Легитимация и насилие

Драгель Лев Владимирович аспирант, Институт философии и права СО РАН 654027, Россия, Кемеровская область, г. Новокузнецк, ул. Мичурина, 15 Dragel' Lev Vladimirovich Post-graduate student, the Institute of Philosophy and Law of Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences; Teacher, School No. 26 654027, Russia, Kemerovo Oblast, Novokuznetsk, Michurina Street 15 ldragel@mail.ru Другие публикации этого автора

Проблема легитимности, отражающая взаимоотношения власти и общества, является одной из важнейших в современной политической философии. Для  понимания условий легитимности характерным становится развитие этого понятия в духе теории дискурса. Дело в том, что акценты смещаются с конкретного воплощения суверенной воли в личностях и участия в выборах отдельных представителей в государственные учреждения, с избирательных участков и голосов – к процедурным требованиям, к процессам коммуникации и принятия решений. ^{[1, c. 338]}

В современной политической философии предлагаются различные подходы к пониманию проблемы легитимации. Один из них настаивает на необходимости связки легитимации и насилия, в которой эти понятия способны проливать свет друг на друга, другой, напротив, предлагает рассматривать легитимацию как независимую от насилия. Наша задача соответственно будет определяться в выяснении особенностей такой связи и насколько она обоснована.

В научный оборот термин «легитимация», как известно, ввел М. Вебер. Он определял легитимность как ориентацию на значимость, т.е. порядок. Этот порядок ассоциируется с государством, которое представляется как «отношение  господства  людей  над  людьми, опирающееся  на  легитимное (то  есть  считающееся  легитимным)  насилие  как  средство». ^{[2, c. 646]} Здесь, очевидно, автор связывает легитимацию и насилие. Легитимация и легитимное насилие, по сути, являются одним и тем же. Легитимное насилие противостоит нелегитимному насилию, где первое является неким маяком, предохраняющим от неизбежного столкновения со вторым, ассоциирующимся с беспорядком. В произведении «Политика как призвание и профессия» Вебер определяет несколько порядков, осуществляющих легитимное насилие: традиционный, основанный на авторитетах прошлого, харизматический, характеризующийся наличием сильных личностей, способных вести за собой и легальный, который поддерживается рациональным законодательством. ^{[2, c. 646-647]}

Легитимное насилие представляется неким звеном, связывающим власть и общество.  С одной стороны, те кто занимается политикой, т.е. в основном, власть имущие имеют некое призвание к такому занятию. Поэтому власть, по сути, является недосягаемой для общества. Но с другой, политика становится и профессией, т.е. становится определенной частью общества. Поэтому, здесь, вероятно, можно говорить о проблеме, характеризующей связь легитимации и насилия. Если, в первом случае насилие является наглядно связующим власть и общество, то во втором, его положение, меняется, так как власть как бы включается в общество и, соответственно, это наводит определенные ограничения на насилие.

Два подхода к пониманию связи легитимации и насилия, о которых говорилось выше, являются своеобразной реакцией на эту проблему. С одной стороны, легитимация представляется в виде вертикальной оси, связывающей власть и общество. Появляется некая иерархия. Поэтому насилие становится реверсом легитимации. При этом здесь уместно говорить лишь о легитимном насилии, ассоциирующемся с определенном порядком в пику беспорядочности, хаосу. Поэтому, необходимо также отметить, что легитимное насилие следует отличать от физического насилия.

Н. Луман отмечает, что «в ходе актуального применения физического принуждения на основе средств телесного воздействия власть, по крайней мере в ситуациях, в которых это действительно происходит, исчезает». ^{[3, c. 97]} Поэтому, власть должна стремиться к тому, чтобы не вырождаться в физическое насилие и, соответственно, власть не является физическим насилием. Анализируя природу власти, автор характеризует ее как средство коммуникации, возникающей в результате возникновения письменности, заменяющей живое общение и отменяющей необходимость личного присутствия для принятия решений. Здесь, вероятно, имеется в виду, что легитимное насилие отличается от физического насилия тем, что насилие, само по себе, не может являться источником власти в связи с изначальным отсутствием согласия тех, в отношении кого это насилие применяется. Подчиненные могут согласиться на насилие в том случае, если оно осуществляется по определенным правилам (законам), поскольку, тогда у них появляется возможность ориентироваться на эти правила и, следовательно, избежать физического насилия. Поэтому легитимное насилие – это не насилие в полном смысле слова, а ограниченное насилие. Б. Г. Капустин характеризует легитимное насилие, «как соответствующее разуму, которое противоположно насилию по определению». ^[4]  Это означает, что легитимное насилие, в некотором смысле, построено на добровольных началах, т. е. есть выбор. Поэтому, отношения между людьми опосредованы определенным пониманием происходящего. Отказ от такого понимания отношений неизбежно приведет к физическому насилию. Власть предоставляет индивидам возможность избежать физического насилия, заменяя его на легитимное насилие, то есть на определенное понимание отношений, порядок и, тем самым, сохраняет свой статус.  

Луман замечает, что власть имеет некую релевантность к физическому насилию, так же как деньги соотнесены с удовлетворением потребностей, а истина с восприятием. ^{[3, c. 98]} Таким образом, власть является своеобразным предохранителем общества, а легитимное насилие – противоядие от физического насилия. В связи с этим, можно отметить, что легитимация, у Лумана, по сути, органически связывается с насилием. В противном случае, легитимация просто теряет смысл. По его мнению, противопоставление легитимации и насилия является ошибочным. ^{[3, c. 109]}

Однако, несмотря на это, возникают вопросы: насколько индивиды добровольны в своем выборе? Если легитимация становится средством коммуникации, то должна ли она ассоциироваться с каким-то определенным пониманием или порядком в условиях все более усложняющегося мультикультурного общества? И тогда насколько такое насилие можно считать легитимным? И кроме того, в какой степени и как следует понимать связь насилия и легитимации?

М. Фуко понимает легитимное насилие как «право на смерть». Государство ради самосохранения может заставить человека идти и защищать свое отечество, т.е. заставить умереть. Однако, начиная с эпохи Просвещения такое «право на смерть» заменяется «правом на жизнь», т.е. власть должна прежде всего обеспечить безопасность и стабильность тому обществу, с которым она связана. Таким образом, необходимость заставить умереть заменяется другой необходимостью – заставить жить. Ученый видит проявление такого воздействия в виде двух полюсов: с одной стороны, власть концентрирует свое внимание на человеческом теле (его способностях, выносливости, дисциплине и др.), а с другой – на процессах размножения, рождаемости, смертности. Власть пытается контролировать все эти процессы. Поэтому, если раньше она пыталась сохранить себе жизнь в виде «права на смерть», то теперь стремится эту жизнь себе обеспечить. ^[5] Стоит заметить, что Ф. Ницше характеризовал волю к власти как волю к жизни. ^[6]    Однако в современных условиях можно говорить скорее о воле к лучшей жизни.

 Получается, что и общество, и власть стремятся к жизни, т.е. к определенному порядку. Однако, власть стремится навязать обществу свои правила жизни. Примером может служить использование властью средств массовой информации, которые дистрибьюируют готовые знания населению, расставляя акценты в необходимых местах и, тем самым, освобождая реципиентов от необходимости самим анализировать предоставленную информацию.

Здесь, очевидно, происходит подмена понятий. Легитимное насилие, по сути, заменяется легитимацией насилия. Но, это не открытое насилие, как в случае с физическим насилием, а напротив, скрытое насилие. Однако, если легитимное насилие -  это осмысленное следование определенному порядку, то скрытое насилие лишает индивидов принимать решения осмысленно. Таким образом, легитимное насилие вырождается в скрытое насилие, в котором легитимация служит прикрытием и становится всего лишь формой насилия.

Дело в том, что власть считает это легитимным насилием, поскольку она поддерживает определенный порядок и стремится к тому, чтобы общество тоже поддерживало этот порядок. Получается, что это легитимное насилие легитимно только со стороны власти, где это можно охарактеризовать как легальность. Поэтому легальность становится высшей стадией легитимного насилия. Со стороны общества такой процесс сложно назвать легитимным, поскольку здесь легитимация присутствует в виде определенного навязанного понимания.

 Важно заметить, что М. Липсет один из важных источников легитимации видел в понимании преемственной связи социальных институтов уже существующих и только на основе такого понимания и возможны дальнейшие преобразования. ^[7] Это значит, что не власть должна создавать понимание, а ее саму следует осмысливать.

Получается, что насилие выходит из-под контроля легитимации, становится неуправляемым. Напротив, легитимация попадает под контроль насилия. Это наводит на мысль о необходимости разделения легитимации и насилия, причем не так, как это делает Луман, разводя по разные стороны отрезка эти понятия, а, вероятно, следует вообще снять их с одной плоскости. Однако, при этом, следует внимательно разобраться, насколько это оправдано и не приведет ли это к простой фикции снятия связки легитимации и насилия.

В связи с этим, вырисовывается второй подход к пониманию легитимации, в котором последняя может представляться в виде горизонтальной, а не вертикальной связи, где власть вписывается в пространство общественных отношений, т. е. происходит обобществление (опубличивание) власти. Т. А. Алексеева считает осуществление такого процесса возможным через публичное пространство общественных отношений, т.е. через дискурс. Однако, одна из проблем такого процесса обобществления власти заключается в том, что представители власти (лидеры) представляют власть перед людьми, а не людей во власти. ^[8] Поэтому, видимо, следует отличать вопрос о том, с чем ассоциируется легитимация от того, с чем она должна ассоциироваться. Алексеева предлагает различать легитимацию и доверие, где последнее характеризуется как взаимоотношение общества с отдельными представителями власти, т.е. это доверие отдельным лидерам, а не структуре. ^[9]

Таким образом, легитимация в этом аспекте ставится в зависимость от отдельных представителей власти. Но это снова приводит к коллизиям, связанным с отсутствием изначального добровольного понимания людьми процессов легитимации. Поэтому доверие, не подкрепленное таким пониманием становится насилием. Таким образом, это вновь приводит к легитимации насилия.

Но, если не с доверием, то с чем тогда может быть связана легитимация, если рассматривать ее независимо от насилия. Как еще характеризуется и каким смыслом наполняется легитимация?

По мнению Д. Битема главной причиной проблем легитимации является отделение представлений людей о легитимности от их оснований и причин. Доверие в принципе может являться основанием, но лишь с той необходимой оговоркой, что оно так же должно иметь определенные основания. Такими основаниями Битем предлагает считать согласие и соответствие конкретного общества и конкретной власти. Последнее заключается в том, что, если общество является демократическим, то и власть должна соответствовать режиму демократии. Например, в современных избирательных системах пропорции поданных голосов и лидеры, победившие на выборах, не всегда соответствуют друг другу. Это приводит к искаженному пониманию выборов в демократическом режиме. Что касается согласия, то оно, по мнению автора, должно обеспечиваться действием, т.е. должна происходить демонстрация согласия, поскольку согласие на деле и на словах характеризуется иначе. Поэтому оно должно быть выражено, например, в форме участия в выборах, приношение присяги, заключение соглашения или вступление в правящую партию и т. д. Это приводит к двойным обязательствам, проявляющимся в одновременном обладании символической и нормативной силой. ^[10] Здесь имеется в виду то обстоятельство, что индивид может осознавать необходимость, например, участия в выборах, не потому, что это его право и он может как-то повлиять на результаты голосования, но также и потому, что имеет все основания полагать, что он может находиться в ситуации избираемого, т.е. возможности обладания реальной властью.

По сути, привлекает система определенного порядка участия во власти.  Д. Битем в определенном смысле солидаризируется с М. Вебером в том аспекте, что участие во власти становится своего рода профессий, обыденным делом, сближающим власть и общество. Однако, при этом Битем добавляет, что легитимация обеспечивается не просто осмысленным подчинением, но подчинением через взятые на себя обязательства. Если для Вебера легитимация ассоциируется в большей степени с оправданием власти, т.е. почему мы должны ей подчиняться, то Битем задается вопросом о том, как должно происходить это оправдание? Оправдать, в принципе, можно все что угодно, поэтому обязательства являются той связующей нитью, способной проследить сам процесс оправдания. Обязательства связывают власть и общество таким образом, чтобы обеспечить некие общие смыслы необходимости процесса управления. В. Н. Карпович считает, что «общее обязательство составляет первичную легитимацию любого юридически обоснованного решения». ^[11] М. Вебер выбрал правильное направление взаимосвязи власти и общества через легитимацию, представляя ее как осмысленное социальное действие. Здесь просто необходимо было внести прояснения. Однако, необходимость конкретизации, как кажется, представляет важное, если не решающее, значение.

            Дело в том, как и под каким углом будет рассматриваться легитимация как взаимосвязь власти и общества. Для Лумана такая связь представляется в виде средства коммуникации. Т.е. здесь речь, прежде всего, идет не об осмыслении процесса такой связи, а о необходимости ее как средства взаимосвязи, без которого власть исчезает, но вместо этого появляется физическое насилие. Во избежание этого, человек понимает, что он вынужден подчиняться. Акцент здесь ставится на то, чтобы избежать неприятных последствий. Но тогда встает проблема осмысленного выбора действия. Если связывать легитимность и насилие, то возникает вопрос о степени развития политической культуры данного общества.

Поэтому, понимание взаимосвязи легитимации и насилия будет двояким. С одной стороны, легитимация может являться результатом насилия, как ориентация на порядок, стремление к нему (как например становление абсолютизма в России в результате Смутного времени или Сталинизм как последствие Гражданской войны). С другой стороны, это замена ретроспективного представления взаимосвязи насилия и легитимации перспективным. Это дает возможность осмысления и, соответственно, поднимает на другой уровень восприятие легитимации. Б. Г. Капустин, соглашаясь с Н. Луманом в вопросе о не противоречии легитимации и насилия, указывает на то, что легитимное насилие в отличие от насилия как такового основывается на разуме. Но из этого, вероятно, следует, что в зависимости от своего развития, индивиды будут иметь представление о взаимосвязи власти и общества и, соответственно, об отношении легитимации и насилия.

Таким образом, проблема легитимации заключается в поиске возможных смыслов взаимосвязи власти и общества.  Эти смыслы, очевидно, будут зависеть от понимания индивидами такой связи. Д. Ролз предлагает трактовку легитимации, увязывая ее с проблемой справедливости. Процедуры легитимации престают играть важную роль, когда общество является плохо организованным. Законы не могут быть несправедливыми, если они легитимны, следовательно, мы зависим от нашего понимания и суждения о справедливости. ^{[12, c. 87 – 88]} 

Автор, по сути, меняет взаимосвязь легитимации и насилия на взаимосвязь легитимации и справедливости. Однако, известно, что и понимание справедливости является различным в отдельные исторические периоды. Так, например, одним из ранних видов справедливости является воздающая справедливость, где действует известный принцип «око за око». Сам же Ролз, говоря о справедливости, имеет в виду прежде всего процедурную справедливость, где главную роль играет сама процедура, т.е. решения подсказывает сам процесс, а не люди. Однако, проблема в том, что такое понимание процедуры возможно только в «хорошо организованном обществе». Поэтому, легитимация также становится возможной в развитом обществе.

Для Д. Битема и Д. Ролза легитимность представляет интерес с точки зрения нормативной, а не дескриптивной теории. Они пытаются выяснить стандарты легитимности, как она должна характеризоваться, чтобы потом можно было применить эти стандарты практически. При этом, важно помнить о том, что легитимация должна осмысливаться самими индивидами, т.е. происходить естественным образом, а не представлять искусственное решение проблем. Обязательства являются необходимым элементом легитимации, но они должны подкрепляться неким дискурсом, основанном на взаимопонимании и признании друг друга.

Для Хабермаса, как раз, приемлемым и является понимание легитимности как постепенное спонтанное формирование мнений индивидами – участниками дискурса, в результате которого находятся основания для совместного принятия решений. Таким образом, ученый исключает необходимость формирования нормативности до дискурса, поскольку смысл такой нормативности утрачивается из-за наличия таких аспектов, как мульткультурализм, различие взглядов и т. д.  ^[13] Поэтому у Хабермаса легитимация находится в определенной связке дискурсом, где дискурс является основой легитимации.

С другой стороны, С. Бенхабиб указывает на то, что нормативность формируется в процессе, а не в результате дискурса. ^[14] Тем самым, она хочет сказать, что легитимация и дискурс происходят одновременно, а не друг за другом, как у Хабермаса. Таким образом, легитимность у Хабермаса можно отнести к нормативной теории.

Нормативные теории являются, бесспорно, необходимыми в решении проблем понимания легитимации. Однако, при этом индивидам следует понимать преемственность той взаимосвязи власти и общества, которая предоставлена им в определенный период развития, о чем предупреждал М. Липсет.  Проблема, как кажется, в том, что легитимация все время ускользает, не удается определить ее смысл. Насилие, согласие, справедливость, дискурс, являются всего лишь отражением самой легитимации. По сути, происходит поиск тождественного понятия для легитимации.

В итоге, можно отметить, что легитимация не является однозначным понятием в связи с неодинаковым уровнем развития современных обществ. Несмотря на множество различных пониманий легитимации, можно выделить два основных. Это характеристика легитимации через насилие и через дискурс. Однако, по сути, дискурс присутствует и в насилии, точнее до него, но в зачаточном, молчаливом согласии. Если в первом случае легитимация поддерживается страхом перед другим, то в другом случае легитимация основывается на понимании причин такого страха и вследствие этого, возможно, происходит понимание и признании другого. Страх заставляет ориентироваться на порядок, что производит надуманное представление о легитимации, в то время, как дискурс, основанный на взаимопонимании отражает независимый процесс легитимации.

 Поэтому, легитимное насилие, вероятно, должно пониматься как определенная стадия в развитии легитимации. Восприятие легитимного насилия как конечной стадии развития легитимации, по сути, и приводит к искаженному пониманию легитимации. Таким образом, следует говорить о легитимации, как об эволюции дискурса, в котором насилие все более растворяется.