптивных механизмов обыденного сознания к среде посттрадиционного общества, где общественная динамика предполагает постоянное ускорение процессов, что лишает обыденность ее ключевого свойства – устойчивости, медлительности изменения условий. Проблема усугубляется тем, что при снижение, благодаря техническому прогрессу, остроты многих опасностей, объективных для индивида, возрастает роль антропогенных рисков. Человек превращается в главную угрозу самому себе, а его адаптивный механизм – обыденное сознание – перестает отвечать потребностям регуляции его деятельности.

Объектом исследования является обыденное сознание.

Предметом исследования выступает специфика функционирования обыденного сознания в условиях посттрадиционности.

Специфика объекта и предмета исследования определили выбор основных методов исследования: исторический метод, герменевтический метод, аналитический и синтетический методы, метод системного анализа.

Целью нашей работы станет раскрытие структурных изменений в функционировании обыденного сознания в условиях динамичной среды посттрадиционности и соответствующих им рисков.

Концептуальной основой исследования являются концепции обыденного сознания (С. Т. Баранов^[11], И.Т. Касавин, С.П. Щавелев^[16]), концепт «общества риска», развиваемый в работах У. Бека^[12], Э. Гидденса^[3], Н. Лумана^[17], а также концепт «ускорения исторического времени», рассматриваемый на основе работы академика Н.С. Капицы^[15].

Обыденное сознание формируется и существует в условиях, которые позволяют ему принимать не всегда точные интуитивные решения, однако эти решения являются срочными – принять их необходимо здесь и сейчас. Обыденный интуитивный акт опирается на прецедент. Под прецедентом мы понимаем совокупность значимой типовой проблемной ситуации и её приемлемого решения. Существуют разные уровни прецедентов - мы выделяем индивидуально-психический прецедент, онтогенетический прецедент, социально-психический прецедент и филогенетический прецедент. Данная типология опирается на скорость формирования прецедента в качестве основания классификации. Самым растянутым во времени прецедентом является филогенетический, самым сжатым во времени – индивидуально-психический, находящиеся между ними типы вместе образуют градацию скоростей, в которой всегда обнаруживается, что любой психический прецедент независимо от уровня всегда быстрее любого биологического. Таким образом, биологические прецеденты (т.е. онтогенетические и филогенетические события) образуют «нижний», наиболее устойчивый, но и наиболее медленно меняющийся этаж прецедентной базы человека, тогда как психические прецеденты образуют «высший» этаж – наиболее подвижный и адаптивный, но и наименее устойчивый. Такая двухслойная организация прецедентной памяти значительно повышает адаптивные способности человека за счёт того, что биологический уровень удерживает от нестабильности и обеспечивает адаптацию к наиболее устойчивым и медленно меняющимся условиям среды, а психический уровень позволяет стремительно адаптироваться к возникающим и исчезающим условиям «здесь и сейчас» (если под «сейчас» понимать срок человеческой жизни).

Этот механизм позволяет не отказываться от полезных адаптаций слишком быстро, но и не быть чересчур медлительным, реагируя на возникновение новых условий. Двухуровневостью прецедентной памяти достигается «диверсификация» человеческой базы прецедентов, что обеспечивает ей большую устойчивость. Легко представить обратные примеры, когда одномерная структура прецедентной памяти просто рассыпалась бы вследствие своей дисбалансированности. С одной стороны, слишком медленное прецедентное реагирование, т.е. идентификация в качестве прецедентов только очень растянутых или постоянно повторяющихся во времени событий, привела бы к тому, что достигалась бы адаптация лишь к самым устойчивым, медленно меняющимся условиям среды – например, климатическим. Однако, такая растянутая, «осторожная» регистрация прецедента дисквалифицировала бы более редкие или более краткие во времени события, представляющие из себя потенциальную ценность в качестве ситуаций-ориентиров, как «не прецеденты», как случайность, как шум. В условиях традиционного общества «верхний» этаж прецедентной памяти, описанный нами как «быстрый» был действительно адекватен в своём реагировании скорости изменений социальной среды. В современном мире, однако, с ускорением исторического времени мы сталкиваемся со следующим явлением: скорость этого уровня реагирования оказывается недостаточной – обыденное сознание не успевает рассмотреть и усвоить некоторое положение вещей в качестве прецедента, либо успевает это сделать к тому времени, когда ситуация уже изменилась настолько, что этот прецедент будет неприменим. Это приводит обыденное сознание к систематическим ошибкам. Можно сказать, что область, в которой обыденное сознание может действовать с опорой на прецедент уверенно, никогда не будучи широкой, сегодня сужается ещё больше: в этом смысле можно говорить о том, что современный мир становится всё более необыденным, требующим иных стратегий для успешного разрешения человеком вызовов, которые ставит перед ним его среда.

Обыденность, как среда функционирования обыденного сознания характеризуется медленным изменением условий, что служит основой прецедентного реагирования. Именно медленность изменений среды – фактор, подвергающийся на текущем историческом этапе наибольшей трансформации. По мысли историка И. М. Дьяконова «нет сомнения, что исторический процесс являет признаки закономерного экспоненциального ускорения». ^{[13, с. 352]}

Ускорение исторического времени остается в науке дискуссионным явлением. Имеют место споры о однолинейности или многолинейности исторического процесса, о содержании и методологии исследования ускорения исторического времени. Однако можно утверждать, что наблюдается эмпирический факт ускорения общественных процессов, динамики появления общественных подсистем, смены актуализации их структурных отношений.

Традиционность, как процесс воспроизводства, отбора, стереотипизации опыта (по определению К.В. Чистова)^{[18, c. 106]}, становится затруднителен. В рамках одной человеческой жизни возникают, приобретают и утрачивают актуальность технические средства, радикально влияющие на общественные отношения, например средства связи, транспорта. В течение одной жизни формируются и исчезают социальные статусы, границы социальных групп находятся в непрерывном и стремительном движении. Социальные нормы в значительной степени релятивизируются и тяготеют к ориентации на текущие потребности индивида, его свободы в противовес его ответственностям.

В таких условиях прецедентность, как способ функционирования обыденного сознания, утрачивает способность к осуществлению собственной регулятивной функции, поскольку растет разрыв между актуальностью прецедента и актуальностью условий среды. Адекватный способ реагирования обыденного сознания не успевает сформироваться до того, как изменения среды уже превращает его в неадекватный, не соответствующий изменившимся условиям. Именно среду изменчивости социального бытия, в которой крупные элементы социального бытия возникают, актуализируются и теряют актуальность, препятствуя формированию четкой преемственности, мы обозначим как посттрадиционность.

Постсоветское пространство является весьма показательной посттрадиционной средой, в которой масштабные исторические процессы, протекавшие в течение XX века стремительно, создали фрагментированную социальную среду, где сосуществуют и непрерывно сменяются конструкты из идентичностей – религиозных, политических, социальных, гендерных и прочих. Причем элементы этих конструктов в тех или иных формах заимствуются из представлений из самых разных периодов истории.

Обыденное сознание, ориентирующееся на прецедент, попадает в среду, названную социологами У. Бека^[12], Э. Гидденса^[3], Н. Лумана^[17] «обществом риска». Различным образом анализируя общество конца XX в., социологи пришли к выводу о его рискогенности. В ходе технологического развития, экономической деятельности, по мере усложнения общественной системы, появления и непрерывного изменения ее подсистем – человек оказывается поставлен в положения непрерывного выбора форм своего социального бытия. От этих пограничных ситуаций зависит его общественный статус, материальное благополучие, психологический и экзистенциальный комфорт. Это порождает непрерывный риск. Разумеется, опасность – черта социального бытия любой эпохи. Однако, в «обществе риска» на первый план выходят опасности, которые производит само общество.

Традиционное общество было подвержено, прежде всего, рискам природного характера. Социальные риски носили преимущественно нормативный характер, и были хорошо прогнозируемы в рамках устойчивого сообщества. В подобных условиях обыденное сознание было способно прецедентно адаптироваться к устойчивой среде. В «обществе риска» же источником риска становится само общество, сама человеческая деятельность. Технические возможности человечества растут быстрее, чем обыденное сознание способно к ним приспособиться. Социальная структура меняется быстрее, чем обыденное сознание успевает к ней адаптироваться. Каждое действие человека генерирует риск неадекватного прецедентного реагирования, а техника делает потенциальные последствия куда опаснее. Как реагирует в таких условиях обыденное сознание?

Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть такие базовые характеристики обыденности, как её консервативность, цикличность и принудительность, определяющие черты обыденного сознания. Мы хотим подчеркнуть отличие консервативности от изоляционизма в данной связи: обыденное сознание не герметично – оно полупроницаемо, обладает своего рода иммунным барьером, который позволяет обыденному сознанию сохранять свою устойчивость, воспроизводимость, а не растворяться в среде, теряя качественную определённость. Консервативность обыденного сознания подобна оконтуренности пространств обыденности – оно замыкает саму область обыденного, задаёт его границу. В то же время консервативность обыденного сознания проницаема, таким образом, оно является открытой системой и поэтому не разрушается, имеет возможность обмена со средой. Частичная открытость обыденного сознания позволяет ему поглощать и ассимилировать то, что было создано в необыденных областях – достижения науки, искусства, религии, права и прочих областях человеческого творчества. Важность такого иммунного барьера, такой неподатливости обыденного сознания к новому заключается ещё и в том, что, будучи усвоенным, это новое начинает циклически реплицировать само себя, размножается, укореняется и приобретает значительные масштабы. Если новое являлось нейтральным включением, оно просто становится балластом, если чем-то ценным (моделью, установкой, привычной стратегией) – оно приобретает ещё большую и полную ценность, если же чем-то негативным – становится ещё более разрушительным, т.к. обыденности безразлично, для чего быть инкубатором – что бесконечно реплицировать, для чего быть «домашней», «питательной» средой. Именно поэтому обыденному сознанию необходимо сопротивление давлению среды, способность к отбраковыванию потенциально опасного и случайного. В условиях ускорения исторического времени, порождающих «общество риска», эта защитная способность обыденного сознания обостряется: обыденное сознание посттрадиционного общества, ощущая угрозу своему существованию, активно ищет традиционности – это проявляется в интересе к древности, реальной или сконструированной для удовлетворения этого интереса, в поисках надёжных образцов (прецедентов) реагирования на новые вызовы в судьбах людей прошлых времён и обществ. Таким образом, обыденное сознание занимается тем, что оно умеет лучше всего: поиском решения по аналогии. Однако, за невозможностью формирования прецедента в настоящем и действий по аналогии с ним, такой прецедент отыскивается там, где он существовал и работал – в традиционном прошлом с его относительно медленным дрейфом условий социальной среды. Одновременно с этим поиском обыденное сознание занимается отрицанием современности, недоверием к ней: от неё необходимо защититься, как от представляющей угрозу среды, размывающей саму столь необходимую человеку обыденность.

Говоря об угрозе существованию обыденности как таковой со стороны «общества риска», мы хотим уточнить, о какой именно опасности идёт речь. В первую очередь, угрозой является разрушение цикличности обыденности, которая является одной из конституирующих обыденность характеристик. И.Т. Касавин и С.П. Щавелевев^[16] о ней пишут, что это повторяемость «событийного наполнения обыденного существования; частотность, тяготеющая к постоянности (так называемый режим дня с его чередой более или менее общих моментов: пробуждения, туалета, прогулки или спортивной тренировки, еды, пути куда-то во внешний дому мир, пребывания на месте работы и публичного досуга, возвращения домой, уборки, приготовления и поглощения пищи, проведения досуга за развлекательными либо жизнеобеспечивающими занятиями, вплоть до отхода ко сну и самих сновидений как отчасти символов дневной реальности; здесь же ритмы природно-общественного времени — недельные, сезонные, годичные, прочие и пульсы социально-природных пространств – семейного, группового, профессионального, производственного, политического и т.д.)». Мы склонны видеть проявление цикличности обыденности в первую очередь в том, что мы называем «пульсацией» обыденности: её характерным свойством время от времени стремиться выйти за собственные границы. Относительно обыденности человек постоянно пребывает в одном из трёх состояний – наращивание обыденности (для выхода из необыденности), пребывание в обыденности, бегство от обыденности (выход за её границы). Этот цикл повторяется постоянно и возможен только в ситуации медленно меняющихся условий среды. В условиях стремительных изменений многих современных обществ, однако, мы наблюдаем обратную ситуацию: пульсацию самой среды, ведущую к схлопыванию, а потенциально и исчезновению обыденности, либо, что представляется нам более реалистичным, предельному сжатию территории этого региона человеческого бытия. Уже не человек стремится периодически выходить за пределы обыденности в поисках нового, но само новое периодически вторгается в обыденность, опровергая её опыт, демонстрируя неприспособленность обыденного сознания к новым условиям. Обыденное сознание в этой ситуации актуализирует в первую очередь свою защитную, а не поисковую или регуляторную функции – стремится, обращаясь к опыту традиционности, отстоять свои границы.

Важной характеристикой обыденности, на рассмотрении которой также необходимо остановиться, является её безусловная необходимость, безальтернативность, принудительность. Важно также разграничить понятия «обыденности» и «быта», поскольку существованию второго ускоряющееся историческое время не несёт угрозы. Необходимость мы находим не только в обыденности, поэтому нельзя считать её специфической характеристикой обыденного бытия, но её следует признать существенной: мы полагаем, что обыденность среди прочего характеризуется самовоспроизводством, спонтанным самозарождением – неизбежность этого события (зарождения обыденности) и есть по нашему мнению «безусловная необходимость», И.Т. Касавин и С.П. Щавелев^[16], однако, понимают её по-другому. Согласно их концепции речь идёт о необходимости «уделять (большее или меньшее) внимание (тем или иным) повседневным заботам», таким образом, у них необходимость обыденности – это неизбежность быта, бытовых дел. Однако, мы хотели бы подчеркнуть различие между обыденностью и бытом: последний является одной из сторон первого, но нетождественен ей. Установить отсутствие такого тождества мы можем путём отыскания примера обратной ситуации, который найти несложно. Возможно существование небытовой обыденности, например: прогулка по знакомым местам, разговор с другом – всё это никак не связано с бытом, т.е. с обеспечением базовых жизненных нужд, таких как приготовление пищи, совершение гигиенических процедур, обустройство жилища и т.п. Установив несводимость обыденности к быту и установив для них отношение целое-часть, мы можем перейти к следующему шагу рассуждений – обнаружению собственно необходимости как характеристики обыденности.

Путешествие, поход, война, игра, эксперимент, праздник – события традиционно контрастные обыденности, ассоциируемые с необыденностью. Однако, если пребывание человека в необыденном состоянии затягивается, с неизбежностью самозарождаются очаги обыденности, какими бы новыми и необычными не были условия. Человек начинает обустраиваться в новой реальности, как только выясняется, что он в ней надолго. Начинает обживать её, «одомашнивать». В долгом пути по чужой земле останавливается и разводит костёр, вспоминает о доме – воспроизводит обыденность. Вероятно, если он прервёт своё кочевье и остановится где-то на ещё более долгий срок, он воспроизведёт в новом месте нравы и привычки своей предыдущей «родины», где они сложились наиболее устойчиво и полно. Речь не обязательно идёт о «первой» родине (и вообще не обязательно о стране или земле), но обязательно о «последней», наиболее повлиявшей на облик того, что воспринимается как обыденное. Такой «родиной сильной (устойчивой) обыденности» может быть компания друзей, рабочий коллектив, семья, этнос – любая социальная общность, оказавшая значительное влияние.

Указывая на социальную природу обыденности, мы не хотим представить её исключительно продуктом человеческой социальности, но общественный опыт в столь же значительной мере определяет обыденность человека, что и его индивидуальный опыт. Неизбежность возникновения обыденности мы объясняем тем, что только она и является той средой, в которой долгое время может существовать человек. Территорию необыденного можно сравнить с безвоздушным пространством: человек может (и стремится) выходить туда «погулять», но не может выжить там долго – у него остаётся три выхода: умереть от гипоксии, скорей вернуться туда, где есть воздух или – захватить с собой баллон с газовой смесью и маску, иными словами – создать себе каким-то образом «портативную обыденность», которую мы наблюдаем всякий раз, когда человек обустраивает свою жизнь в дикой оторванности от его первичной обыденности: в пути у костра, в тюрьме, на войне, в чужой стране.

Подведём итог этим рассуждениям: обыденность самозарождается, чтобы человек мог продолжать жить. Обыденность – не эпифеномен, но условие продолжительного и здорового бытия. Возможность эту, однако, нельзя сегодня уже воспринимать как принципиально неотчуждаемую.

К каким практическим последствиям ведут изменения в функционировании обыденного сознания?

С одной стороны, стремясь к созданию обыденности вопреки изменчивости, сознание создает конструкты, симулякры. «Изобретая традицию» (термин социолога Э. Хобсбаума^[9]) обыденное сознание создает пространство виртуальной обыденности, закрепляя его атрибутами традиционных институтов. Так возникают Новые религиозные движения, эклектичные идейные системы (подобные интегральному традиционализму), фундаменталистские течения религии и политики, группы, идентифицирующие себя с определенным потребительским товаром (например, продукцией фирмы Apple), или видеоигрой. В мире бесконечной изменчивости обыденное сознание подвергается небывалому ранее риску болезненного эскапизма, виртуализации социального бытия.

С другой стороны, обыденное сознание проникает в области более специализированные, порождающий феномен тотальной массовости. Обыденное сознание захватывает искусство, делая его массовым, захватывает религию, науку. Эзотеричность каких-либо форм деятельности все в большей степени становится инверсией самой себя. Риски, порождаемые такой экспансией обыденного сознания, были описаны в классической работе по моральной философии Х. Арендт «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме»^[10], показывавшей, как государственная политика Третьего рейха выводили массовые казни в разряд обыденных явлений, порождая целые социальные группы профессиональных палачей, чья деятельность была всесторонне усилена наукой. Обыденность, проводя экспансию, потенциально способна провоцировать катастрофы, когда механизмы обыденного сознания включаются в работу там, где для практического, когнитивного и этического ориентирования необходимы иные, специализированные формы сознания.

Итак, на основании вышеизложенного, мы можем сформулировать следующие выводы:

1. В условиях ускоряющегося исторического времени обыденное сознание продолжает функционировать тем же образом, которым оно функционировало в традиционном обществе: стремится отыскивать или формулировать для себя прецеденты и принимать решения по аналогии, опираясь на них. Эта стратегия была приемлемой в ситуации медленно меняющихся условий, однако, в «обществе риска» она приводит к неудачным решениями. Ощущая свою дезадаптированность в быстро меняющейся современности, обыденное сознание обращается к опыту традиции или творчески создаёт для себя то, что могло бы восприниматься как традиционность. Такое решение, однако, не всегда можно признать удачным из-за того, что оно не учитывает или недостаточно учитывает именно специфические современные вызовы, с которыми как раз и предстоит справляться обыденному сознанию.

2. Обыденное сознание, будучи неспособно адекватно реагировать на изменчивость условий, становится рискогенным фактором. Для общества это означает опасности использования всего богатого технического инструментария современного мира обыденным сознанием, неспособным адекватно ориентироваться в нем. Это создает опасности социально-политических катастроф(из-за обыденного использования политтехнологии) и техногенных катастроф(примером чего может быть человеческий фактор, приведший в 1986 г. к катастрофе на Чернобыльской АЭС).