Влияние географических и природно-климатических факторов на русский менталитет

Цуриков Владимир Иванович доктор экономических наук, кандидат физико-математических наук профессор, ФГБОУ ВПО "Костромская государственная сельскохозяйственная академия" 156530, Россия, Костромская область, пгт. Караваево, ул. Учебный городок, 34, каб. 211 Tsurikov Vladimir Ivanovich Professor, the department of Advanced Mathematics, Kostroma State Academy of Agriculture 156530, Russia, Kostroma Oblast, township of Karavaevo, Ucgebnyi Gorodok Street 34, office #211 tsurikov@inbox.ru Другие публикации этого автора

Наверное, не много найдется таких жителей России, которые станут оспаривать существование одного из самых, на мой взгляд, загадочных феноменов российской действительности, состоящего в некоей непостижимой предопределенности, уже который век раз за разом загоняющей Россию в порочный круг, очерченный вокруг бедности населения и порождаемого ею неистощимого желания к переделу собственности ^[22]. Экономист В. Наймушин определяет этот круг следующим образом: «Социальная нищета порождает несвободу, а всеобщая зависимость от чиновничьего произвола лишает граждан возможности экономического самоопределения, т. е. возможности преодолеть собственную бедность» ^[10]. Поэтому, заключает экономист, несмотря на прилагаемые реформаторами усилия, «цикл “бедность – несвобода – бедность” всякий раз загадочным образом воспроизводится».

Во многих российских регионах ситуация такова как будто Вторая мировая война закончилась только вчера, как будто накануне нас еще бомбили: неудовлетворительное состояние наших дорог, нехватка благоустроенного жилья, масса людей, роющихся в мусорных контейнерах в поисках чего-либо полезного. В последние годы начинает вызывать беспокойство состояние медицины и образования. У нас уровень неравенства доходов (индекс Джини) гораздо выше, а величина дохода, приходящего на душу населения, гораздо ниже, чем у наших бывших и побежденных нами противников во Второй мировой, причем как на Западе, так и на Востоке. Значит мы, граждане России, все-таки чем-то сильно отличаемся и от европейцев, и от азиатов ^{[1, 9, 14, 21-23]}.

Для примера коснемся вопроса специфического отношения россиян к праву собственности. Можно думать, что в России еще долго не будут относиться к частной собственности как к чему-то священному и неприкосновенному в силу того, что в сознании русского человека наличие собственности слабо связано с трудовыми усилиями. Г. Б. Клейнер в качестве одной из причин отсутствия связи в сознании индивида между затратами и результатами труда усматривает пожары, которые периодически «практически каждые 30 лет» уничтожали «имущество, находящееся в деревянном доме» ^{[7, с. 72-73]}. Мне представляется это объяснение слишком поверхностным, во всяком случае неполным, это далеко не самая главная причина сложившегося в менталитете россиянина специфического отношения к частной собственности.

Главная причина, по-видимому, коренится в особых, устойчивых отношениях между государством и индивидом, характерным для России. Индивид в России, фактически, никогда не был собственником. Более того, как правило, он не мог распоряжаться даже собственной жизнью. Г. В. Плеханов в попытке по памяти процитировать А. Герцена, так характеризует эти отношения: «Деспотизм существовал и в Западной Европе, и, несмотря на это, там все-таки никому не приходило в голову сечь Лессинга или отдавать в солдаты Спинозу» ^{[13, с. 8]}. Русский монарх, по словам Г. Федотова «имел полное “божественное” право казнить без суда и вины, жечь или сечь любого из своих подданных, отнять его состояние, его жену» ^[19].

Отношения к собственности формировались под влиянием полного беззакония, постоянно осуществляемых конфискаций и бесконечных переделов собственности. Частная собственность в России почти никогда не была легитимной. На Западе частная собственность являлась условием независимости индивида, а у нас независимых от государства индивидов не было, по крайнем мере, до Указа о дворянской вольности 1762-го года. В России не собственность прикреплялась к индивиду, как на Западе, а индивид к собственности – к земле, к мануфактуре, позже к колхозу и к предприятию. Владение собственностью носило условный характер и определялось произволом государства и его представителей. Монопольные права государства диктовали решения, от которых зависели все экономические агенты. Такое положение дел не только создавало предпосылки, но и стимулировало рентоориентированное поведение бюрократии и борьбу за захват контроля над ресурсами.

По словам Василия Розанова: «В России вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил”, или кого-нибудь “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается» ^[17]. Не уважается не только собственность, не уважается и предприниматель. Надо сказать, что соответствующий имидж предпринимателя зародился отнюдь не при Советской власти. Юрий Латов отмечает: «В классической русской литературе XIX века нет буквально ни одного в достаточной степени положительного образа предпринимателя, зато отрицательных – сколько угодно. Дореволюционные русские писатели, от А. С. Грибоедова до А. П. Чехова, считали людей, отдавших свои силы презренной материальной наживе, «мертвыми душами», рядом с которыми даже лентяй Обломов выглядит положительным персонажем. Ничего похожего на поэтизацию предпринимательства в духе О. Бальзака, Д. Лондона и Т. Драйзера в отечественной литературе нет и в помине» ^[9].

Постоянно имеющееся (явно или неявно, формально или нет) право у государства на экспроприацию собственности порождало и порождает высокие риски экономической деятельности, узкий горизонт планирования, стремление к сокрытию собственности. Незащищенность и слабая легитимность прав собственности способствуют снижению уровня доверия между экономическими агентами, недоинвестированию, консервации неблагоприятного инвестиционного климата для внешних инвесторов.

Отсутствие видимой связи материального благополучия с личным трудом и произвол власти способствовали формированию более мягкого, чем на Западе, и терпимого отношения к неудачникам, бедным, нищим. Через подаяние, как отмечает Е. Балабанова, православные выполняют заповедь о любви к ближнему ^[1]. Как известно, этой чертой русской ментальности в настоящее время стал широко пользоваться криминал, превращая нищих и инвалидов в своих рабов и нещадно их эксплуатируя.

В настоящей работе мы ни в коем мере не ставим перед собой цель сколько-нибудь детально описать или дать анализ русской ментальности, русскому национальному характеру. Наша цель значительно скромнее. Мы попытаемся рассмотреть роль географических и природно-климатических условий, в которых протекала жизнь и хозяйственная деятельность восточных славян, и акцентировать внимание на тех особенностях русского менталитета, которые могли сформироваться под действием природных факторов. Для решения этой задачи мы будем опираться на мнение не только историков и культурологов, но и философов и экономистов.

Этими словами Николай Бердяев характеризует душу русского человека в своей статье «Судьба России». Затрагивая вопрос о влиянии географического фактора на особенности судьбы и психологии русского народа Н. Бердяев отмечает, что на необъятных просторах русских равнин «должен был образоваться великий Востоко-Запад, объединенное и организованное государственное целое» ^[2]. Однако построение этого государства, поддержание в нем порядка не легко давались народу. «Размеры русского государства ставили русскому народу почти непосильные задачи, держали русский народ в непомерном напряжении. И в огромном деле создания и охранения своего государства русский народ истощал свои силы» ^[2].

Важно отметить, что становление и поддержание государственности на этих необъятных просторах требовали от населения не только крайнего напряжения сил, но и подчинения всей жизни интересам государства и соответствующего подавления личных интересов во имя общественных. Поэтому у русского народа не получили своего развития сознание личных прав и самодеятельность общественных групп. Н. Бердяев подчеркивает, что эти просторы наложили своеобразный отпечаток на душу русского человека. Эта не знающая своих границ необъятность вошла в его собственную душу. «Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля. Славянский хаос бушует в нем. Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности, – он расплывался в пространстве» ^[2].

По Бердяеву, в силу того, что западноевропейский человек стеснен малыми размерами своей земли, он вынужден существовать в условиях строгой самодисциплины и ответственности. Все вокруг него должно быть правильно рассчитано и оптимально распределено. Его спасение заключается в собственной организованной активности и интенсивной энергии, ибо «всюду он видит границы и всюду ставит границы». И вот именно эта «организованная прикрепленность всего к своему месту создает мещанство западноевропейского человека, столь всегда поражающее и отталкивающее человека русского» ^[2].

В отличие от европейца, русский человек не принуждаем пространственной узостью к концентрации своей энергии, к расчетливости, к экономии, в том числе, к экономии пространства и времени. Однако эта «власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны. Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры». Эти недостатки абсолютно чужды, в частности, немцу, которому «противна славянская безбрежность» и, соответственно, он «должен презирать русского человека за то, что тот не умеет жить, устраивать жизнь, организовать жизнь, не знает ничему меры и места, не умеет достигать возможного» ^[2].

Очень ярко выразил свое неприятие немецких ценностей Ф. М. Достоевский в романе «Игрок»: «Ведь, право, неизвестно еще, что гаже: русское ли безобразие или немецкий способ накопления честным трудом? … А я лучше захочу всю жизнь прокочевать в киргизской палатке, … чем поклоняться немецкому идолу. … здесь везде у них в каждом доме свой фатер, ужасно добродетельный и необыкновенно честный. … всякая эдакая здешняя семья в полнейшем рабстве и повиновении у фатера. Все работают, как волы, и все копят деньги, как жиды. … Лет эдак чрез пятьдесят или чрез семьдесят внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный капитал и передаёт своему сыну, тот своему, тот своему, и поколений через пять или шесть выходит сам барон Ротшильд или Гоппе и Комп., или там чёрт знает кто».

Возвращаясь к основной теме статьи, следует заметить, что, конечно же, не только Н. А. Бердяев отмечал влияние географического фактора на особенности народной психологии. Можно думать, что вряд найдется такой исследователь, который отважится полностью отрицать какое-либо влияние географических и природно-климатических факторов на формирование определенных пластов национальной ментальности. Интересно отметить, что один из наиболее известных отечественных историков С. М. Соловьев в самом начале своего основного труда «История России с древнейших времен» повествует о том, как «отец истории Геродот», посетил северное побережье Черного моря и верным взором взглянул на страну и населяющие ее племена. После этого он написал в своей книге, что «племена эти ведут образ жизни, какой указала им природа страны». С. М. Соловьев подчеркивает, что это заключение, по-прежнему, актуально: «Ход событий постоянно подчиняется природным событиям».

Вопросы значения и структуры менталитета, а также вопросы влияния на его формирование различных природных (климатических, географических, ландшафтных), исторических и социальных факторов довольно обстоятельно рассматривает А. С. Хоцей в своем фундаментальном труде «Теория общества» ^[20]. Так как менталитет представляет собой совокупность социально-пси­хологических установок социума, формирующих не только пове­денческие стереотипы, но и способы видения мира и пред­ставле­ния людей об этом мире, то следует признать, что окру­жающая среда, т. е. тот мир, в который человек погружен, и есть та самая сила, которая этот мен­талитет определяет. В самом общем виде среда обитания может быть представлена в виде двух составляющих: природной и соци­альной. И каждый человек в процессе жизнедеятельности вынуж­ден учитывать каждую из них и приспосабливаться к их особен­ностям. Вот это приспособление и учет характера среды и ото­бражается на особенностях менталитета.

В качестве примера такого отображения А. Хоцей приводит, в частности, влияние ландшафта и климата на темперамент и ментальные характеристики. Всякий человек, пребывая в определенной природной среде, с раннего возраста вынужден так или иначе реагировать на ее особенности, приспосабливать к ним свой образ жизни, соразмерять с ними свои поступки, свои желания и способы их реализации. Это означает, что ландшафт и климат оказывают определенное влияние на особенности восприятия природных явлений и психики человека, а через них и на его поведение ^[20].

Заметные различия в воздействиях ландшафта можно обнаружить, по Хоцею, при сравнении жителей обширных однообразных равнин с обитателями пространственно ограниченных горных местностей, богатых разнообразными пейзажами. Ровное открытое пространство не требует от человека такого постоянного и напряженного внимания, какое необходимо в условиях ограниченной местности и сложного рельефа, когда за каждым углом человека может поджидать тот или иной, в том числе и очень неприятный, сюрприз. Поэтому в первом случае мир представляется человеку единым и однообразным, соответственно, его мозг не подвергается мощному потоку информации и напрягается только в поисках различий. Во втором случае мир кажется сложным, требующим постоянного внимания к массе различных, сменяющих друг друга факторов, и человек напрягается в поисках сходства в окружающем его разнообразии. Эти различия и обусловливают некоторые отличия и в мировоззрениях, и в темпераментах.

Наибольшее влияние на формирование особых черт менталитета оказывают такие природные факторы, от которых непосредственно зависит характер хозяйственной деятельности. К таким факторам, в первую очередь, следует отнести суровость климата. «В тех краях, где он суров, где зима заметно теснит лето, естественным является, скажем, развитие сельскохозяйственной культуры труда аврального типа, то бишь с большим напряжением сил в отдельные кратковременные периоды при долгом расслабляющем ничегонеделании во всё остальное время» ^[20]. Следует особо подчеркнуть, что суровость российского климата наложила неизгладимый отпечаток на наш менталитет, хорошо заметный среди всех слоев населения и породивший в Советском Союзе соответствующую плановую систему хозяйствования. Так как о причинах породивших эту ментальную особенность лучше других сказал историк В. О. Ключевский, то мы позволим себе привести довольно обширную цитату из его сочинения.

«В одном уверен великоросс – что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а затем отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии» ^{[8, с. 60]}.

Вот привычка к подобному авральному типу труда, к рваному трудовому ритму, способность к крайнему, хотя и кратковременному, напряжению сил и продолжительному отлыниванию представляет собой проявление двух разных до противоположности вариантов поведения русского человека. Оба эти варианта органично впаяны в душу русского народа.

Во времена расцвета Советского Союза появлялись талантливо написанные художественные произведения, в которых положительные (в соответствии с советскими критериями) герои позволяли себе критические высказывания относительно отдельных фрагментов плановой системы хозяйствования. И с точки зрения обыденного здравого смысла, не учитывающего особенностей русской ментальности или же с точки зрения европейца, они были абсолютно правы.

Действительно, какой смысл был в том, чтобы в последние дни месяца рабочие-строители или заводские рабочие напрягали все силы для того, чтобы выполнить плановое задание именно до 24 часов последнего дня месяца, т.е. к первому числу следующего месяца. При этом рабочие оставались после смены, им выплачивались сверхурочные, они привлекались на работу в выходные дни. В такие дни вследствие лихорадочного аврального стиля работы непропорционально росло количество сбоев, обусловленных рассогласованием действий различных подразделений, что, естественно, приводило к снижению качества выпускаемой продукции. Напомню, что если план не выполнялся, то все работники предприятия не получали месячную (и/или квартальную и/или годовую премию), а кроме того могли лишаться поощрений каких-то других видов. Какой смысл был во всей этой авральщине, если сразу же после окончания очередного месяца, т. е. с первого числа следующего месяца все предприятие сразу же переходило в режим неторопливого, ленивого, полусонного существования (во всяком случае, это справедливо в отношении тех работников, которые не были охвачены сдельной системой оплаты труда).

Казалось бы, выгоды никакой. Предприятие лихорадит, качество продукции снижается, издержки, вследствие выплаты сверхурочных, растут. А выгода была и состояла в том, что в рамках плановой системы не существовало другой возможности заставить работников предприятия выполнить плановое задание, сколь низкое бы оно не было: только путем выплаты премиальных за выполнение задания к заранее назначенному сроку. А уж исполнители в силу ментальности сами отдавали предпочтение именно такому трудовому ритму.

А. П. Прохоров упоминает о том, как наши сегодняшние студенты вспоминают об учебе только непосредственно перед экзаменом, и часто, по крайней некоторые из них, ухитряются вызубривать за ночь огромный объем материала. Естественно, что качество усвоения материала от этого страдает. В этом они «являются прямыми потомками русских крестьян не только в генетическом, но и в мировоззренческом смысле» ^{[14, с. 122]}. И надо отметить, что с этим ничего не удается поделать: студенты упорно не желают учиться в ровном постоянном темпе. Единственный выход состоит в том, чтобы устраивать бесконечное количество различных промежуточных проверок в виде контрольных, коллоквиумов, тестовых испытаний и пр. Да что там студенты? В материалах Российского фонда фундаментальных исследований отмечается, что 90% заявок на получение гранта при 3-х месячном сроке приема приходит в Фонд в последний день.

Конечно, роль неблагоприятных климатических условий отнюдь не ограничивается формированием специфического трудового ритма. Природные условия оказывают влияние на всю практику трудовой деятельности и взаимодействия людей. Если природно-климатиче­ские условия таковы, что человек постоянно подвергается серьезным испытаниям на прочность, то одной из важнейших предпосылок его выживания выступают коллективизм и взаимопомощь. В некоторых случаях коллективные трудовые усилия необходимы и в относительно благоприятных климатических условиях. Например, при занятии земледелием в лесистых регионах, с чем столкнулись древние славяне при освоении Восточно-европейской равнины, или необходимость в построении и поддержании в надлежащем состоянии разветвленной ирригационной системы, как в Юго-Восточной Азии. Если же природные условия таковы, что взаимопомощь не требуется, или же практика взаимопомощи не получает широкого распространения в силу, например, чрезвычайно низкой плотности населения, то доминирующими оказываются формы индивидуального (семейного) труда ^[20].

Очевидно, что особенности влияния природно-климатических условий на формирование менталитета тесно связаны с историческими условиями. Так как каждый народ в своей эволюции проходит уникальный исторический путь, который, так или иначе, отражается в его менталитете, то, соответственно, менталитет каждого народа отличается своей уникальностью и неповторимостью. Этот ментальный пласт уже не является непосредственным отражением природной среды обитания. В нем, по словам А. Хоцея, «воплощается историческая память народа». Он передается от поколения к поколению и содержит те социальные и культурные ценности, в которых отражаются этапы исторического развития общества. А в силу того, что все члены общества получают этот исторический пласт менталитета от старших поколений, а те, соответственно, получили его от своих предков, он представляет собой наиболее консервативную часть убеждений и установок. Именно по этой части национального менталитета, именно как носителя специфического набора культурно-исторических ценностей и установок осуществляется самоопределение и идентификация каждого народа.

Для того чтобы учесть влияние исторических условий на формирование русского менталитета, нам нужно обратить внимание на процесс расселения славян на просторах Восточно-европейской равнины.

Этот процесс историки, как правило, называют не завоеванием, а колонизацией или даже заселением, ибо он совсем не был похож на другой, начавшийся примерно в то же время (II-III вв. н.э.) в Западной Европе, и начавшийся, по выражению Л. Н. Гумилева, «десантом готов – обитателей Скандинавии». Этими процессами началось Великое переселение народов. В Западной Европе оно привело к падению Римской империи, а в Восточной – обернулось ее колонизацией славянскими племенами. Славяне начали свое продвижение от Карпат, представляющими собой естественную юго-западную границу Восточно-европейской равнины.

С. М. Соловьев в результате сравнения природно-климатиче­ских и географических условий Западной Европы и Восточной, указывает на целый ряд преимуществ первой перед второй. Соответственно, природу для народов Западной Европы он называет матерью, а для народов Восточной – мачехой. Эти выгоды Западной Европы он связывает с более ранним и значительным успехом цивилизации. «Если исчисленные природные выгоды содействуют ранним и сильным успехам цивилизации, то понятно, почему на историческую сцену прежде всего являются южные полуострова Европы, почему древний цивилизованный мир (Римская империя) обхватывал в Европе южные полуострова, Галлию и Британию, значит, южную и западную окраины. Средняя и Северо-Западная Европа, Германия и Скандинавия присоединились к римскому миру, т. е. к греко-римской цивилизации, после; за ними примкнули к ней западные славянские племена, и, наконец, уже очень поздно, предъявляет свои права на европейскую цивилизацию и государство, заключившее в своих пределах Восточную Европу» ^{[18, с. 205]}. С. М. Соловьев подчеркивает, что историческое распространение цивилизации европейского типа начиналось с западной части Европы и продвигалось на восток, т. е. туда, где ослабевают по мере продвижения самые благоприятные условия для успехов цивилизации.

Вот как описывает начальный этап заселения славянами Восточной Европы в «Повести временных лет» летописец Нестор: «Славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а еще другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, по имени Полота, от нее и получили название полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем – славяне, и построили город и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами. И так разошелся славянский народ…» ^{[5, с. 270]}.

Нестор отмечает, что все племена имели свои законы и обычаи, свои предания и свои нравы. При этом «поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями;… имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее – кто что даст. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски, убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не было, но умыкали девиц у воды» ^{[5, с. 272-273]}. Другие племена, обитающие подобно древлянам в лесах, имели, по Нестору, и подобные нравы. Они не знали ни целомудрия, ни брака. На игрищах «умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены».

Следует отметить, что если автором «Повести временных лет» действительно является инок Нестор, живший во второй половине XI-го века и начале XII-го века, то возможное объяснение такому различию в описании нравов разных славянских племен надо искать в плоскости его личных пристрастий. Нестор, как монах Киево-Печерского монастыря, во-первых, почти наверняка идентифицировал себя как полянина и потому мог отрицательно относится к пришедшим с Севера варягам и славянам, захватившим в конце 9 века власть в Киеве, а, во-вторых, он мог в значительно большей степени, чем в полянах, усматривать в остальных племенах языческое начало.

Н. М. Карамзин, напротив, говорит о том, что древние источники высоко оценивают целомудрие и славянок, и славян. Славяне почитали за святую для себя обязанность быть верными супругами. Интересно отметить, что «славянки не хотели переживать своих мужей и добровольно сожигались на костре с их трупами. Вдова живая бесчестила семейство» ^{[6, с. 80]}. Близкое по сути утверждение имеется в трактате (6 век) византийского императора Маврикия: «Жены же их целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве» ^{[16, с. 9-10]}. Здесь как раз речь ведется о славянах, обитавших среди лесов, болот и озер. М. Н. Карамзин полагает, что этот обычай способствовал предотвращению «тайных мужеубийств», так как жены считались «совершенными рабами». Совсем другое объяснение предлагает С. М. Соловьев. Если женщина выходила замуж за представителя другого рода, то она в чужом роде могла рассчитывать на покровительство только со стороны мужа. Поэтому, по мнению С. М. Соловьева, со смертью мужа, она лишалась всякой связи с этим чужим для нее родом, что делало ее жизнь невыносимой.

В древних византийских источниках говорится о том, что славяне вели разбойную жизнь, в войнах были жестокие, в боях – отважные, в плену – стойкие. Н. Карамзин отмечает участие в военных походах славянок, которые «ходили иногда на войну с отцами и супругами, не боясь смерти». Говоря о храбрости славян, Н. Карамзин замечает, что «хищность родила ее, корыстолюбие питало» и делает заключение «…славяне свирепствовали в империи и не щадили собственной крови для приобретения драгоценностей, им ненужных: ибо они – вместо того, чтобы пользоваться ими, – обыкновенно зарывали их в землю» ^{[6, с. 79]}.

Весьма своеобразным выглядит отношение древних славян к рабам. Император Маврикий пишет: «Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья» ^{[16, с. 9]}. Об этом же свидетельствует и Карамзин ^{[6, с. 79]}. Надо отметить, что некоторое подобное душевное, сострадательное отношение к невольникам характерно и для нынешних россиян.

Оно могло зародиться и сохраниться в условиях неопределенности каждого русского относительно своего личного будущего. Ибо видя постоянные превратности судьбы: судьба-злодейка, сегодня ты князь, а завтра – грязь, славяне по необходимости проникались сознанием того, что эта чаша может не миновать и их. Возможно, отсюда идет характерная для русских «милость к падшим», не человеколюбие, отнюдь нет, а именно «нищелюбие», как выразился В. О. Ключевский. Этой чертой русской национального характера нередко пользуются криминальные сообщества (особенно в наше время), превращая нищих и инвалидов, как мы уже отмечали выше, в своих рабов, заставляя их попрошайничать и при этом нещадно их эксплуатируя.

Отмечается в летописях и гостеприимство славян. Иностранцев и путешественников «встречали с ласкою», сопровождали их в те места, куда им было нужно, передавая с рук на руки. Считалось, что принимающий гостя несет ответственность за его безопасность. Если же гостю «по беспечности принявшего его» причинялся какой-либо вред, то соседи считали своим долгом отомстить хозяину, не сумевшему уберечь гостя от этой неприятности. Н. Карамзин пишет, что славяне, покидая дом, оставляли дверь открытой «и пищу готовую для странника». Несомненно, что в силу такого гостеприимства «купцы и ремесленники охотно посещали славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников». Интересно отметить, что гостеприимство древних славян принимало даже несколько гипертрофированные формы, так как «бедному человеку, не имевшему способа хорошо угостить иностранца, позволялось украсть все нужное для того у соседа богатого» ^{[6, с. 80]}. Не отсюда ли берет свое начало неуважительное отношение русского человека к чужой собственности?

Процесс заселения древними славянами просторов Восточно-европейской равнины осуществлялся в направлении с юго-запада на северо-восток. Дело в том, что в этом направлении славяне практически не встречали никакого сопротивления со стороны аборигенов, представленных в основном финно-угорскими и балтийскими племенами. А вот в степях юга и юго-востока они наталкивались на воинственных кочевников. Как сказал С. М. Соловьев, «великая равнина открыта на юго-восток, соприкасается непосредственно с степями Средней Азии: толпы кочевых народов с незапамятных пор проходят в широкие ворота между Уральским хребтом и Каспийским морем и занимают привольные для них страны в низовьях Волги, Дона и Днепра; древняя история видит их здесь постоянно» ^{[18, с. 160]}. В частности, с незапамятных времен там обитали хазары. Согласно Л. Н. Гумилеву Хазарский каганат в IX-X веках, благодаря торговле рабами, мехами и шелком, «превратился в одну из самых богатых стран Евразии того времени» ^{[4, с. 46]}. Нестор утверждает, что в IX веке (859 г.) некоторые славянские племена, в том числе поляне платили дань хазарам «по серебряной монете и по белке с дыма» (с очага, с дома). Северные племена также иногда платили дань, но платили варягам, причем не столь регулярно и, по-видимому, не все.

Итак, в первом тысячелетии славяне распространялись в лесах Восточно-европейской равнины. Освоенные ими к этому времени железные орудия труда позволяли заниматься земледелием и в лесных зонах. При этом основной формой земледелия выступала подсечно-огневая, состоящая в том, что предварительно подрубленные и вследствие этого высохшие деревья сжигались, а полученная зола использовалась в качестве удобрения. Вот эта форма земледелия, сохранившаяся в средней полосе России до середины XIX-го века, к которой славяне были принуждены целым рядом природных и исторических условий, перечисленных нами выше, и явилась непосредственной причиной формирования нескольких очень характерных черт русского менталитета.

Прежде всего, следует подчеркнуть, что подсечно-огневая система земледелия с необходимостью сообщала земледельцам кочевой образ жизни. Во-вторых, можно думать, что эта форма земледелия весьма и весьма трудоемка. На этом обстоятельстве настаивает В. О. Ключевский. Действительно, в глухом, девственном лесу нужно было повалить все деревья на выбранном участке, а затем, выкорчевав все пни, эти деревья сжечь, не допуская, разумеется, при этом пожара. После этого нужно было поднять целину. Несколько лет этот участок в силу того, что зола представляет собой ценное минеральное удобрение, мог давать хороший урожай, но только несколько лет подряд, так как не знающая больше никаких удобрений земля быстро истощалась. И земледельцу нужно было искать новый подходящий участок и начинать все сначала. Можно думать, что некоторые наиболее тяжелые виды труда требовали коллективных усилий.

Наличие огромного множества различных опасностей, затруднений, препятствий при жизни в таких условиях, приучило поселенца, как считает В. О. Ключевский, быть предельно внимательным, «смотреть в оба», «не соваться в воду, не поискав броду, развило в нем изворотливость в мелких затруднениях и опасностях, привычку к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями». Ключевский утверждает, что «в Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого» ^{[6, с. 57]}. Такие условия способствовали выработке в великороссе наблюдательности, которая нашла свое выражение в огромном количестве самых различных народных примет. Ключевский отмечает, что в этих народных приметах схвачены все характерные явления годового оборота природы, отмечены ее разнообразные случайности. «Все времена года, каждый месяц, чуть ли не каждое число месяца выступают здесь с особыми метко очерченными климатическими и хозяйственными физиономиями, и в этих наблюдениях, часто достигавшихся ценою горького опыта, ярко отразились как наблюдаемая природа, так и сам наблюдатель» ^{[6, с. 58]}.

С другой стороны своенравие природы часто опрокидывает все, в том числе самые тщательные и претендующие на самые скромные ожидания от природы расчеты великоросса. Именно поэтому, как считает Ключевский, расчетливый великоросс, привыкнув к этим, казалось бы, неожиданным обманам, «любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось» ^{[6, с. 60]}. Эта же игра в удачу отражается в выражениях: «была ни была», «где наша не пропадала».

Как видно, земледелец в северных лесных районах Восточной Европы был вынужден постоянно с периодом в несколько лет перемещаться с место на место. Такой стиль жизни не мог не наложить сильный отпечаток на его отношение к быту и окружающей среде. Не к чему было строить прочную и удобную для жизни избу. Не было необходимости проявлять хоть какую-то заботу об окружающей среде. Он знал, что через несколько лет ему все равно придется покинуть это место и что в поисках другого, подходящего места, ему, возможно, придется удалиться от первого на много километров. По-видимому, здесь берет свое начало наплевательское отношение русского к собственной среде обитания, неумение и нежелание обустроиться по-человечески.

Вот свидетельство Прокопия Кесарийского (6 век): «А живут они в жалких хижинах, располагаясь далеко друг от друга и каждый меняя насколько можно часто место поселения» ^{[16, с. 8]}. Можно сказать, что древние славяне вели, подобно степным кочевникам, кочевой образ жизни, хотя и кочевали они не в поисках пастбищ, а в поисках пригодного для земледелия участка земли.

Вот свидетельство императора Маврикия (6 век): «Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодолимых озер, устраивая много, с разных сторон, выходов из своих жилищ из-за обычно настигающих их опасностей; все ценное из своих вещей они зарывают в тайнике, не держа открыто ничего лишнего» ^{[16, с. 10]}.

А вот что пишет о жилищах славян Н. М. Карамзин: «…предки наши мало успевали в зодчестве, требующем времени, досуга, терпения, и не хотели строить себе домов прочных: не только в шестом веке, но и гораздо после обитали в шалашах, которые едва укрывали от непогод и дождя. Самые города славянские были не что иное, как собрание хижин, окруженных заборов или земляным валом» ^{[6, с. 84]}.

С. М. Соловьев описывает Москву XVII-го века с точки зрения иностранного путешественника: «Издали Москва поражала великолепием, красотою, особенно летом, когда к красивому разнообразию церквей присоединялась зелень многочисленных садов и огородов. Но впечатление переменялось, когда путешественник въезжал внутрь беспредельного города: его поражала бедность жилищ с слюдяными окнами, бедность, малые размеры тех самых церквей, которые издали производили такое приятное впечатление, обширные пустыри, нечистота, грязь улиц, хотя и мощенных в некоторых местах деревом» ^{[18, с. 252]}.

Очень, на мой взгляд, интересные для нашей темы подробности приводит В. О. Ключевский о пребывании Петра I в 1698 году в Англии. «В Дептфорде Петру со свитой отвели помещение в частном доме близ верфи, оборудовав его по приказу короля, как подобало для такого высокого гостя. Когда после трехмесячного жительства царь и его свита уехали, домовладелец подал, куда следовало, счет повреждений, произведенных уехавшими гостями. Ужас охватывает, когда читаешь эту опись, едва ли преувеличенную. Полы и стены были заплеваны, запачканы следами веселья, занавески оборваны, картины на стенах прорваны, так как служили мишенью для стрельбы, газоны в саду так затоптаны, словно там маршировал целый полк в железных сапогах» ^{[6, с. 171]}.

Здесь опять следует отметить роль природы. С. М. Соловьев подчеркивает следующее важное различие между Западной Европой и Восточной. Западная Европа – каменная, Восточная – деревянная. Горы не только способствовали разбиению Западной Европы на множество государств.

Хотя можно думать, что именно огромное количество госу­дарств (в том числе, государств-городов) в Древние века, вынуж­денных находиться в постоянном соперничестве друг с другом, и привело к выработке такого порядка и положения дел, которые определили дальнейшее устойчивое развитие оставшихся в отно­сительно небольшом количестве государств. Конкуренция позво­ляла побеждать тем государствам, которые на данном историче­ском этапе могли лучше использовать те или иные доступные им обстоятельства. Не так даже важно, в какой именно сфере возни­кали эти преимущества одних государств перед другими: в сфере ли управления, в системе ли разделения труда, прогрессивного земледелия, каких-либо других методов ведения хозяйства, в со­ответствующей системе воинской морали, удачной организации военного дела. Эти преимущества могли оказаться решающими в военной конкуренции с соседями и, в результате завоевания территорий последних, страна-победитель получала возможность для распространения своего более прогрессивного уклада жизни на эту вновь приобретенную территорию ^[14]. Так географические и ландшафтно-рельефные особенности способствовали обществен­ному прогрессу.

Более того, можно даже утверждать, что горы и камень в Западной Европе способствовали укреплению гражданских прав и права собственности. В Западной Европе феодал строил каменный замок – этот символ средневековья и феодализма, из которого мог бросить вызов самому королю, и зачастую так оно и бывало. В результате власть монарха на Западе всегда была ограниченной. Камень и горы в Западной Европе работали на формирование и укрепление независимости, создание и поддержание рыцарской этики.

В Восточной Европе нет гор – этих естественных границ, что предопределило возникновение единственного государства в лице России. Соответственно, не скоро в России появляются и строения из камня, да и доступны они, в основном, только государству и церкви. Следовательно, «нет прочных жилищ, с которыми бы тяжело было расставаться, в которых бы обжились целыми поколениями; города состоят из кучи деревянных изб, первая искра – и вместо них куча пепла» ^{[18, с. 249]}. Не потому ли отечество у русских писателей иногда ассоциируется с пожаром. «Любовь к родному пепелищу» – А. С. Пушкин, «Отечества и дым нам сладок и приятен» – Г. Р. Державин. Чацкий в комедии А. С. Грибоедова передает последнюю цитату в виде: «И дым отечества нам сладок и приятен».

Поэтому у русского мало движимого имущества, ибо нередко приходится спешно покидать горящий дом. На эту тему существует интересное свидетельство очевидца – немецкого ученого Адама Олеария, который посещал Москву в 30-е годы 17-го века и позже в 1643 году и прожил в России в общей сложности несколько лет.

«Жилые строения в городе (за исключением домов бояр и некоторых богатейших купцов и немцев, имеющих на дворах своих каменные дворцы) построены из дерева… . Крыши крыты тесом, поверх которого кладут бересту, а иногда – дерн. Поэтому-то часто и происходят сильные пожары: не проходит месяца или даже недели, чтобы несколько домов, а временами, если ветер силен, целые переулки не уничтожались огнем. Мы в свое время по ночам иногда видели, как в 3-4 местах зараз поднималось пламя. Незадолго до нашего прибытия погорела третья часть города, и, говорят, четыре года тому назад было опять то же самое. При подобном несчастье стрельцы и особые стражники должны оказывать огню противодействие. Водою здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие к пожару дома, чтобы огонь потерял свою силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор» ^{[11, с. 322]}.

А. Олеарий здесь же упоминает о том, что погорельцы могут очень быстро обзавестись новым домом. На особом рынке всегда имелось много домов и сложенных, и разобранных. «Их можно купить и задешево доставить на место и сложить». Отсюда легко понять, что русский человек не был уж очень сильно привязан к своему дому. «С … легкостию старинный русский человек покидал свой дом, родной город или село; уходил от татарина, от Литвы, уходил от тяжкой подати, от дурного воеводы или подъячего… . Отсюда привычка к расходке в народонаселении и отсюда стремление правительства ловить, усаживать и прикреплять» ^{[18, с. 249-250]}.

Сформулируем те в достаточной степени ясно различимые последствия географических и природно-климатических особенностей, а также широкого распространения в Восточной Европе подсечно-огневого земледелия, оказавших влияние на формирование менталитета русского народа.

1. Самое главное и довольно парадоксальное по сути следствие состоит в том, что кочевой по необходимости в силу природных и исторических причин образ жизни земледельцев формировал и укреплял соответствующие ментальные характеристики кочевников. С одной стороны, это масштабность и широта замыслов и поступков, отсутствие страха перед неизведанными просторами, готовность первопроходца отправиться на край света. Благодаря этим качествам русские приступили к освоению Сибири, дошли до Тихого океана и даже перебрались на северную оконечность Американского континента. С другой стороны, эта некоторая неуемность сопровождалась недостаточной продуманностью, так как сказывалась именно широта замыслов, не скованная рамками экономической целесообразности и не подкрепленная тщательным учетом всех возможных выгод и издержек того или иного предприятия.

Приведем некоторые примеры: 1) Царь-пушка. Огромная пушка, отлитая в 1586 году в качестве боевого оружия, масса около 40 тонн, имеет самый крупный калибр среди всех видов оружия такого типа в мире. В боевых действиях не использовалась ни разу. 2) Царь-колокол. Огромный колокол, отлит в 1735 году, масса около 160 тонн. Не звонил ни разу. 3) «Буран». Советский крылатый орбитальный корабль многоразового использования. Стартовая масса до 105 тонн. Всего в рамках программы «Буран» было изготовлено восемь полноразмерных макетов и пять летных образцов корабля. Совершил полет в космос только один из них и только один полет (прошедший успешно) в 1988 году.

2. Неумение предвидеть и учитывать возможные издержки того или иного задуманного предприятия могло с течением времени оборачиваться и нежеланием учитывать издержки. Отсюда – нежелание считаться с реальными потерями и даже нежелание их замечать. Возможно, что отсюда берет свое начало к стремлению преуменьшать понесенные издержки и преувеличивать собственные достижения. А отсюда уже недалеко до стремления в некоторых случаях достигать поставленных целей любой ценой, не обращая никакого внимания на издержки и не считаясь с потерями согласно принципу «мы за ценой не постоим».

Вот свидетельство Сигизмунда Герберштейна, посещавшего Москву в качестве венского посла в 1517 г. и в 1526 г. «В то же время московский владыка делал нападение и на царство Казань, как с судовою, так и с конной ратью, но вернулись оттуда безуспешно, потеряв очень много воинов. Хотя этот государь Василий был очень несчастлив на войне, однако его подданные всегда хвалят его, как будто бы он вел дело с полным счастьем. И хотя иногда его воины возвращались домой едва не в половинном количестве, однако московиты утверждают, что в сражении не потеряно было ни одного» ^{[3, с. 51]}. В этот цитате речь, по-видимому, идет о предпринятом в 1524-м году Василием III совершенно бездарном походе, в котором со стороны Москвы участвовало до 150 тыс. воинов.

Вот что пишет, по свидетельству С. М. Соловьева, о русских служилых людях XVII-го века русский человек: «…иной дворянин и зарядить пищали не умеет, не то что выстрелить в цель; убьют двоих или троих татар и дивятся, ставят большим успехом, а своих хотя бы сотню положили – ничего!» ^{[18, с. 276]}. Упомянем и о том, что в Новгородских летописях (и, по-видимому, на них ориентировался Н. М. Карамзин) говорится о том, что в битве на Чудском озере 1242 года (Ледовое побоище) было убито 400 рыцарей и 50 взято в плен. А немецкие хроники оценивают число погибших в 25 рыцарей. ^{[12, с. 56]}.

3. Еще одно довольно очевидное следствие кочевого образа жизни заключается в формировании психологии постояльца, временщика, не имеющего прочной связи с местом своего обитания, привыкшего рассматривать свое жилье как временное. Человек живет как бы не набело, как в примерочной, не испытывая острой как на Западе потребности в тщательной обустройстве. Ситуацию хорошо характеризуют слова некогда популярной песни: «Мой адрес – не дом и не улица / Мой адрес – Советский Союз». Готовность к большим делам и даже великим свершениям уживается с полной неготовностью и неспособностью навести элементарный порядок в своем доме, в своем подъезде, на своей улице.

4. Невольная «тяга к перемене мест» могла оборачиваться желанием сменить место проживания в надежде, что там, на новом месте будет лучше. «Хорошо там, где нас нет». Вот как об этом говорит поэт (В. С. Высоцкий, 1979 г.):

Мне скулы от досады сводит:

Мне кажется который год,

Что там, где я, – там жизнь проходит,

А там, где нет меня, – идет.

Несбыточность ожиданий способствовала порождению мечты о таком месте, в котором текут «молочные реки в кисельных берегах». Такое место в силу того, что оно должно очень сильно отличаться своими особенностями и характеристиками от реального, данного человеку в его каждодневных ощущениях, могло находиться только очень далеко. Поэтому здесь могла зарождаться мысль о том, что счастье находится далеко, за ним надо идти за тридевять земель.

5. Подсечно-огневое земледелие в силу ряда связанных с ним специфических особенностей вынуждало земледельца существовать в режиме выживания, способствовало консервации отставания в экономической сфере от других обществ и тем самым создавало предпосылки для будущего осознания Россией своей отсталости и периодического в будущем вхождения ее в режим догоняющего развития. Этот пункт требует пояснений.

В. О. Ключевский в качестве одной из отличительных особенностей южной и северной части Руси усматривает очень низкую плотность населения на севере. Причина же состояла в том, что на севере поселенцу непросто было отыскать достаточно сухое и безопасное место, где можно было бы поселиться. Поэтому на соответствующих островках среди болот и лесов удавалось поставить очень небольшое количество крестьянских дворов ^[8]. Трудоемкость подсечно-огневого земледелия, ограниченность удобного для обработки участка, а главное удаленность от рынков лишали земледельцев стимулов для расширения запашки сверх тех минимальных размеров, которые удовлетворяли потребность самих хлебопашцев. Подспорьем им служило обращение к кустарным промыслам, что позволяло вести натуральное хозяйство. Таким образом, низкая плотность населения и кочевой образ жизни препятствовали углублению специализации и разделения труда, что ограничивало возможность взаимовыгодных обменов и не стимулировало развитие денежного обращения. Получался замкнутый круг, так как отсутствие обменов консервировало практику натурального хозяйства и существование в режиме выживания ^[1].

6. Очень важно отметить, что подсечно-огневое земледелие можно рассматривать в качестве первой ласточки зарождающейся традиции экстенсивного развития. Позднее эта традиция была взята на вооружение Древнерусским государством, и она же оказалась господствующей во все последующие века вплоть до распада СССР. Конечно, модель экстенсивного развития, реализуемая в условиях существования государства, внешне совсем не похожа на ту, которая проявлялась в догосударственную эпоху.

Тем не менее, на наш взгляд, некоторые общие принципы прослеживаются. В обоих случаях выживание и тем более экономический рост возможны только при условии вовлечения в сферу производства все новых и новых невозобновляемых природных ресурсов. Для империи это означает, в первую очередь, непрерывный территориальный рост, сопровождающийся ростом населения. Осуществить такой постоянный прирост территории государство может только благодаря успешному ведению перманентной войны с присоединением завоеванных территорий к своей. Ограниченность ресурсов ставит временные и пространственные пределы для реализации этой модели. В конце концов, для выживания оказывается необходимой замена этой модели на модель интенсивного развития.

Советский Союз дошел по этому пути до самого конца. Как только возможности для территориальной экспансии оказались исчерпанными, начался экономический спад, в результате которого и произошел распад СССР. Похоже, что постсоветская Россия до сих пор идет по экстенсивному пути. В качестве невозобновляемого, постоянно расходуемого природного ресурса, выступают природные углеводороды и металлы.