Риторические функции миниатюр бестиария в «Топографии Ирландии» Гиральда Камбрийского (по рукописи 1200 года)

NLI MS Giraldus 700 — рукопись, созданная около 1200 г. Содержит по две колонки, с 36 строками каждая. Инициалы чередуются красным и светло—голубым, как и названия глав с их нумерацией. Заглавие каждого раздела вверху страницы также чередует цвета букв. Листы 69 и 87 – позднейшая вставка. Огромное количество маргинальных миниатюр. Рукопись написана тремя разными почерками разных лет, первый — ок. 1200 г., им написана собственно «Топография Ирландии». Второй — почерк копииста «Завоевания Ирландии» тех же лет, третий более поздний, с пометами на полях, предположительно конца XIII — начала XIV вв. Два вставленных листа и «план ко второму изданию»(proemium secunde edicionis) — выполнены этим третьим почерком. До XIV в. принадлежал викариям Герефордского кафедрального собора, на F. 99 r в верхнем правом углу подпись владельца — Уолтера Майба.

Целью данного исследования будет выяснение функций бестиария миниатюр кодекса NLI MS Giraldus 700 в инструментарии риторических фигур, используемых Гиральдом Камбрийским в «Топографии Ирландии» и «Завоевании Ирландии». Поскольку бестиарий в современном понимании это некий визуальный «текст телесности»^{[22, p. 17]} в широком смысле этого слова, будет логичным считать частью бестиария и человеческие изображения в рукописном корпусе свода указанных выше памятников. Т.к. с античной риторикой Гиральд был знаком только понаслышке, и ему не был известен полный текст «Риторики» Аристотеля (он появился в латинском переводе^{[18, p. 90]} только примерно через 47 лет после его смерти), нельзя утверждать, что какой—либо из его трудов обладает чёткой риторической структурой. Тем не менее, методика риторического искусства, которую Гиральд имплицирует во все речи, приписываемые им современникам и некогда жившим людям в целом восходит к трудам Цицерона и к интерпретациям указанного выше труда Аристотеля из «De scientiis» Абу Насра Аль—Фараби^{[18, p. 91]}. Последний труд мог быть известен валлийскому монаху только в переложении—переводе Доминика Гундиссалина^{[18, p. 91]}. Поэтому нельзя ожидать чёткой релевантности риторических фигур и от корпуса миниатюр изучаемой рукописи самого начала XIII в. Логика Гиральда, как и его идентичность^{[4, с. 88-89]}, ситуативна. И трансформировалась она исключительно в угоду его меняющейся политической ориентации.

В отечественной историографии отчасти уже сложилось убеждение в том, что миниатюра маргиналий и инициалов средневековых кодексов служила в целом одной главенствующей задаче. Она превращала образ «ужасного» зверя в элемент орнамента или рисунок, привязанный по смыслу к риторическим фигурам, использованным книжником^{[2, с. 210-213]}. Зарубежные исследователи, напротив, не сводят изобразительный инструментарий средневекового книжника к единому принципу. В англосаксонской традиции (идущей^{[12, p. 13-22]} от М. Р. Джеймса) существует четыре основных семейства средневековых бестиариев в собственном смысле этого слова:

1) Бестиарий, первые две фигуры которого — лев и антилопа. Флоренс МакКалох^{[17, p. 28-33]} предложил включить в первое семейство ещё три подсемейства: тип B—Isidore, тип H и переходный тип. B—Isidore(B—Is) — содержащий текст Physiologus (неизвестного греческого автора, III в. н.э.), изначально содержавшегося в бестиарии IX в. н.э., а также отрывки из «Этимологий» Исидора Севильского. H — содержит фрагменты бестиария и авиария Псевдо—Гуго из Сен—Виктора (XII в.). Иногда включается в подсемейство IIA^{[11, p. 4-6]}, разделяясь на подтипы Y и W. Переходное подсемейство рукописей комбинирует между собой H и B—Is и включает в себя в заключении порядок перечисления животных в версии Исидора. Некоторые современные исследователи считают переходный тип отдельным, пятым семейством^{[10, p. 34]}. Отечественная исследовательница Муратова К. М. считает версию B—Is рукописью переходного типа^{[3, с. 34]}, не выделяя из неё подтип H. Она полагает, что первое семейство бестиариев — это и есть «переходная группа» от «Физиолога» к бестиариям. По Муратовой, к ней относятся изображения в рамах и медальонах конца XII — начала XIII вв. Она думает, что семейства разветвлялись в зависимости от того, какой из греческих списков «Физиолога»^{[3, с. 14]} служил источником для каждого конкретного латинского перевода. Насколько этот подход справедлив, неизвестно. Зарубежные её оппоненты, такие, к примеру, как Брэндсан Йапп, не подтверждают её выводов^{[11, p. 34-38]}.

2) «Второй группой»^{[3, с. 36]} Муратова называет вообще все сложные многофигурные изображения миниатюр бестиариев конца XII в. Однако ценны её указания о цветовой гамме этого семейства. На золотом фоне содержались фигуры пёстрой окраски: ярко-красные, зелёные, цвета охры, голубые^{[3, с. 38]} и т. п. Т. н. второе семейство включает в себя подсемейства IIA, IIB, IIC и IID. Это различные авиарии периода Высокого Средневековья, выделяемые на основе порядка появления тех или иных птиц. В семействе доминирует вербальный тип изображения^{[8, p. 26]}. К подсемейству IIA можно отнести и миниатюры маргиналий «Топографии Ирландии» Гиральда Камбрийского^{[8, p. 46]}.

3) Третье семейство — в основном (в большинстве своём), инициальные бестиарии эпохи Возрождения и Раннего Нового Времени^{[7, p. 89]}. Однако существует мнение^{[14, p. 114]}, что к третьему семейству также принадлежит (MS. 23, Westminster Abbey Library) рукопись второй половины XIII в., содержащая список «Топографии Ирландии». Текст бестиария этого типа содержит в начале проповедь «Quoscienscumque Peccator»^{[6, p. 141]}. Первой фигурой такого перечня являлся вол^{[8, p. 12]}.

4) Четвёртое семейство — составной бестиарий, содержащий списки трёх памятников: De proprietatibus rerum Бартоломея Английского (конец XII в.), «Этимологий» Исидора и из «Physiologus’а»(см. выше)^{[8, p. 14]}.

«Топография Ирландии» в целом служит источником для позднейших английских бестиариев. Фигура белощёкой казарки^{[21, p. 238]} появляется в островных письменных памятниках только после 1186 г., вслед за фигурой из фрагмента (T. H. I. XV) «Топографии Ирландии», главы «О белощёких казарках, появляющихся из бревна; и об их природе», NLI MS Giraldus 700, F. 11 v. Способ их движения описан средневековым клириком весьма подробно:

«Есть здесь и множественные птицы, которые зовутся казарками белощёкими, коих природа производит, вопреки природе, чудесным образом; похожи на болотных гусей, но поменьше. Рождаются же подобной первой [капле] смолы из еловых брёвен, низвергшихся в водную гладь. Отсюда, точно будучи соединёнными с бревном водорослями, поместившись в раковины моллюсков, возникают в более свободном рождении при помощи клюва; и так по мере течения времени, покрытые надёжным одеянием оперений, или обрушиваются в воды, или полётом переносятся на вольный воздух. Из влаги древесной и морской, при помощи способа тайного и весьма достойного восторга для породы [животных], получают пищу и рост.

Я видел много раз своими глазами более чем тысячу маленьких тел птиц этого вида, когда они возникали из одного бревна на берегу моря, помещённые в раковины, и уже сформировавшиеся.

Ведь не из соития этих, по обыкновению, рождаются яйца; никакая из них в произведении на свет не сидела на яйцах; кажется, что ни в одном из закоулков земель они не предаются влечению, ни гнездятся...»

Движение этих птиц характеризуется в понимании книжника, как особенность регулярно повторяющегося процесса. Несмотря на то, что он приписывает реальным водоплавающим пернатым фантастические свойства и мистические черты, им подмечен действительный способ охоты этого представителя семейства утиных. В Ирландии XII в. эти птицы не гнездились, Ирландское море на тот момент — это только их ареал питания. Гнездовья этого вида казарок расположены на различных островах и архипелагах Арктики, известно, что вплоть до XVI в. они располагались на севере архипелага Новая Земля^[1]. Питается этот вид, кроме растительной пищи, моллюсками и ракообразными, чему и был свидетелем Гиральд Камбрийский.

Изображения маргинального бестиария рукописи NLI MS Giraldus 700 можно разделить на пять типов: а) реальные животные (см. выше); б) мифические существа; в) зооморфные гибриды человека и животного, а также иные гибриды зверей; г) антропоморфные фигуры и портретная миниатюра исторических деятелей ирландской церкви; д) изображения людей с животными.

Интересной фигурой типа «а)» является курица (NLI MS Giraldus 700, F. 25 v) из фрагмента (T. H. II. XXV) главы «О петухах в Ирландии иначе, чем где—либо кричащих». Визуально в миниатюре нельзя заметить никаких признаков движения, петух стоит неподвижно «на земле». Однако словесное описание этой фигуры маркирует её саму, как способ измерения времени и пространства. Петух, кричащий в Ирландии три раза вместо двух в сутки из—за короткой ночи и длинного дня — признак её «инакового» географического положения и другого течения времени. Отрезков дня здесь больше, чем на британском острове. Поэтому субъективно они меньше, и время летит быстрее, чем в «цивилизованной» Англии.

Т. е., и эта рукопись «Топографии Ирландии» отчасти имеет особенности третьего семейства бестиариев. Хотя это не авиарий в чистом виде, но изображения птиц достаточно частотны. Так, зимородок «ныряет» и в сюжете главы «О зимородках, и их природе», и на миниатюре из NLI MS Giraldus, F. 12 r. Средневековый монах сообщает нам о них(T. H. I. XVIII):

«Есть и птички, которых называют зимородками; меньшие чёрные дрозды; здесь, как и где—либо в другом месте, редкие и речные; куцые, по образу перепёлки; и ныряют в воду за маленькими рыбёшками, которыми кормятся. И хотя в других [случаях] сохраняют за собой свой внешний вид, различаются только по цвету. На брюхе же белым, на спине чёрным запятнаны; тогда как в других местностях с краснеющим брюшком, с красным клювом и лапками, со сверкающими блестящей зеленью спиной и крыльями, они были бы на манер попугая или павлина заметными и красивыми...»

«Топография...» следует принципам «Физиолога» в главном — животные служат материалом для приведения примеров в религиозной проповеди. Гиральд вспоминает народную примету о том, что мёртвый зимородок не подвержен гниению. С этим камбро—норманнский барон увязывает пассаж, живописующий нетленность святых мощей:

«...Так мужи святые, мёртвые для мира, зажжённые огнём благодати, и вроде помещённые в землю, принимают нетленное свойство, и устраняют и очищают себя и прикоснувшихся к ним от червя недугов при помощи тщаний стремления к благу, и хороших вознаграждают благоуханием и пользой за добродетель...»

Амплификация^{[16, p. 309]}, как метод суггестии здесь проходит связующей нитью сквозь все фигуры бестиария, которые клирик счёл нужным привлечь в качестве инструментов собственной риторики. Средневековый автор нанизывает примеры из животного мира, этически интерпретируя их. Глава (T. H. I. XXII), посвящённая вороне, не является исключением:

«Также ворóн черных здесь или совсем нет, или они очень редки; почти все разные.

Птицы эти вонзаются и втыкаются в моллюсковых рыбёшек напротив прибрежных камней сверху в воздухе, так что ту раковину, которую не имеют силы сломать клювом, по причине неудобства камня и высоты, взламывают столкновением.

Так и лукавое коварство древнего врага тех, которые поставлены внизу в ничтожном положении, будучи не в силах испортить, пытается более хитро привлечь на свою сторону уже возвеличенных до самой вершины достоинства; так, что поражая колеблющихся или презрением к усердию, или спесью надменности, насколько с высокой ступени, настолько охотнее сваливающихся вниз по причине пороков, более тяжко швыряет и обрушивает...»

Тут архидьякон Брекнока встраивает в проповедь квазицитаты из (Ерм. 93, 199)(пер. П.А. Преображенского):

"...Так и диавол приходит к рабам Божиим, чтобы искусить их. И все те, которые полны веры, мужественно противятся ему. Тогда он приступает к тем, которые не полны веры, и имея возможность войти, входит в них, делает с ними, что хочет, и они становятся его рабами..."

А также из наставлений Антония Великого (Ант. Речи. 55):

"...Но известно, как ухитряется обмануть ее птицелов: приходит к тому месту, расстилает тенета и посыпает на виду семена; этою нищею сманивает он птицу с той высоты, она слетает и попадается в лов. Подобным образом делает и диавол, уловляя несовершенных христиан своими хитростями и низвергая их со своей высоты..."

Иначе говоря, учёный монах эпохи Высокого Средневековья перифразирует патристику и апокрифы поздней античности (II–IV вв. н. э.), наполняя её смысловые пласты метафорами из животного мира.

Примечательно, что автор миниатюр изображает, вслед за Гиральдом (очень вероятно, что это и есть сам Валлиец), не только животных, присутствующих в Ирландии, но и тех, которых там нет:

Две таких «иллюстрации» сопровождают главы XXVI и XXV первого раздела «Топографии...» соответственно. Клирик уточняет, что «...в Ирландии есть барсуки, но не бобры...». Фигура слева — изображение отсутствующего животного. К перечню повадок и описанию внешнего бобра в главе T. H. I. XXVI присоединены также серна, лань, горностай и ёж, отсутствующие на острове. С конца XII — начала XIII вв. бобр приобретал дополнительное аллегорическое значение фигуры кающегося грешника^[5]. Таким изысканным способом средневековый книжник намекал на отсутствие в Ирландии кающихся и праведных. В третьем разделе клирик посвящает недостаткам ирландского клира и прихожан несколько глав подряд, начиная с T. H. III. XXVI(О многих на острове, никогда не крещёных, и до которых ещё не дошло учение веры) по III. XXX(Насколько от монахов отстоят клирики, и им предпочитаются).

Бестиарий Гиральда Камбрийского лишён такой отдельной фигуры, как Василиск. Рукопись «Топографии...» не содержит ни одного изображения этого мифического существа. Однако, в главе T. H. I. XXVII «О ласках, и их природах» автор, как бы между прочим, замечает:

«...кроме того, для того, кто единственный среди прочих убивает взглядом, ласка — смерть для василиска...».

На полях этой главы, тем не менее, нарисована только сама ласка и её пища — кроты и мыши. Следует отметить, что «зверинец» Гиральда весьма антропоцентричен:

«...Так поскольку, по благородной предусмотрительности управителя, маленькие из каких угодно [животных] оберегаются старшими: чтобы он был в силах насторожиться или заметить [кого—то] из этих, ничто большее на земле, ничто прекрасное, что могло бы радовать полным счастьем. Что достойнее человека под небом? Какая из змей, какой из пауков, какая из блох ничтожнее? Ничто ведь не без причины, и ни одно злодеяние Создатель не допустил без собственного средства против него...».

Человек в этом ряду — канон, относительно которого выстроен каталог реальных и выдуманных «бестий» зарождающейся ирландской марки английского королевства. Но и человек не кажется в видении клирика единым биологическим видом. Демонические и искажённые его разновидности сходят к нам с рукописных страниц этого трактата (T. H. II. XX):

«У Дувенальда, царя Лимериценского(Лимерик, регион Ирландии — прим. авт.), была женщина с бородою до пупа. Она имела и гребень выше от шеи через хребет книзу, подобно годовалому птенцу, покрытый волосяным покровом.

Женщина эта чудовищна в двух отношениях, однако не гермафродит. В прочих же [проявлениях] лишь по [своей] женской природе изнежена. И, [служа] как для насмешки, так и для изумления [на неё] смотрящих, она неотлучно следовала [за] толпой людей.

По волосатости хребта — не похожа ни на кого; по длине же бороды, соответствует обычаю отечества, а не природы.

[В наши же дни в Коннахте была замечена следующая [за] толпой людей женщина, представляющая природу и обоих полов, и являющаяся гермафродитом. Она имела бороду справа через обе губы и середину подбородка, по мужскому подобию, весьма густую и длинную; левую же сторону лица, с губами и частью подбородка, по—женски чистую, и лишенную всей волосатости.]»

Данная тематика была не редкостью для средневековой литературы именно XII столетия. Например, у Алана Лилльского, в De planctu Naturae, есть частые упоминания о том, как Венера «обезмужчинивает мужчину» и превращает «его» в «неё», а иначе говоря, творит монстров (см. также в ^{[15, p. 60]}). В Средние Века люди с подобными эндокринологическими нарушениями в основном занимались скоморошеством и цирковым ремеслом, и, скорее всего, Гиральд имеет в виду именно такую «женщину», т. к. выбривались волосы с одной стороны именно с этой целью(подробнее см.: ^{[20, p. 43]}).

Уродства и звероподобность у Гиральда, как правило, не имеют статики. Любой монстр или чудовище передвигаются и исчезают, словно мираж. Все «инаковые» этнически существа, будь то принадлежащие к «краю запада»(т. е. Ирландии) или к «краю востока»(владения фатимидского Халифата), отмечаются печатью сексуальной девиации^{[19, p. 143]}. Пограничье ирландского «маршиона» в этом смысле ещё и отличалось утерей собственно этнической идентификации его обитателей^{[9, p. 93]}. Уродцы и ущербные разных мастей только «бывают замечены» в той или иной местности острова, но они не привязаны к ней ни по географическому, ни по национальному признаку. Все они характеризуются неким «смешанным» происхождением или «гибридной»^{[9, p. 94]} сущностью, гермафродитизмом или межвидовой помесью тех или иных тварей(Гиральд использует термин «mixta»).

Подобной фигурой является и «человекобык»(T. H. II. XXI), в главе посвященноё двум монстрам — «О получеловеке—полубыке и о полубыке­—получеловеке»:

«В окрестностях при Викингело, в то время, когда Морис Фиц—Джеральд занял ту землю и замок, увидели необыкновенного человека, если однако можно было бы называть его человеком. У него было все тело человеческим, кроме конечностей, которые были бычьими. Ибо ведь от соединений с которыми расширяются и кисть от предплечья, и стопы от щиколоток, являл отчётливо выраженные копыта быка.

Голова его вовсе без волос; как с затылочной, так и с передней части, с уродливой плешью; у него только редкие пушинки клочками вместо волос.

Глаза большие; как по округлости, так и по цвету бычьи.

Лицо вплоть до рта затем плоское; вместо носа, кроме отверстий двух ноздрей, не имеет никакой выпуклости.

Он немой. Вместо речи же издавал только мычание...»

На другом монстре, известном клирику только по слухам, он не останавливается так подробно. Словесное описание этого уродца отсутствует. Однако, и это чудовище привязано к региону Глендало, где его замечали:

«...Незадолго до прибытия англов на остров, из соития мужа с коровой, с каким пороком в особенности испытывает затруднения этот народ, в гористой местности у Глендало корова родила человекоподобного телёнка...»

В целом, все чудеса средневековый монах помещал в тот или иной действительно существовавший регион Ирландии. Тогда как приписываемые народу острова пороки не имели никакой локализации. Т. е., изображениями снабжены только последние два раздела «Топографии...» — «О чудесах и странностях Ирландии» и «Об обитателях этой страны». Непосредственно человек, как действующее лицо, появляется исключительно в первой части — «О расположении Ирландии». Следующие две «distinctio», посвящённые всяческой «небывальщине», оборотням, монстрам и чудесам святых, во внутреннем риторическом устройстве трактата играют роль примеров, которыми средневековый автор насыщал часть «descriptio» собственной риторики. При том, первая часть — тезис, на который клирик «нанизывает», будто бусины, образы чудовищ и юродивых. Сущность его — сопоставление (T. H. I. XXXIV—XL) оконечностей «изысканного» Западного мира и Востока. Границы с той и с другой стороны изобилуют чудесами, но только край Запада — обладает благостными и добродетельными явлениями. Восток же несёт только Зло и яд.

Т. о., первый раздел логически и тематически связан с третьим, начало которого повествует о волнах заселения страны (снова о человеке). Гиральд сначала приводит утверждение(T. H. I. XXXIII):

«...Также, никто из местных, здесь рождённый, никогда не покидая страну и здоровый воздух, никогда не заболевал какой—либо разновидностью из трёх типов лихорадки. К одним только стремятся опасностям, и то редко...»

И в последней части объясняет невероятное здоровье ирландцев и их постоянное стремление к различного рода военным авантюрам пятью периодами внешней колонизации острова и вечными гражданскими распрями (T. H. III. I—VII). Это даёт нам представление о причине присутствия в бестиарии кодекса NLI MS Giraldus 700 значительного количества человеческих и человекообразных фигур. В зависимости от того, насколько невероятен, «волшебен» или чудовищен тот или иной образ, автор миниатюр добавлял к нему фигуру или черты животного. «Обыденные» же образы людей (T. H. III. XXXV) лишены всяких зооморфных элементов и написаны менее подробно. Не смотря на это, корень возникновения чудес — человек и его способ восприятия окружающей действительности. Ряд необычайных происшествий в «Топографии...» случается именно с монахами, занимавшимися практикой божественного созерцания (meditatio^{[13, p. 123]}). Гиральд вспоминает легенду о чёрном дрозде Св. Кевина(† 618), игумена Глендало:

«...Святой же Кевин, по обычаю избегая во время Великого Поста какой—то толпы людей, в некотором уединении, в небольшой хижине, в которой был защищён только от солнца и дождя, предаваясь одному только созерцанию, был неподвижен в чтении и молитве. Который, когда по привычному обыкновению поднял руку через окно к небу, её случайно занял чёрный дрозд, и, используя в качестве гнезда, отложил яйца. Святой посочувствовал ему с такой терпеливостью и кротостью, что не сжимал и не убирал руку; но вплоть до полного выведения птенцов её вытягивал и прилаживал. В виде вечной памяти этого знамения, все изображения Святого Кевина по Ирландии имеют в протянутой в руке чёрного дрозда.»

Жанр meditatio берёт своё начало от труда Бернара Клервосского «Meditatio in passionem et resurrectionem Domini». Сочувствие Христу подразумевало полное и глубокое погружение в процесс своего рода эпистемологической эмпатии. Иначе говоря, доподлинно неизвестно, сколько именно времени святой был неподвижен в созерцании, и в какой именно момент птица вывела своё потомство — до или после того, как игумен её заметил.

Ещё одной диковинкой сходной природы была фигура женщины, восседающей на лошади по—мужски:

«...Как женщины же так и мужчины с растянутыми голенями, протянув щиколотки с обеих сторон, имеют обыкновение ездить верхом.»

Всё необычное и выходящее за пределы существовавшей в голове клирика «нормы» монах ощутимо увязывал с образом «зверя» или Левиафана. Это касалось и катастрофических природных явлений(T. H. II. XII) в акватории вокруг острова, и странностей в поведении отдельных его жителей(T. H. II. XXIII):

«У Родерика, короля Коннахта, был белый домашний козел, в своем роде выдающийся как длиной волос, так и высотой рогов.

Он по—звериному возлюбил некоторую женщину, к которой был послан для выпаса. Она, презреннейшая, скорее признавая себя зверем [этим] позволением, чем он — действием, предоставила ему себя для использования. О поступок бесчестный и гнусный!

О как чудовищно подчиняется разум чувственности!

В то время, как закон природы перерождается, насколько повелитель зверей звереет до скотского состояния [и] осмысленно склоняет себя к столь позорной связи с неразумным животным? Хотя с обеих сторон [это] будет в высшей степени ужасно и мерзко, однако гораздо менее [для зверей, ибо] звери подчинены разумным [существам] во всём, поскольку они — звери и поскольку они естественным образом готовы служить. Хотя созданы они для пользы, а не для злоупотребления...»

Таким образом, «Топография Ирландии», сама будучи элементом диспозитивной риторической инфазы «островного» корпуса текстов Гиральда Камбрийского(вместе с «Завоеванием Ирландии»), имеет собственную внутреннюю лестницу построения рассуждений — такую же инверсивную, как и весь извод письменного памятника NLI MS Giraldus 700. Диспозиция помещена автором в начало трактата, это первый раздел «De situ Hiberniae». Часть, посвященная чудесам — инвенция, это исключительно количественное напластование варьирующихся монстров и небылиц. Последний раздел замыкает эту триаду ораторского искусства итоговыми суждениями об ирландском народе, клире и государстве (не в пользу последних).