Политическая доктрина и состав правящей партии. (Регулирование социального состава РКП (б) – ВКП (б) в 1920-е годы: цели, специфика, итоги)

Никулин Виктор Васильевич ORCID: 0000-0003-1507-0434 доктор исторических наук профессор, кафедра конституционного и административного права, Тамбовский государственный технический университет 3920036, Россия, Тамбовская область, г. Тамбов, ул. Ленинградская, 2, оф. 15 Nikulin Viktor Vasil'evich Doctor of History Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106 viktor.nikulin@mail.ru Другие публикации этого автора

Неизменным вопросом для всех исследований истории советского периода истории России является вопрос о сути системы власти, созданной в СССР. Безусловно, это была специфическая форма власти, уникальная в том смысле, что она, во многом была экспериментальна в историческом ракурсе, поскольку еще ни в одной стране мира не создавалась система власти, основанная на мировоззренческом постулате: один ведущий класс – одна правящая партия в государстве. Специфику этой уникальной в своем роде системы следует искать помимо политических, идеологических, экономических и других факторов во внутреннем организационном механизме правящей партии, который базировался на строгом социально – классовом принципе ее формирования. Доминантной целью правящей партии было обеспечение контроля над всеми сферами управления в государстве. Следовательно, ее состав с точки зрения реализации этой задачи должен быть абсолютно лоялен общей политической концепции, руководству и идеологически безупречен. Такими качествами обладал в полной мере, по мнению идеологов партии, только рабочий класс. Поэтому одна из приоритетных задач состояла в контроле над социальным составом партии, поскольку это ключевое условие способности партии выдержать политический курс и реализовать политическую доктрину.

Помимо данного факта, РКП (б) – ВКП (б) являлась и кадровым основанием системы власти. Именно из партийцев формировалась номенклатура, выступавшая как специфическая социальная группа, осуществлявшая власть в советском обществе. С этой точки зрения РКП (б) – ВКП (б) следует рассматривать не только как массовую партию, но и как кадровую партию, источник кадровой основы власти. Важным обстоятельством, обуславливающим внимание к данной проблеме, является и тот факт, подтверждаемый и другими исследователями, что большевизм, опиравшийся на однопартийную систему, породил принципы и методы руководства, которые легли и в основу государственного управления^{[1, с. 103 – 112]}.

В предлагаемой научной общественности статье предпринята попытка на основе первоисточников проанализировать комплекс мер, проводимых советским руководством по изменению социального состава коммунистической партии в 1920-е годы, в соответствии с политической доктриной и направленных на укрепление социальной основы власти и достижение внутриполитической стабильности. Одна из задач – выявить сущностное содержание процесса и формы его проявления.

Поскольку идеологическая доктрина и политическая необходимость диктовали классовую чистоту партийных рядов, этот вопрос в условиях окончания гражданской войны и перехода к мирному развитию начал приобретать первостепенное значение. Между тем состав партии вызывал серьезное беспокойство у руководства РКП (б)- ВКП (б). При анализе состава выяснилось ос­лабление ее пролетарской основы, наличия в партии "балласта", "неустойчивых" в социальном отношении полупролетарских, интеллигент­ских и "прочих элементов", что угрожало "перерождением" партии и как следствие - смена ориентиров и целей. Основания для беспокойства по по­воду классовой чистоты РКП (б) у руководства, безусловно, были. На IX партийной конференции отмечалось, что с апреля 1917 года партия выросла в 10 раз - с 60 тысяч до 600 тысяч. "За это время, за эти три года, из партии вышли из строя десятки тысяч лучших работников, которых партия накопила в течение 20 лет ее существования. За три года влилось много элементов но­вых, часть которых мы сами выбрасывали путем перерегистрации^{[2, с. 121- 140]}. На X съезде партии одна из причин кризиса партии виделась в том, что компар­тия стала терять свой однородный слой, "в нее стали вливаться чуждые элементы, не порвавшие со старой психологией". Руководство и оппозиция соглашались в том, что в условиях гражданской войны партия не могла изменить ситуацию, "разношерстный элемент переработан быть не мог, в силу чего в партии появились разнородные элементы, что усугубило кри­зис"^{[3, с. 127-128]}. Перед XI съездом Ленин писал: "Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская"^{[4, т. 45. с. 19]}. Нако­нец, на XI съезде партии Зиновьев говорит о реальной угрозе, которая на­висла над партией ввиду ослабления ее пролетарского социального ядра. "Наша партия по своему составу разнородна. С 1917 г. по 1920 г. значительная крестьянская масса вливается в партию, меняет ее социальный состав. В целом это мел­кобуржуазная масса, хотя и шло беднейшее крестьянство, полукрестьяне, полурабочие. С 1917 по 1922 гг. происходит крупнейшая перегруппировка социального состава нашей партии. Отрицать опасность нельзя. Надо раз­решить два вопроса: взаимоотношения нашей партии к рабочему классу и о взаимоотношениях нашей партии с крестьянством"^{[5, с. 346]}. Растущая озабо­ченность руководства опиралась на объективную реальность, нарастание негативных тенденций в партии стало очевидным фактом. Этот процесс интенсифицировался и приобретал внутреннюю устойчивость. Надежда на то, что как только коммунистическая партия сломит сопротивление господствующих классов, после того, как у них бу­дут "отняты средства насилия, школы, газеты" и т.п., процесс вовлечения в партию рабочего класса пойдет усиленным темпом, не оправдалась. Из­менения в социальном составе были значительными. Если к началу 1917 года в составе партии рабочих было 60,2%, крестьян - 7,6%, служащих - 25,8%, прочих - 6,8%, то к началу 1922 г. рабочих стало 37,2%, крестьян - 32,1%, служащих - 23,1%, прочих - 7,5%, 7% приходилось на выходцев из других партий. Кроме того, лишь 10% членов партии имели дооктябрьский стаж, остальные вступили в нее в 1919 - 20 гг.^{[6, вып.1, с. 37]}. Это положение было отражением социальной структуры российского общества, основанием которого оставался огромный слой патриархального или полупатриархального крестьянства, а также огромные массы люмпе­нов, людей, выбитых из жизненной колеи гражданской войной. Естественно, что основной средой, откуда шло пополнение рабочего класса, было крестьянство. Это были, по выражению В. Ленина, еще не "орабоченные" ра­бочие, "сырые" рабочие, то есть рабочие, не прошедшие многолетней за­калки на промышленных предприятиях, не приобретшие соответствующего сознания. Он полагал, что действительными рабочими можно считать только тех, "кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию. А это невозможно без многих лет пребывания на фабрике без всяких посторонних связей, и по общим усло­виям экономического и социального быта"^{[4, т. 45, с. 20]}. Социальный состав общества влиял и на приток рабочих в партию. В 1905 - 1916 гг. рабочие составляли 59% вступающих, в 1917 г. - 56%, в 1919 г. - 38,2%, в 1921 г. - 29,7%.^{[7, с. 149]}. В целом в период 1917-1920 гг. в РКП (б) произошел крутой перелом, свя­занный с изменением ее состава. Особенно неблагополучным было поло­жение в провинции, в сельскохозяйственных регионах. Так, в марте 1922 г. в Воронежской губернии членов партии насчитывалось 3750, из них рабо­чих - 923 (24,6%), крестьян - 1633 (43,5%), остальные - кустари, служащие, интеллигенция и прочие. С подпольным стажем было всего 63 человека. Наибольшее число вступивших приходилось на 1918 - 20 годы^{[8, ф. 1, оп.1, д. 460, л. 6]}. Уездные организации представляли и вовсе удручающую картину. Например, Щацкая уездная организация РКП (б) Тамбовской губернии по социальному со­ставу представляла собой: рабочих - 36 человек (18,4%), крестьян - 183 (66,2%), остальные категории - 32 (15,6%). Но самое любопытное состояло в распределении партийцев. Из 251 члена организации в советских, воин­ских частях и учреждениях, в профсоюзах, кооперативных и партийных организациях было занято 194 человека. Рабочих, не занятых постоянной работой в том или ином учреждении было всего 5 человек, а крестьян всего - ОДИН. Фактически вся организация была аппаратной^{[9, ф. 840, оп. 1, д. 748, л. 50-51]}. Примерно такая же ситуация наблюдалась и в других уездных организациях. Положе­ние становилось опасным, замаячила перспектива "перерождения" партии под напором мелкобуржуазной массы, стремившейся проникнуть в партию и приобщиться к ее материальным и социальным привилегиям. Кроме того, руководство опасалось распространения оппозиционных настроений в низовых организациях. Если "наверху" можно было мерами давления, аппаратными интригами справиться с оппозицией, то распространение ее в низовых организациях грозило подорвать основу режима, основанного на преобладании в партии "молчаливого большинства". Психологический тип партийного новобранца сильно отличался от старого типа партийца, про­шедшего школу подпольной работы. В марте 1922 г. Ленин признавал, что "... партия наша теперь является менее поли­тически воспитанной в общем и среднем (если взять уровень громадного большинства ее членов), чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преоблада­нии крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классо­вой политике"^{[4, т. 45, с. 19]}. В конечном итоге, это был дополнительный фактор, ос­ложнявший решение проблемы противостояния "мелкобуржуазному влия­нию".

Каким способом остановить опасное развитие политической ситуа­ции, где найти противоядие процессам, способным разрушить партию из­нутри? Эти вопросы встали перед большевиками во всей своей серьезно­сти. Противоядие было найдено в двух средствах. Первое - сохранение и укрепление пролетарского ядра партии, как гарантии против перерождения и второе - ограничение доступа в партию непролетарских элементов. В сочетании эти меры должны были обеспечить решение стратегической за­дачи - сделать партию более однородной, пролетарской по своему составу. Было решено инициировать процесс "пролетаризации" партии, подтолк­нуть его, приняв кардинальные и решительные меры по изменению ситуа­ции, которые заключались в проведении ряда мер регулирующего характе­ра по изменению социального состава партии с целью достижения "максимальной классовой однородности и монолитности". X съезд РКП (б) уже более конкретно определил задачу, выделив ее как не количественное расширение партии, а качественное ее улучшение. В своих решениях съезд поставил задачу "вербовки рабочих и очищение от некоммунистических элементов, усиление мер по предотвращению наплыва непролетарских элементов и ужесточения наказания за рекомендации им"^{[10, т. 2, с. 327 – 328]}.

Принятая принципиальная линия на увеличение пролетарского ядра в партии, вскоре стала приобретать черты реальной политики. Проведен­ная в 1921 г. чистка и ряд последующих мер, рассчитанных на ограничение приема выходцев из непролетарских слоев, позволили увеличить долю ра­бочих в партии до 44,4%. Более осмысленный характер действия властей приняли после XI съезда. Съезд выразил полное неудовлетворение ни­чтожно малым количеством членов партии и в связи с этим потребовал покончить "с тем положением, когда на больших заводах, в крупных фаб­ричных поселках число членов наших партячеек совершенно ничтожно"^{[5, с. 341]}. Вопрос о необходимости увеличения приема в партию встал на очередь дня не случайно. На административные и прочие посты требовалось все больше и больше партийцев, а между тем кадровый резерв в партии прак­тически полностью был исчерпан. На XI съезде приводились весьма показательные приме­ры. В Иваново-Вознесенске насчитывалось 3200 членов партии. А для то­го, чтобы занять хотя бы руководящие посты в административном, в пар­тийном, советском и хозяйственных аппаратах коммунистами, необходимо приблизительно столько, сколько коммунистов во всей организации. В Московской организации только 20-22% коммунистов были заняты в фаб­рично-заводских ячейках, да и то из них 50% занимали административные посты. Отсюда вывод - необходимо увеличить прием.^{[5, с. 353- 399]}. И все же опасения и реализм взял верх. Устами Зиновьева был вынесен приговор: "Закроем двери пар­тии - перерыв на год, подучиться надо. ЦК вносит решение на этот год принять строжайшие ограничения. Год посвятить старым членам партии^{[5, с. 363]}. После XI съезда главной задачей становился прием в партию ра­бочих "от станка", основным лозунгом, так называемая, "замычка", то есть смыкание рабочих рядов, сделать рабочих из полупролетарских в своей массе пролетарскими. Прием в партию резко сократился. За год вновь бы­ло принято всего 14 тысяч человек, из них 6 тысяч рабочих, одновременно исключено из партии 28,7 тысячи, 10,7 тысячи вышли сами. Всего в пар­тии осталось к началу 1923 года 373 тысячи членов (против 700 000 тысяч к X съезду)^{[11, с. 56]}. Но курс на ограничение приема в партию продолжался недолго. Давно зревшая идея о расширении ее состава, да и сама ситуация, связанная с острейшим кадровым голодом, вскоре заставили руководство партии резко изменить курс. Можно утверждать, что в конце 1923 – начале 1924 гг. заканчивается первый период в развитии РКП (б) в нэповский период. Политика приема на этом рубеже резко меняется от его ограничения к резкому увеличению. Ряды партии начинают активно пополняться в целях расширения и укрепления социально – политической базы режима. Начало новому курсу было положено решениями XIII партконференции в январе 1924 года, которая в специальной резолюции « О партийном строительстве» выдвинула задачу усиленной вербовки новых членов партии – рабочих от станка. Предполагалось в течение года пополнить ряды РКП (б) не менее 100 тысячами новобранцев. Впоследствии на январском пленуме ЦК сроки кампании были сокращены до трех месяцев. Одновременно закрывался на год доступ в партию непролетарским элементам^{[10, т. 3, с. 157 – 158]}.

Кампания по привлечению в партию рабочих началась с "ленинского призыва", о ко­тором объявил январский пленум ЦК. "Ленинский призыв", объявленный в советский период триумфом политики партии, требует тщательного анализа с целью объективной оценки его роли в развитии РКП (б) - ВКП (б). Условия приема в партию во время кампании оставались прежними, но в целях обеспечения массовости приема, партийным комитетам было предоставлено право рассматривать на общих собраниях заявления рабочих, не имевших индивидуальных ре­комендаций. Разрешалось подавать групповые заявления, хотя оговарива­лось, что прием возможен только в индивидуальном порядке, что на практике повсеместно не соблюдалось. В результате прием в партию при­нял лавинообразный, неуправляемый характер, где каждый комитет стре­мился отчитаться об успехах в приеме, нисколько не заботясь о том, кого принимает. В целом число заявлений превысило 200 тысяч. В итоге «ленинцы» соста­вили в 1925 г. 28,3% от общей численности партии^{[12, ф. 17, оп. 32, д. 7, л. 112]}. Что же представляли из себя пар­тийные новобранцы? Факты говорят, что это были далеко не лучшие пред­ставители рабочего класса. Хотя по общим показателям картина была достаточно оптимистической. В общем составе ленинцев железнодорожные и производст­венные рабочие составили 190 тысяч (93,8%). Из числа остальных - около 9 тысяч рабочие по роду своей основной профессии, по социальному про­исхождению и положению, но передвинутые на работу в учреждения и т.п. Попали в ленинский призыв и крестьяне, примерно, 2 тысячи по СССР. Всего ленинцы "не у станка" составили 6,2 % призыва^{[13, 1925. № 15-16, с. 9]}. Впечатляющими были показатели в провинции. Например, Воронежская губернская организация с ян­варя 1924 г. по январь 1925 г. увеличилась с 4100 до 6500, то есть выросла более чем наполовину, значительно увеличилось рабочее ядро организа­ции, с 25% до 37%^{[8, ф. 1, оп.1, д. 1076, л. 45]}. При известных ограниченных возможностях по при­влечению рабочих в партию в сельскохозяйственных губерниях, естествен­но, возникает вопрос о качественном уровне вступивших по ленинскому набору. Возникает и другой вопрос - почему рабочие вдруг "пошли" в пар­тию? Являлась ли смерть Ленина сильнейшим побудительным мотивом для столь значительного их притока в партию? Отчасти, да. Но не настолько, чтобы только в результате одного этого события, хотя, безусловно, и зна­чимого, "ринуться" в партию. Тем более, что в провинции до начала 1924 г. сколь-нибудь заметного стремления вступить в РКП (б) не наблюдалось. В период 1922-1923 гг. партия потеряла значительно больше, чем приняла новых членов. Исключенных КК, добровольно и механически выбывших из пар­тии учтено за эти годы около 53 тысяч членов, перевели же из кандидатов 27 тысяч. Численность партии составила на начало 1922 г. 374 тысячи, 1 января 1924 г. - 328 тысяч. Потери составили 12,6%. Особенно заметен урон в непромышленных регионах. Таким образом, главная причина массового пополнения партии - это инициирование процесса "сверху", подкрепленное "подталкивающими" действиями местных партийных властей "снизу".

В инструкции ЦК от 11 февраля 1924 г. "По приему в партию рабо­чих от станка" делалась попытка поставить массовый прием в регулируе­мые рамки. ЦК предлагал при приеме руководствоваться следующим: "Принимать в партию исключительно рабочих и работниц, непосредствен­но занятых в производстве. Производственный стаж не учитывать. Заявле­ния могут быть как коллективные, так и индивидуальные, однако сам при­ем может быть только индивидуальный"^{[12, ф. 17, оп, 68, д. 40, л. 121]}. Но на практике никакой тща­тельной проверки и тем более индивидуального приема не было. Порой утверждение приема длилось 20 секунд. В Борисоглебске только на одном общегородском собрании одновременно приняли 534 человека. Были и анекдотические случаи. Один ленинец заявил, что полагал, видя огромную очередь, что записывают на сахар или крупу, и, не расспросив, подписал коллективное заявление, а потом ему сказали, что он член партии. Многих принимали при отсутствии их самих, заочно, помимо их воли и желания. "Мы вступать в партию не хотели, но по просьбе секретаря вступили". «Всех записывали и меня записали». Отмечались многочисленные случаи, когда отказывающимся от вступления угрожали сокращением, переводом на низкооплачиваемую работу. Тамбовская ГКК отмечала, что во время ленинского призыва, проходило большое сокращение штатов на транспорте и на текстильных фабриках. У рабочих были опасения, что их сократят, а если вступить в партию, то этого можно избежать. Некоторые вступившие счи­тали, что в партии они будут пользоваться более привилегированным по­ложением, надеясь на улучшение своего материального положения^{[9, ф. 840, оп. 1, д. 3116, л. 107]}. В погоне за количеством принимали, а точнее записывали в партию всех, без всякой проверки: малограмотных, больных, верующих, любителей выпить, чересчур старых и слишком молодых. Большинство вступивших не пред­ставляли и не понимали ни задач партии, ни своей роли в ней. Ленинский призыв представлял собой не что иное, как массовый набор в партию по списочно - коллективному принципу, когда одновременно, без индивидуаль­ного отбора, принимали от 100 до 200, а иногда и более человек. Это была кампания, напоминавшая "партийные недели" времен гражданской войны. В результате такого подхода обеспечивалось выполнение количественных параметров, предписываемых Центром. В Тамбовской губернии, например, из 2249 человек ленинского призыва, работавшие у станка составили 93% принятых, в Воронежской - почти 92%. Заявления шли в основном от ра­бочих в возрасте от 25 до 45 лет. Основная масса вступивших имела произ­водственный стаж от 1 до 10 лет - 45,6%, от 10 до 15 лет - 22,2%, от 15 и больше - 21%. Среди принятых до 15% были неграмотными ^{[9, ф. 840, оп. 1, д. 3116, л. 108]}. Надо пола­гать, что начиная кампанию, руководство и не рассчитывало на то, что в партию будут приняты наиболее развитые рабочие. Важнее была политиче­ская сторона кампании - получить формальную поддержку своей полити­ки. В реальности и оказалось, что уровень ленинцев в большинстве своем оказался ниже, чем у партийцев со стажем.

Основная масса ленинцев имела производственный стаж до 10 лет, то есть стали рабочими в годы первой мировой войны и в послереволюцион­ный период и не отвечали известному ленинскому критерию о минималь­ном 10-ти летнем производственном стаже. Необходимо учитывать и еще одно обстоятельство: имевшие значительный производственный стаж нахо­дились в таком возрасте, когда бытовые, материальные вопросы занимают человека гораздо в большей степени, чем вопросы политические, и они не были склонны проявлять активность в общественной сфере. Преобладание в провинции рабочих с незначительным производственным стажем, отно­сительно молодых, с минимальным политическим и житейским опытом дает основание выделить некоторые психологические особенности партий­ных новобранцев. Нельзя сказать, сколько их вступило в партию по идей­ным мотивам, ясно то, что они определенно были. Они представляли собой новый тип пролетарской сознательности - сознательности пролетар­ского выдвиженца, имевшего потенциальные возможности продвижения по служебной лестнице, так как со вступлением в партию возрастала вероятность перемещения индивида внутри социального пространства, продвижения по социальной лестнице. И эта часть ленинцев активно ис­пользовала эту возможность, проявляя готовность к активной полити­ческой деятельности. Другая часть ленинцев, и как представляется боль­шая, была малоактивной, не склонной к активной политической дея­тельности, присутствие их в партии было пассивным и во многом вынуж­денным. Для третьей группы существенное значение имело то, что членст­во в партии означало возможность повышения собственного социального статуса, отсюда их аморальность, карьеризм, видение в партии надежного средства для достижения своих узкопрагматических, эгоистических целей. А получив доступ к власти, они стали прямо заинтересованными в укреп­лении монополии партийного аппарата на власть. Что общее для ленин­цев, так это то, что эту массу, неустойчивую в своих устремлениях, легко было повернуть в нужную сторону. Между тем именно они во второй по­ловине 20-х годов стали занимать руководящие посты в низовом партий­ном аппарате, а затем и на уровне уездов. Это были в полном смысле "полузнайки", которым было далеко до кадровых партийцев. Их политиче­ский и культурный уровень был низок, 80-90% слабо развиты, интересовались в основном вопросами бытового плана. Они были склонны к уравнительности, крайне негативно относились к специалистам и интеллигенции^{[12, ф. 17, оп. 31, д. 42, л. 2, 26]}. В результате партия оказалась "менее политиче­ски воспитанной", что с социально-психологической точки зрения означало не что иное, как неспособность принимать самостоятельные решения и влиять на ситуацию в партии, выработать соб­ственную политическую линию. Этот барьер массовой психологии в 20-е годы стал практически непреодолим. Барьер этот можно определить, как способность и готовность партийных новобранцев выполнять одну функ­цию: для руководителей - командовать, для рядовых - исполнять. То была послушная и доверчивая всякому внушению свыше масса. Но именно на эту массу новобранцев ленинского призыва рассчитывало опереться руко­водство партии. Ленинский призыв рассматривался не просто как кампа­ния по пополнению партии рабочими, ставки в ней были гораздо выше. Вопрос - "партия и ленинский призыв" охватывал все основные проблемы партийной работы. Именно на основе ленинского призыва предполагалось строить всю концепцию дальнейшего развития партии. Молотов на XIII съезде выделил в качестве основы всей дальнейшей работы два базисных положения: новый курс в партстроительстве на основе резолюции от 5 де­кабря 1923 года и ленинский призыв. Поскольку декабрьская резолюция оставалась только лишь на бумаге, то ленинский призыв становился опре­деляющим. "С этого ленинского призыва надо считать новую эпоху в раз­витии нашей партии, ... новый курс нашей партийной политики"^{[14, с. 515]}. Ленин­скому призыву постарались придать характер важнейшего политического события, которое определит развитие партии на длительный период. Он рассматривался как безусловная поддержка партии всем рабочим классом, как своего рода индульгенция и одновременно испытание, которое партия с честью выдержала. В вступительном слове на XIII съезде Каменев задал тон выступлений в отношении ленинского призыва, который затем под­держивался официальной пропагандой. "Впервые съезд собрался после того как ушел Ленин. Дни, когда международный пролетариат прощался с Лениным, были днями величайшей сплоченности... Из этих дней родился ленинский призыв. Партия вновь прикоснулась в эти тяжелые дни к самым пролетарским массам. Массы откликнулись на призыв партии. Вновь между коммунистами и широчайшими кругами рабочего класса завязыва­лась неразрывная связь", - патетически провозглашал Каменев^{[14, с. 3]}. Ему вто­рил Зиновьев: "В течение 2-х лет ЦК делал сравнительно мало ошибок. Этому две причины: 1) ЦК вел дело в духе Ленина; 2) Это были годы подъема. Мы к партийному съезду пришли, имея за спиной три серьез­нейшие проверки. Одна из них - ленинский призыв. Тут нас проверял ра­бочий класс, миллионы людей. Мы ее выдержали"^{[13, с. 37-47]}.

Ленинский призыв стал использоваться и как дополнительный аргу­мент против оппозиции. Сталин недвусмысленно предупредил оппозицию, что руководство в противоборстве с ней будет опираться на партийных но­вобранцев. "Партия стала выборным органом рабочего класса, пользую­щимся безраздельным доверием со стороны рабочего класса. Такая партия будет жить на страх врагам, такая партия разлагаться не может. Разговоры оппозиции о демократии болтовня, а вот когда рабочий класс посылает в партию 200 тысяч новых членов, - это настоящий демократизм. Укажите мне такую другую такую партию. Вы ее не укажите, ибо ее нет в природе. Но странное дело, даже такая мощная партия оппозиции не нравится. Где же они найдут лучшую партию на земле?"^{[13, с. 246]}. Это уже было лицемерие выс­шей пробы. И многие делегаты это понимали, но молчали. В лучшей пар­тии на земле не может быть несогласных. Руководство в ленинском призы­ве искало не формального факта поддержки их политики. Действительное его предназначение заключалось в расширении социально-политической базы правящего режима, создания из них в ближайшее время кадрового потенциала, который стал бы надежным проводником политики Центра. Ленинский призыв мог рассматриваться и в качестве пропагандистской кампании и как мера противодействия возможному обострению обстанов­ки в стране. Хотя их страхи были явно преувеличены. К тому времени власть стала уже достаточно устойчивой, она опиралась на эффективный репрессивный аппарат, с помощью которого можно было взять под кон­троль любую ситуацию. В целом можно говорить, что ленинский призыв - это масштабная политическая кампания, целью которой было укрепление позиций правящего режима.

Все громогласные и самоуверенные заявления лидеров расходились с действительным положением дел, с реальностью. Надежды на ленинский призыв оправдались только в том смысле, что он пополнил ряды "молчаливого большинства", беспрекословно одобрявшего все решения "сверху". Низкий политический, а главное общеобразовательный уровень ленинцев не позволил поначалу даже в достаточной мере заполнить ими мест­ный партийный и административный аппарат. Так, в Воронежской губер­нии в 1924 г. из общего их числа лишь 20% были использованы в качестве выдвиженцев, в основном в низовом аппарате. Слабым было вовлечение ленинцев и в других губерниях^{[12, ф. 17, оп, 32, д. 8, л. 16]}. Не удалось их и "переварить" в политическом смысле, запросы большинст­ва ленинцев не выходили за рамки материальных и бытовых вопросов. Воронежский губком отмечал в докладе о работе среди ленинцев, что в них чрезвычайно сильно чувствуется "беспартийщина" в вопросах производства и профессиональных вопросах. Дома ленинец и вне дома еще значительно беспартийный. На основе этого делался вывод: "Так как в них много бес­партийного, нельзя от них требовать сразу выполнения нашего морального и коммунистического кодекса"^{[8, ф. 1, оп. 1, д. 884, л. 136]}. Ссылки на тот факт, что 70% ленинцев были участниками гражданской войны и что это является свидетельством якобы действительно качественного их состава, также неубедительны. Нельзя данному обстоятельству придавать решающее значение при опреде­лении качественного уровня ленинцев. Необходимо учитывать фактор мо­билизаций, наконец, время и новая экономическая ситуация меняли лю­дей, их взгляды и мотивы поведения. Принимать упомянутый факт необ­ходимо, но абсолютизировать его в корне неверно. Ведь не случайно же, например, в Воронеже участники гражданской войны составляли 26,3% всех выбывших из партии^{[8, ф. 1, оп. 1, д. 1845, л. 3]}.

Проблемы с ленинским набором начались вскоре после окончания кампании. Многие из них, вступив в партию, немедленно стали требовать материальных благ, помощи от комиссии содействия коммунистам при райкомах. Уже в 1924 г. начались выходы ленинцев из партии. Так, в г. Воронеже в 1924 г. вышли 73 человека, в Борисоглебском уезде - 52 че­ловека^{[8, ф. 1, оп. 1, д. 1845, л. 3]}. Особенно усилились выходы в 1925 г., одновременно уменьшает­ся приток в партию рабочих. С 1924 по 1926 гг. партию покинули 80 тысяч человек, из которых 80% составили "рабочие от станка", из них 50% квалифицированные, в большинстве прошедших Красную Армию и гражданскую войну. По сравнению с 1924 г. выход из партии в 1926 г. возрос в 8 раз. Значительная часть из них были ленинца­ми. По данным проведенного ЦКК выборочного обследования 34 ячеек, подавляющее большинство выбывших во время переписи рабочих состояло из кандидатов и молодых членов партии со стажем с 1924 г. и позже, то есть вошедших во время призыва. В общей сложности массовый набор ра­бочих, начиная с ленинского призыва и дальше до 1 января 1927 года дал 488 тысяч новых коммунистов - рабочих. Из них 8 тысяч были за это вре­мя исключены из партии и 47 тысяч ушли сами. Таким образом, более 10% покинули партию, что свидетельствует о низком качественном составе принимаемых во время массовых вербовок^{[10, т. 4, с. 210-211]}. Необходимо признать тот факт, что еще более значительное число новобранцев, оставшихся в партии, были в сущности балластом, они тяготились пребыванием в ней, но в силу различных причин оставшихся в партии. Например, не прошедших партийную перепись уговаривали пройти ее повторно, дабы не снижать показателей количества рабочих от станка. Какие же факторы предопре­деляли уход значительной части ленинцев из партии. Если говорить о ба­зовых факторах, то необходимо заметить, что абсолютное большинство их было заражено болезнью "левизны". Ее симптомы - отсутствие реалистиче­ского мышления. Партийные органы подогревали среди новобранцев чрез­мерные надежды на близкое материальное благополучие, а когда оно не оправдалось, наступило разочарование и пессимизм. Нет материального благополучия, нет общественного признания. Есть политучеба, нудные лекции и бесконечные собрания, необходимость подчинения партийной дисциплине. Об этом предупреждал еще Ленин, говоря, что "многие за то, чтобы богатого сшибить, но себя неинтересно поставить под учет и кон­троль организации"^{[4, т. 36, с. 260]}. Обследование, проведенное Воронежским и Тамбов­ским губкомами в 1926 г., позволяет выявить несколько основных детализированных причин выхода ленинцев из партии. Во-первых, семейные обстоятельства. Часто возникали семейные ссоры на почве отказа молодых партийцев от выполнения религиозных обрядов и частых отлучек на партийные собра­ния и различные мероприятия. В семье рождались подозрительность и да­же ревность на этой почве. Семейные обстоятельства назывались преобла­дающим мотивом выхода, что весьма сомнительно. Видимо, чаще всего этот мотив использовался, как отговорка. Более существенная причина – материальный фактор. Квалифицированные рабочие получали неплохое жалованье, кроме того, имели, как правило, свое хозяйство, и, вступив в партию, они должны были сдерживать свои материальные уст­ремления, чего им явно не хотелось. Не повысили разряд, не дали кварти­ру, рождалась неприязнь в партийным функционерам, получавшим по 500 рублей, и которых они называли "коммунистическими нэпманами". Были и такие заявления: "А будет ли партия мне платить за подметки, если я на собрания ходить буду". Другой заявлял, что "чем платить членские взносы, я лучше на эти деньги бревна на хату куплю". "Я был в партии, мне партия не помогла получить квартиру". И не платили взносы, порой более года. Тяготила партийная дисциплина, необходимость посещать политзанятия и собрания, отбиравших практически все свободное время. Многие желали использовать свободное время с большей пользой, по личному усмотре­нию, например, для подработки дома в качестве портного, столяра и т.п. Особенно тяжела была политучеба, обязательная для всех членов партии. Что мог взять от учебы человек, вступивший в партию в 40-50 лет. Посе­щение 2-3 раза в неделю школы, выполнение другой партийной нагрузки было совершенно непосильно для них. "Мне 45 лет, а меня пичкают лек­циями, подлекциями и т.п. Если бы знал раньше, не пошел бы, дома палку дров разрубить некогда". Да и молодые партийцы, будучи малообразованными, мало что усваивали от учебы. Работа с ленинским набором велась исклю­чительно посредством официальных отношений - собрания, заседания, учеба и т.п. В повседневной жизни ленинцы были представлены сами себе, что также способствовало выходу. В качестве других причин назывались также влияние международной обстановки, выступления оппозиции, нега­тивные факты поведения коммунистов или такая необычная причина: один из опрашиваемых заявил, что он считал, что партия согласна с Евангелистскими заветами, но потом разочаровался^{[8, ф.1, оп, 1, д. 1847, л. 37-40]}. Таким образом, причины ухода ленинцев из партии носили многоплановый характер, но в основе - неподготовленность, разочарование и нежелание следовать в русле партий­ной политики и дисциплины. Эти люди были чужды партии и ее идеалам. Партийная перепись 1927 года выявила значительный слой такого рода партийцев, но можно с уверенностью утверждать, что не будь переписи, они все равно рано или поздно ушли бы из партии. В результате ухудшил­ся и без того не самый лучший качественный состав партии, но резко улучшились формальные, количественные показатели. До ленинского при­зыва ячейки представляют собой малочисленные объединения, то после они пополнились, расширилась их сеть. К началу 1925 г. РКП (б) насчиты­вала в своем составе 741117 коммунистов, на 66% больше чем год назад (446089). Всего же за 1924 г. по СССР было принято кандидатами 316 ты­сяч, рабочие из этого числа составляли 83,3%. Выросло абсолютное и от­носительное число коммунистов - рабочих. К началу 1924 г. их насчитыва­лось 196 тысяч (44%), к концу 1924 г. - 499 тысяч (57,9%). Однако не все эти рабочие (по основной профессии) сохраняли связь с производством, работали у "станка". Многие перешли на административную работу, часть осела в учреждениях младшими и средними служащими. Низовые органи­зации на 75% состояли из должностных лиц. Рабочих, то есть лиц физиче­ского труда, в партии насчитывалось 302 тысячи (40,8%). Правда, в конце 1923 г. их было всего 18,8%. Увеличилась в целом коммунистическая про­слойка в обществе. Было 39 коммунистов на каждую тысячу рабочих, к 1925 г. стало уже 115 на тысячу^{[13, 1925, № 15-16, с. 5-6]}. И все же результаты кампаний, по мнению руководства, не дали желаемого результата. Считалось, что социальный состав неудовлетворителен, пар­тия по-прежнему находится в трудном, переходном периоде. Перспектива вновь виделась в сохранении и увеличении пролетарской основы партии. В свя­зи с этим Молотов на XIII съезде предложил довести процент рабочих в партии до 90%. Но предложение Молотова носило явно утопический ха­рактер. Такой результат никогда не достигался и в последующем, несмотря на стремительный рост партии. К 1 июля 1925 года в партии было 911 ты­сяч членов и кандидатов вместо 446 к 1 апрелю 1924 года (без ленинского призыва). За 15 месяцев произошло удвоение. А к 1 ноября 1925 года в партии уже состояло 1025 тысяч человек. В нее вошли 25,5% всех имев­шихся рабочих крупной промышленности. Часть рабочего класса, приня­того в партию, росла быстрее, чем общая численность рабочих крупной промышленности. Если принять во внимание только количественную сторону, то ре­зультата 90 % в 20-е годы теоретически можно было добиться. К 1928 году численность рабочего класса по сравнению с 1920 годом (700 тысяч) вы­росла в 5 раз. Но все ли рабочие "бросились" бы в партию? Опыт кампа­нии 1924 года показал: этого можно добиться только под нажимом, неиз­бежен был и последующий отлив из партии, как неизбежное следствие по­добных кампаний. В 20-е годы можно еще было выйти из партии без дос­таточно серьезных последствий, что стало невозможным в 30-е годы. XIII съезд не принял предложение Молотова, посчитав его завышенным. Огра­ничились общими фразами: "Близиться время, когда в партию будет вхо­дить вся основная масса пролетариата нашего Союза. Съезд поручает ЦК всю работу вести в том направлении, чтобы громадное большинство чле­нов партии в ближайшее время состояло из рабочих, занятых непосредственно на производстве". Ближайшая задача определялась как "добиваться, чтобы в течение ближайшего года в партии было больше половины ее со­става рабочих от станка"^{[10, т.3, с. 212]}.

Необходимо отметить, что на местах не было единого мнения по по­воду дальнейшего расширения партии, в том числе и за счет рабочих. На пленуме Воронежского губкома и ГКК в октябре 1924 года высказывалось вполне обоснованное мнение, что дальнейшее вовлечение в партию необ­ходимо приостановить, так как нельзя имеющимися силами воспитать но­вобранцев в партийном духе, все больше идет "негодного" элемента. На­блюдалась повальная пьянка, как среди старых партийцев, так и ленинцев. Воспитательные меры ничего не давали. Дальнейший прием будет только усугублять положение. Другая точка зрения - дальнейшее втягивание в пар­тию необходимо. Рабочих нам бояться нечего, они не подведут, а плохая часть в процессе воспитания выявится и будет отсеяна. Больше надо бо­яться деревни, именно там больше всего вступают из-за корыстных це­лей^{[8, ф.1, оп.1, д. 881, л. 82-84]}. Вторая точка зрения базировалась в основном на утвердившемся мнении, что хотя рабочий класс малообразован, но у него есть классовое чутье, в силу чего он всегда будет поддерживать компартию. Впрочем, осо­бого значения эти мнения не имели, стратегический курс на расширение партии за счет рабочих был определен и на местах должны были присту­пить к его реализации. Одновременно с расширением приема рабочих, ужесточались условия приема для служащих и выходцев из других партий. Еще в апреле 1924 года циркуляром ЦК "О приеме в РКП выходцев из других партий" в целях прекращения дальнейшего приема в РКП (б) оди­ночек из других партий, устанавливалось правило, согласно которому за­прещалось принимать заявления от бывших членов партий эсеров, мень­шевиков, бундовцев и других. Исключения делались только для тех, кто работал в пользу компартии не менее 3-4 лет, или кто имел особые за­слуги перед партией. Причем право приема предоставлялось только наибо­лее крупным комитетам - Московскому, Ленинградскому, Уральскому, Ук­раинскому, Закавказскому и ряду других^{[8, ф.1, оп.1, д. 909, л. 14]}.

В отношении служащих до XIII съезда действовало положение о необходимости для них пяти рекоменда­ций с пятилетним стажем рекомендующих. Молотов посчитал такие усло­вия недостаточными. По его мнению, вступающий из непролетарских эле­ментов должен доказать, что он выдержанный, идейно стойкий коммунист и только тогда может вступать в партию. Служащего или интеллигента можно принимать только в том случае, когда он в идейном отношении достаточно подготовлен, и, кроме того, "когда он действительно будет по­лезен советскому государству, если он ведет ту или иную работу среди ра­бочих и крестьян. Прием интеллигенции и служащих в партию будет огра­ничен, главным образом, теми из них, которые прошли школу комсомола и которые имеют хорошую политическую подготовку"^{[14, с. 533-534]}. Правда, Молотов дал понять, что с огульными антиинтеллигентскими настроениями мирить­ся нельзя. В руководстве понимали, что полностью закрыть прием в пар­тию интеллигенции невозможно, дабы не лишить партию интеллектуального по­тенциала. Так же невозможно было дальнейшее ограничение доступа в партию крестьянам, чтобы окончательно не утратить позиций в деревне. Дело в том, что в период с 1921 года (чистка) и по XIII съезд прием в чле­ны РКП (б) всем социальным группам, кроме рабочих был закрыт путем продления сроков кандидатского стажа. В результате в деревенских ячейках к 1924 году имелись кандидаты с 3-х и 4-х летним кандидатским стажем. Молотов обозначил позицию руководства, заявив, что прием крестьян в партию необходим, поэтому надо смягчить прием в члены партии из кан­дидатов не только рабочих, но и из остальных социальных групп ^{[14, с. 533-534]}. В по­рядке исключения было решено принять в партию 20 тысяч крестьян и ты­сячу "лучших учителей". Прием крестьян про­ходил трудно, с усилиями. ЦК отмечал в 1925 году, что заявления шли в основном от крестьян, уже находившихся на советской или другой работе, не порвавших с хозяйством служивого элемента, сельской интеллигенции. Из среды середняцкой массы, занятой исключительно своим хозяйством, не замечалось совершенно никакой "тяги" в партию. Главное препятствие - отрицательное поведение коммунистов в деревне, неумелый подход к крестьянству. Порой сознательно не давали рекомендаций, боясь актив­ного и более грамотного конкурента^{[12, ф. 17, оп. 68, д. 138, л. 29]}.

После окончания ленинского призыва (кампания продолжалась до 31 мая 1924 года и все утвержденные ячейками до 1 июля и получившие кан­дидатские карточки считались принятыми в период ленинского набора) стали проявляться отчетливо две основные тенденции. С одной стороны, резко усиливавшаяся активность служащих в стремлении попасть в пар­тию, с другой, такое же резкое сокращение активности со стороны рабо­чих. Относительная стабилизация экономического и политического поло­жения в стране, стремление приспособиться к существующему режиму, обеспечить свое будущее заставляло служащих при существую­щих ограничениях на их прием, искать обходные пути проникновения в партию. Служивый че­ловек понимал, чтобы как то устроить свою жизнь, необходимо стать членом партии. Со второй половины 1924 года отмечается значительный рост числа заявлений о вступлении. В Тамбове, например, количе­ство заявлений от них превосходило как число заявлений от рабочих, так и крестьян. Их заявления составляли от общего числа поданных 37,7 %, но при этом 76,2 % заявлений отсеивались (крестьян - 42,8 %, рабочих -48,9 %, в среднем по губернии - 56,4 %). Отсев был очень велик, во многих организациях до 90 %. Например, в Острогожском уезде Воронежской гу­бернии, в мае 1925 года поступило на утверждение укома 218 заявлений. Принято - 119 человек, отказано - 99. Из этих 99-ти не принятых, только 17 человек были из рабочих и крестьян, остальные служащие, то самое мелкое чиновничество города и деревни, стремившееся правдами и не­правдами попасть в партию, руководствуясь в основном карьеристскими и материальными побуждениями^{[8, ф.1, оп.1, д. 1104, л. 30]}. Ограничительные меры сдерживали, но не могли совсем сдержать давление со стороны служащих. Начиная с середины 1924 года, их прием начинает увели­чиваться. Находили всевозможные лазейки для преодоления ограничитель­ных правил. Например, одной из таких лазеек стало вступление через ком­сомол. В 1926 году ЦК потребовал от партийных органов проводить тщательную проверку вступающих в партию служащих путем полного документального подтверждения их автобиографий, продолжи­тельности профсоюзного стажа и работы в профсоюзах. Данные меры бы­ли вызваны многочисленными случаями подтасовки биографических све­дений. На протяжении 20-х годов жесткая политика в отношении служащих, интеллигенции не менялась. И хотя абсолютная их численность в партии увеличивалась, процентное соотношение неуклонно снижалось. Если в 1925 году служащие составляли 25,6% от общего числа членов партии, то в 1927 году - 16,3%. Но к этим цифрам надо относиться осторожно. Дело в том, что группа служащих была неоднородна. Обычно в нее попадали как лица интеллектуального труда, так и лица, занятые конторско-канцелярским трудом и неквалифицированной работой - курьеры, прислуга и прочие. По признаку основной профессии служащие составляли 16,8%, а по роду выполняемой работы не менее 35,9%^{[13, 1925, № 15-16, с. 6]}. Так что фактически служащие занимали в партии большее место, чем это представляли статистические материалы.

Практика регулирования социального состава партии путем установления общей цифры рабочих, крестьян, служащих, которое может быть принято, и процентного соотношения между ними, и развёрстки по организациям стал основным методом регулирования, хо­тя еще в апреле 1925 года на XIV партийной конференции было принято решение запретить подобную практику. Такое регулирование носило чисто механический характер, связывало инициативу организаций, лишало их возможности приспособить свою работу к местным условиям, а главное отобрать в партию действительно достойных по большевистским меркам кандидатов. Но по-другому не получалось. Метод систематической разъяс­нительной работы по вербовке рабочих давал мизерный результат. Рабочие неохотно шли в партию. Прием рабочих продолжался интенсивно до конца 1924 года, после чего наступило замедление. К осени 1925 года подача за­явлений со стороны рабочих фактически прекратилась. Причинами столь печального для партаппарата явления назывались самые разные обстоя­тельства. Это и летний период, когда снижается политическая активность, и то, что партия впитала в себя наиболее активную часть рабочего класса. Называлась и такая причина: летом - осенью 1925 года настроение рабочих изменилось в результате медленного, но устойчивого роста материального благосостояния, уверенности в куске хлеба на завтрашний день, что "благоприятно отразилось на их настроениях, но снизило политическую активность"^{[9, ф. 841, оп. 1, д. 268, л. 19]}. Хотя, казалось бы, наоборот, улучшение материального по­ложения должно было увеличить доверие к правящей партии и поднять политическую активность. В данном случае, мы видим косвенное призна­ние того факта, что многие и многие шли в партию, для того чтобы облег­чить свое материальное положение, особенно в трудные периоды.

Между тем социальный состав партии в нужном направлении менял­ся медленно. В конце 1925 года рабочие еще не стали преобладающей группой. Если брать показатели по роду занятости членов партии, то соот­ношение выглядело следующим образом: наемные рабочие физического труда - 40,8 %, от общего числа коммунистов, служащие - 35,8 %, крестьяне "от сохи" - 8 96,учащиеся - 1,3 %, работники Красной Армии - 5,4 %, безработные - 1,1 %, батраки - 0,5 %, кустари и ремесленники - 0,2 %, прочие - 1,9 %. ^{[13, 1925, № 15-16, с. 6]}. В сельскохозяйственных регионах эти показатели были еще менее качественными. Так, в Воронежской организации члены партии по роду занятий распределялись: рабочие физического труда - 22,7 %, во­енные - 1,4 %, учащиеся - 5 %, учителей - 0,3 %, ответственные работники - 42,8 %. То есть почти наполовину организация состояла из ответствен­ных работников различного уровня. А если брать всех членов партии, заня­тых на аппаратной работе, то они составляли более 50 % всей организа­ции^{[8, ф.1, оп.1, д. 1076, л. 16-17]}. Было очевидным, что последуют новые чрезвычайные меры по из­менению социального состава партии. Принципиальные решения в этом плане были приняты XIV съездом. Съезд в очередной раз подтвердил пре­имущественное право приема промышленных рабочих, а также увеличение приема крестьян, бедняков и батраков. Тенденция "орабочивания" партии во что бы то ни стало, опять становилась основной, несмотря на все боль­шие свидетельства невыполнимости этой задачи. Зиновьев вновь доказывал, что в партию можно принимать всех рабочих. "Что самое характерное в нашем рабочем классе? Неужели то, что небольшая горсточка деревенщи­ны перевешивает основную массу? Откуда этот пессимизм как раз по са­мому основному вопросу"^{[15, с. 447]}. Пессимизм рождался из реальной ситуации, складывающейся в партии. Партия стремительно росла количественно. Ка­чественный же состав ухудшался. Тенденция игнорирования качества, на­чавшаяся с ленинского набора, продолжала усугубляться. XIV съезд внес изменения в устав, суть кото­рых состояла в "смягчении формальных условий по вступлению в партию рабочих и крестьян", что должно было стимулировать приток в партию нужного кон­тингента. Однако и эта мера не принесла желаемого результата – поставленная цель довести долю промышленных рабочих не менее чем до половины состава партии оказалась недостижимой. При увеличении численности партии до 1199616 человек, доля рабочих выросла с 42% в 1925 году до 56% в 1927 году. Только за два года (1924 - 1926 гг.) в партию было приня­то более 800 тысяч человек, в том, числе более 500 тысяч рабочих^{[10, т. 4, с. 211]}. Число заявлений от рабочих постоянно колебалось, в период массовых вербовок резко возрастало, между кампаниями также резко падало, хотя абсолютные показатели, отражающие постоянный рост "тяги" рабочих в партию, неук­лонно повышались. Так, в Воронежской губернии за первое полугодие 1926 года было подано 1924 заявления, за этот же период 1927 г. - 2036 за­явлений. В составе подавших заявления рабочие составляли соответственно 19,1% и 24,1%. Перевод из кандидатов в члены партии также увеличился на 40%, рабочие составили 39% всех переведенных^{[16, 1927, с. 78-79]}. Но эти показатели ничтожно малы по сравнению с более чем 90% долей рабочих, вступивших в 1924 году. Более того, и во время массовых кампаний число принятых рабочих сокращалось. В той же Воронежской губернии с 1 ноября 1927 го­да по 1 января 1928 года (кампания в связи с 10-ти летней годовщиной ок­тябрьской революции) было подано 1639 заявлений. Всего принято - 1286 человек (78,5%), из них рабочие - 66,8%, значительно меньше, чем в пер­вую кампанию. Общий прирост составил в 1924 - 1925 гг. - 63%, в 1927 г. -11,9%^{[8, ф. 1, оп, 1, д. 2077, л. 37-40]}. Все это свидетельствовало о сужении социальной базы для попол­нения партии рабочими, не в смысле наличия необходимого количества, численность рабочего класса постоянно росла, а в смысле наличия "тяги" рабочих в партию. Кроме того, вследствие отсева части принятых, выдви­жения рабочих на административные должности, переход на учебу (еже­годно переходили на работу вне предприятия и на учебу более 20 тысяч че­ловек - 6 % работающих у станка или около 2,5% ко всему составу пар­тии), доля рабочих даже сокращалась. В итоге рост партии за счет рабочих "от станка" не только не покрывал потери, но даже имелось понижение: на 1.01.26 г. - 40%, 1.07.27 г. - 37,5%, при абсолютном росте числа рабочих по социальному происхождению: 1.07.26 г. - 582 тысяч, 1.07.27 г. - 621 ты­сяча^{[10, т.4, с. 211]}. В Воронежской губернии в результате октябрьского призыва 1927 года процент рабочих вырос с 36% до 49,3%, но уже в первой половине 1928 года рабочие с производства вместе с сельскохозяйственными рабо­чими и младшим обслуживающим персоналом составляли 34,6%^{[16, 1928, № 2-3, с. 9]}. Не­смотря на очевидные издержки такой политики, партийные комитеты про­должали получать циркуляры, с требованием "значительно усилить прием рабочих от станка, с тем, чтобы в течение 2-х лет рабочие с производства составляли не менее 50% общего состава партии". Обычные меры не дава­ли нужного результата. Тогда прибегли вновь к кампанейскому методу, причем, даже не удосуживаясь теоретически обосновать, как это делалось раньше, причины. Кампании просто стали приурочивать к юбилеям, го­довщинам. Очередной призыв был объявлен в честь 10-летия октября. На XV съезде сообщалось, что за первые недели призыв дал 70 тысячам заяв­лений от рабочих. Но затем произошло то, что и должно было произойти. После кампании приток в партию рабочих резко сократился, а местами со­вершенно прекратился. Местные партийные органы буквально "разбивали себе лбы" в попытках преодолеть заветный 50 % рубеж, но он так и оста­вался недостижимым. Особенно трудно преодолеть его было в регионах с преобладающим крестьянским населением и распыленными кадрами пролетариата. Объективно в регионах, подобных ЦЧО, нельзя бы­ло добиться нужного результата. В ЦЧО, чтобы довести долю рабочих с производства хотя бы до 40 - 41 %, необходимо было принять в течение 2-х лет 13-14 тысяч человек, то есть 60 % всех принимаемых должны бы­ли составлять рабочие с производства. Подобную задачу решить было крайне сложно без всякого рода статистических ухищрений. В октябре 1928 года по ЦЧО кандидаты - рабочие составляли лишь 44 %, да и те те­рялись на пути к членству в партии. Для улучшения количественных пока­зателей в группу рабочих с производства стали включать и сельхозработников и батраков. В Воронежской губернии во время октябрьского призыва они составили 12,9% всех принятых. Но совершенно очевидно, что это не чистые батраки - пролетарии, а в своей массе полубатраки - полукрестья­не. Из 52-х таких "пролетариев", принятых в Козловском округе, 42 имели в своем пользовании землю, 37 - обрабатывали землю личным трудом, 37 - имели дома в деревне. Да и рабочие с производства еще во многом остава­лись связанными с деревней. Среди вступивших рабочих (122 человека) 22 имели землю, 19 дома в деревне, личное участие в сельхозработах прини­мали 17 человек^{[8, ф.1, оп, д. 881, л. 28]}. С точки зрения политической доктрины, рабочие, не утратившие связь с деревней, наиболее подвержены идеологической неустойчивости, поскольку они ставят интересы своего хозяйства выше интересов партии. Таких партийцев во второй половине 20-х годов было немало. В Воронеж­ской организации связь с деревней не утратили около 15 % рабочих, в Тамбовской - 16 %. ^{[8, ф.9, оп. 1, д. 20, л. 27-33]}. Данное явление можно расценивать как отход от принципиальной позиции в вопросе приема в партию, с единственной утилитарной целью - добиться, хотя бы формально, запрограммирован­ного социального состава партии. Почему же рабочие, несмотря на все призывы, также неохотно шли в партию в конце 20-х годов, как и в их на­чале? Причины в основном не изменились. Одна из главных причин - нежелание связывать себя партийной дисциплиной, которая в основном сво­дилась к обязательному посещению всех партийных мероприятий и вы­полнению многочисленных, порой совершенно никчемных и никому не нужных, но отнимающих массу времени, партийных поручений. "Я вижу как ты целыми днями бегаешь как угорелый, я этого не хочу", - говорил рабочий, когда ему предлагали вступить в партию ^{[8, ф.9, оп. 1, д. 20, л. 27-33]}. Некоторые не вступа­ли, опасаясь, что при вступлении могут докопаться до прошлых "грехов": в голодные годы спекулировал, ушел с производства, делал для продажи за­жигалки, не участвовал в гражданской войне и т.д. Если говорить о перво­причине нежелания вступать в партию, то она, заключалась в том, что че­ловеку, который не руководствовался корыстными мотивами, в партии де­лать было нечего, она ему ничего не давала, кроме дополнительных хло­пот. Перелом в этом плане в период нэпа еще не наступил, он наступит позже, в 30-е годы. Поэтому и приходилось партаппарату использовать для вербовки рабочих такие методы, как массовые кампании, созыв открытых партсобраний, индивидуальная обработка рабочих. Во всей этой "методике" чрезвычайно силен был момент зазывания, заигрывания, искусственности и принуждения. Не было одного - искреннего стремления основной части рабочего класса вступить в партию и разделить с ней "все тяготы строительства нового общества".

В 1928 - 1929 гг. прилагаются новые усилия по увеличению процента рабочих в партии. Политическими предпосылками проблемы роста партии выдвигалось то обстоятельство, что при преобладании в пар­тии пролетарского состава (61%), непосредственно занятые в производстве составляли ее меньшую часть - 42%. Отсюда задача - увеличить количество рабочих с производства. Именно на решение этой проблемы нацеливали партийные органы решения ноябрьского (1928 г.) пленума ЦК и особенно постановление ЦК от 7 января 1929 года, по вопросу о вербовке рабочих и регулирования роста партии. Исходя из политических предпосылок, пле­нум поставил и задачу, которую безуспешно пытались решить на протяже­нии всех 20-х годов - достичь не менее 50% состава партии из рабочих с производства не позднее конца 1930 года, для чего в течение 2-х лет в со­ставе принимаемых должно быть не менее 80% рабочих с производства^{[10, т.4, с. 387-391]}. Поставленный перед практически неразрешимой проблемой, местный партаппарат искал любые способы ее разрешения. В ЦЧО рабочие от стан­ка составляли 30,9% от состава организации, сельхозрабочие - 2,3% и младший обслуживающий персонал - 1,4%. Вместе - 34,6% (ниже, чем в целом в партии). То есть, увеличить их количество предстояло более чем на 15%, что было крайне сложно. На местах решение проблемы видели в привлечении в партию новых рабо­чих из деревень, оседавших в промышленности. Поскольку резерв кадро­вых рабочих практически был исчерпан, пришлось отбросить недавние разговоры и споры о неготовности данной категории рабочих к вступле­нию в партию, о необходимости их "пролетаризации" и т.п. Цифровой вал подхлестывал партийные органы, заставляя их не обращать внимания на подобные "мелочи". Пленум обкома ЦЧО в октябре 1928 года приходит к выводу о необходимости использования данного резерва. "Наличие в об­ласти большого количества предприятий со смешанным пролетарским элементом (сахарная, маслобойная, силикатная), усилившийся приток ра­бочих из деревень, обязывает партийные организации усилить свою работу среди них, обращая внимание как на классово-политическое, так особенно производственное воспитание, с тем, чтобы пополнить ряды партии за счет лучшей части из них"^{[17, с. 27]}. В результате заметно увеличился приток в партию неквалифицированной части рабочих. Среди принятых неквалифициро­ванные (2-й разряд) и малоквалифицированные (3-4 разряд) составили 60,6%. В Тамбове практически весь прирост рабочей части организации произошел за счет низкоквалифицированных рабочих и чернорабочих^{[9, ф. 855, оп.1, д. 2370, л. 7]}.

Между тем, вал отчетности продолжал нарастать. По указанию ЦК в сельскохозяйственных областях должен был обеспечен 70% прием в пар­тию рабочих с производства и батраков, с тем, чтобы подтянуть их по ос­новным показателям к средним по стране. Несмотря на очевидную невоз­можность выполнения этих показателей, они были перекрыты! Перекрыты за счет манипулирования с социальными группами. Ведь принимаемые по категории "рабочие" в основном таковыми не являлись. К концу 1929 года указанная категория составила 74,2% всех вступивших, а к апрелю 1930 года уже 84,9%. На 1 июля 1928 года коммунистов в ЦЧО было 41876, на 1 апреля 1929 г. - 60923. Увеличение на 19047 человек (45,6%), что было выше чем в среднем по стране - 15,6%. По ряду окруж­ных организаций прирост и того выше. По Козловскому - 71,5%, по Рос­сошанскому - 67,1%, по Тамбовскому - 78,1%. Удельный вес рабочих с производства вырос с 34% до 39,8%, а к апрелю 1930 года до 41,7%, при­рост 4,2%, опять выше, чем по ВКП (б) в целом - 3,2%. На конец 1930 года рабочих (по социальному положению) в организации насчитывалось 47677 человек, по роду занятий (вместе с батраками) 32395 человек, при общей численности рабочих (цензовая промышленность) в 56335 человек. Темпы роста просто фантастические и на протяжении всех 20-х годов они имели четко выраженную тенденцию к искусственному увеличению. Если с 1924 года по середину 1928 года организация выросла на 23344 человека, то с 1928 года по 1930 на 35790 человек, почти в три раза. Нельзя забывать то­го, что рост происходил на фоне потерь различного рода: около 5 тысяч исключены во время генеральной чистки, более 30% отсеивались при рас­смотрении заявлений ^{[18, с. 452]}.

Резкое увеличение организации и рабочей прослойки в ней, было не­возможно при систематической, нормальной работе, рассчитанной на улучшение качественного состава. Увеличение стало возможным только в результате крикливых, шумных кампаний, в условиях нагнетания антиоп­позиционной истерии, с использованием идеологического и администра­тивного давления, а также всевозможных статистических ухищрений. В результате крупных пополнений ВКП (б) ухудшился действительно важный качественный показатель - удельный вес членов партии с длительным партийным стажем. На 1.04.30 год только 22,9% коммунистов по ЦЧО имели партстаж до 1924 года, а с дореволюционным стажем насчитывалось всего лишь 0,3%^{[17, с. 459]}. В целом это была уже совер­шенно другая партия, с другими представлениями, понятиями и целями. На 80% она состояла из управленцев различного уровня, новоиспеченных рабочих и люмпенизированных слоев крестьянства. В ней практически не было специалистов. К 1930 году специалистов-коммунистов насчитывалось чуть больше 1% от состава партии. Среди специалистов в 1929 году про­цент членов и кандидатов насчитывалось: имеющих высшее техническое образование - 5,8%, в том числе получившие образование до 1917 года -1,7%. Имеющих среднее техническое образование - 10,6%, до 1917 года -6,7%^{[12, ф. 17, Оп. 74, д. 7, л.5а]}. Начавшийся с 1924 года стремительный рост партии, главной це­лью которого стало изменение социального состава партии, привел, преж­де всего, к снижению требований при вступлении и в конечном итоге от­рицательно сказался на ее качественном составе. Это было неизбежно, когда основным критерием при приеме в партию, становятся социальное происхождение или занимаемое в социальной структуре положение.

В результате процессов, протекавших в РКП (б) - ВКП (б), к концу 20-х годов ее состав кардинально изменился. С 1922 по 1930 гг. числен­ность партии выросла почти в 4 раза, другим стало соотношение социаль­ных, профессиональных групп. Местные организации стали моложе по возрасту и партийному стажу, однако однородной партия так и не стала. Одновременно, в результате механического, по преимуществу статистиче­ски - отчетного подхода к регулированию социального состава партии, ухудшился ее качественный состав, в ней не стало "личностей", так как при таком подходе образовательный, политический, профессиональный уровень отходили на второй план. Партийный аппарат стремился выполнить в первую очередь количественные показатели, определенные сверху.

Несмотря на огромный количественный рост и значимые социальные подвижки в партии, и в конце 20-х годов руководство ВКП (б) полагало, что наряду с несомненным улучшением социального состава партии и ук­реплением в ней пролетарского ядра (44 % в момент смерти Ленина и 65,8 % на 1.01.30 г., из них 43,0 % рабочие - производственники), социальный состав отстает от требований времени. Это была борьба за улучшение со­циального состава без конца. Находясь в плену догматических теоретических представле­ний, большевики понимали улучшение социального состава исключитель­но только как классовое, отсюда искусственность их теоретических и прак­тических конструкций, обставляющих прием в партию. Стремление сделать партию однородной, освободить ее от всего "некоммунистического", сис­тема поощрения и наказания по классовому признаку, заставляла принад­лежавших к "чужому" классу, менять свое социальное поведение, ища обходные пути для проникновения в партию, с целью занять более высокое социальное положение в обществе.

Особое значение для изменения лица партии имел ленинский призыв 1924 года. Он как бы разделил на две полосы развитие коммунистической партии. Если до него - выработка жестких критериев формирования соста­ва партии и чрезвычайно осторожная политика в отношении приема, то после - безудержная гонка за количественными показателями и стреми­тельное изменение лица партии. Костяк партии к 1930 году составили вступившие в нее в 1924 - 1925 г.г., воспитанные уже в условиях нового политического режима, им было чуждо самостоятельное мышление, они в своей массе представляли "молчаливое большинство" в ВКП (б). Пополнение 20-х го­дов следует рассматривать как социальную базу воспроизводства утопиче­ского, легко, без оценки воспринимаемого любые идеи и призывы вождей, сознания. Измененный к концу нэпа состав партии, был готов к массово­му политическому террору 30-х годов.

Важнейшим следствием комплекса мер, предпринятых в 20-е годы, стал интенсивно развивавшийся процесс деления членов партии по сословно-бюрократическому принципу, создание кадрового потенциала местной власти, на котором строилась вся реальная политика. Наконец, закреп­ляющим положение властных партийных структур, стала беспрецедентная по размаху акция по изменению социального состава правящей партии, чем обеспечивалась надежная социальная база режима, а главное, его по­литическая устойчивость, с таким составом нечего было бояться внутри­партийных протестов и попыток изменения политики и состава правящей группы. Процесс укрепления власти партийного аппарата получил свое логическое завершение.