Сознание в онтокосмической перспективе целевых полаганий

Гижа Андрей Владимирович кандидат философских наук доцент, Донецкий национальный технический университет 83120, Украина, Донецкая область, г. Донецк, ул. Н. Островского, 26 Gizha Andrew Vladimirovich PhD in Philosophy Docent, the department of Philosophy, Donetsk National Technical University 83120, Ukraine, Donetskaya oblast', g. Donetsk, ul. N. Ostrovskogo, 26, kv. 55 andry@vnet.dn.ua Другие публикации этого автора

Тема космических перспектив феномена сознания является предельно фундаментальной как в оценке его значимости, так и в установлении таких ориентаций в процессе (само)познания, которые способны разорвать сложившуюся порочную идейно-идеологическую замкнутость философской аналитики в деле концептуализации бытия и утверждении его гуманистического статуса. Позиции философского гуманизма в настоящее время явно теряются на растущем фоне частно-отраслевых исследований, либо тонут в массиве схоластического псевдокатегориального мудрствования.

Однако не имя темы определяет её подлинную проблемность и ожидаемую продуктивность, но исключительно способ конкретизации её абстрактных положений и пожеланий. Отметим, что непосредственный подход, ставящий сознание в плоскость его рассмотрения научными методами и апеллирующий к антропному принципу, есть одновременно и наиболее уводящий в сторону техносциентистский приём вульгаризации соотношения материального и идеального.

Предварительные задачи. Для выхода из круга утопической трактовки вселенского предназначения феномена разумной жизни, в котором легко возникают множественные, вне какой-либо логической и смысловой укоренённости, ситуации произвольного умозрительного представления, требуется дать (или, по крайней мере, отчетливо наметить) ответы по трем основным позициям.

Первая состоит в прояснении специфики философской теоретизации, являющейся одновременно сущностным выражением и работы сознания в форме предельно общего познания, и его собственного методологизма, и демонстрацией внутренне-сокровенного масштаба, меры истинностного практического смысла и действия. Чтобы понятийно выстроенная речь держалась в контексте верной методологии и соответствующей меры истинностности, надо, по крайней мере, предположить и обрисовать такую возможность. Тогда мы окажемся в состоянии различать и разделять сферы действия объективирующего научного мышления и специфически непредметной философской концептуализации. Это различение есть продолжение вопроса о соотношении материального и идеального, поистине являющегося основным отправным пунктом философии. Итак, первая задача состоит в таком устанавливающем прояснении качества философской теоретизации, где мы волевым образом задаём основные параметрические ракурсы её проведения. Видеть здесь некую произвольную априорность было бы неверно, поскольку условием предполагаемого прояснения служит вся история философии. Или, как сказал в V книге платоновского диалога «Государство» Главкон: «Мерой для прослушивания такой беседы, Сократ, служит у людей разумных вся жизнь» ^{[1, с. 450]}.

Второй аспект касается экспозиции типовых, преобладающих на сегодняшний день представлений сознания. Их две: одна с доминантой естественнонаучной, а, фактически, с позитивистской парадигмальной интерпретирующей базой, и вторая – своего рода внутренне-философская, эксклюзивная и герметичная трактовка сознания в пространстве знаково-символической определенности. В первом типе происходит редукция идеального к субстратному носителю, во втором осуществляется обратный процесс развеществления реальности, её символизации и содержательное замыкание в сфере рационального.

Совместное акцентирование этих двух, требующих предварительного прояснения, позиций, ведёт к заключительному третьему моменту. Он касается достижения осознанности выбора в среде рассмотренных концептуальных расхождений. Состояние осознанности отличается от собственно понимания, а тем более от объяснения. Оно готовится и осуществляется процессуально, в напряжении диалектически противоречивого столкновения в понятии онтологически разнородных сред, совсем не отстранённо и не академически. Это состояние обусловливает возникновение разумной общественной практики, единство теоретической и практической идей и, что оказывается решающим, удержание такого единства исторически длительное время. Развернутая содержательность третьего момента выводит нас из предваряющих соображений и заставляет приступить к обоснованию соответствующей формы трактовки сознания с заявленных позиций глобального целеполагания, которая была бы родственной достигнутому пониманию.

Реализация замысла предварительного рассмотрения.

Принципиальная особенность философского познания, существенно отличающая его не только от естественнонаучной традиции, но также и от обычного социально-экономического дискурса, лежит в плоскости семантически определенного циклизма, представляющего вариант архетипически-понятийного насыщения той или иной формы деятельности – не только материально-практической, но и познавательной. Не следует бояться возможных ассоциаций со схематикой античного историцизма, имеющего внепонятийную мифолого-религиозную основу. Семантический циклизм философии является следствием достижения ею предельно-завершающего типа сложно организованного культурного пространства концептуальной знаковости. Это растущее множество смыслов исторически определено как обобщенное теоретическое многообразие. Поначалу эта определенность была неявной, но фактически, на опыте, известной она стала изначально, поскольку всякая категориальная форма есть следствие личного и свободного, полностью осознанного познавательного усилия индивида по конструированию идеальных объектов именно заданной, в данном случае предельно общей, теоретизации. Следствием этого и является, во-первых, специфическая проблемная насыщенность философии (в ней реализуется устойчиво сохраняющееся проблемное поле), и, второе, актуализация в ней особенной, возвратно-иносказательной логики постижения исходных смыслов. В отличие от кумулятивного суммирования «доказанных естественнонаучных истин», определяющих складывающуюся мозаичность картины мира, философия работает в поле, как кажется, консервативной заданности, раз за разом обращаясь к уже пройденному и помысленному. Это и есть то, что мы обозначили как семантический циклизм философии.

Тема сознания погружена в консервативное поле философской рефлексии, являясь для него своего рода константой, и в настоящее время претерпевает определенную познавательную раздвоенность. Оставив в стороне, в основном, вопросы её категориального обеспечения, получившие, как кажется, достаточную разработку как в традиционном идеологическом ракурсе «основного вопроса философии», так и в собственно философском контексте символизации, интерес сместился в поле научных трактовок. Сознание и мир, физическое и психическое, мысль и материя – все эти определенности нередко ставятся под действие канона научного познания с его предметно верифицированными суждениями. Раздвоенность же, упомянутая выше, заключается в размежевании знания относительно сознания на собственно научные констатации и гипотезы и на растущий корпус трактовок, которые можно обозначить как сasus vulgaris, с квазифилософским обоснованием и апелляцией к популярной версии научных истин.

Первый тип, соответственно, включает данные «на выходе», т.е. в нём описываются результаты работы сознания, представленного «черным ящиком», второй же возникает, если происходит редукция феноменологии сознания к биологическому субстрату с тем, чтобы на этом и завершить толкование сознания в парадигме витгенштейновской аналитической легитимации.

Характерны доминирующие подходы к сущностному охвату феномена сознания, занимающие, в целом, полярные позиции контрадикторного ранга. В англоязычном философском дискурсе один полюс наглядно выражен в работах Дж. Сёрля, утверждающего, что «…сознание является биологическим свойством определенных организмов в совершенно том же самом смысле «биологического», в котором фотосинтез, деление клетки, пищеварение и воспроизводство являются биологическими свойствами организмов. …Сознание… есть естественный биологический феномен» ^{[2, с. 101]}. Если смысловым образом устранить камуфлирующие ссылки (из аннотации к книге Сёрля), указывающие на «фон последних достижений в области психологии, нейрофизиологии и искусственного интеллекта», служащих основой предлагаемой трактовки сознания, то сёрлевское толкование займет законное место в ряду давно известных вульгарных материалистических редукционных схем Бюхнера, Фогта и Молешотта.

Подчеркнуто несубстратную, знаково-символическую трактовку феномена сознания мы видим в работе Мамардашвили и Пятигорского ^[3]. В методологическом противовесе подходу Сёрля авторы дают совершенно иное исходное толкование сознания: «"Сферу сознания" мы вводим для обозначения гипотезы о том, что сознание может быть описано вне приурочивания… к определенному психическому субъекту, индивиду. Более того: в связи с этим возникает другой вопрос - вопрос о принципиальной возможности не приписывать сознанию чего бы то ни было, как со стороны субъекта, так и со стороны объекта. ...Под этим углом зрения мы можем сферу сознания рассматривать как своего рода метасферу по отношению к другим возможным сферам научного, философского и умозрительного рассмотрения» ^{[3, с. 44-45]}.

За вычетом претензий на содержательно-исчерпывающее завершение данной темы в той или иной трактовке (хотя претензии или надежды есть всегда), можно утверждать должную истинностность этих полярных подходов при условии указания соответствующего контекста значений базовых терминов. В одном случае эта истинностность будет, конечно, довольно скудной, но твердо установленной, в другом – потенциально шире, но с опасностью зарождения схоластических аберраций.

Особый интерес с позиций выражения собственной, принципиально обобщенной логики раскрытия заявленной темы представляет уяснение того, насколько предлагаемый эскизный набросок циклически ориентированной семантики, т.е. именно философское позиционирование, соответствует возможности её дальнейшей конкретизации. Представляется, что эскизный проект сознания, выписанный Сёрлем, не обладает необходимой понятийной емкостью, поскольку напрямую связан с объективированными предметными формами, подлежащими строго причинно-следственной детерминации. Научность концепции Сёрля оказывается классически ньютонианской, ограниченной простыми причинными зависимостями. Она имеет определенный, но вполне исчерпаемый контекст истинностности. Соответственно, её можно квалифицировать как фрагментарно объективирующее феноменологическое описание, реализующее проекцию искомого содержания в объяснительное пространство дискурса наглядной предметности.

В противоположность этому, знаково-символическая трактовка идеального является такой исходной тематической прорисовкой, которая позволяет в дальнейшем содержательно насыщать первоначальную абстракцию в правильном контексте преемственной понятийной связности,  без потери характерной существенности именно сознания как диалектической антитезы материи. Основной аспект, удерживающий рефлексию в русле философской концептологии, выражен здесь в сохранении некумулятивного характера предлагаемой теоретизации. В её пределах определенная накапливающая линейная интенциональность, конечно, присутствует, но не доминирует. Простая рассудочная логика, иными словам, однозначно и линейно сопоставляющая фрагменты анализируемого содержания, становится недостаточной, являясь, как и классифицировал Гегель, только первым и вспомогательным этапом познания.

Иллюстрацией сказанному служит высказывание Хайдеггера относительно соотношения «ответа» и его «новизны», не обладающего прямой кумулятивной природой: «"Нов" ли  ответ, к делу не относится и остается побочным. Позитивное в нем должно заключаться в том, что он достаточно стар, чтобы учить понимать развернутые "древними" возможности. Ответ по самому своему смыслу дает некое указание для конкретного онтологического исследования, которое надо начать внутри высвобожденного горизонта путем ищущих вопросов,- и он дает только это» ^{[4, гл.2, § 5]}.

Здесь мы видим и свидетельство о специфическом семантическом циклизме – в очерчивающей метафоре «горизонта», и особенную природу ответа, для которого простая «новизна» уже не относится к делу, и непривычную, возвратно-иносказательную логику понимания, с проработкой «уже пройденного», от которого мы сумели «высвободиться».

Не относящаяся к делу новизна ответа отстраняется от участия в формировании философски-исчерпывающего охвата темы сознания. Она, эта новизна, ведет свое происхождение из сферы накапливающихся истин, имеющих хотя и системный, но объективированный (формализованный) характер и потому обреченных оставаться предметно данными, останавливающимися на рубеже материального и идеального. «Новизна ответов», таким образом, не абсолютна, и от ответов можно требовать иного качества, нежели традиционное «то, что мы не знали, но теперь уяснили». Здесь проявляется именно то состояние сознания, в котором происходит творческий поиск, но его истину, как это наглядно подчеркнул Гегель, невозможно уподобить монете, спрятанной в карман.

Что происходит с миро-созерцанием (аналог миро-воззрения) при элиминации «новизны ответов»? Или, говоря иначе, как трансформируется стандартная схема теоретизации и самопредставленность сознания при сущностном (а не только декларированном) принятии хайдеггеровской ремарки? При этом, конечно, будем понимать её с позиций принципиально недогматических, т.е. видеть в ней не сокровенную истинность, а приглашение к со-творчеству и, одновременно, методологическое указание.

Сознание перестает скользить по поверхности понимания, занимаясь сбором неких «истин», напрямую его не касающихся, и переходит к проработке нелинейной, семантически многослойной и целостной составляющей картины мира. На этом этапе требуется выйти из области собственно познавательной, и задать вопрос по существу: искомая целостность картины мира, выраженная в представлении иерархизированной и развивающейся системности уровней материи, действительно имеет онтологическую значимость или это просто приём в эпистемической трактовке, герменевтический элемент, необходимый для перевода «книги бытия» на понятный язык наглядных образов и процессов?

Аналогичный вопрос возникает в области современной теоретической физики, как только исследования коснулись закономерностей и объектов микромира. С 20-х годов прошлого века не утихают дискуссии об их природе, в частности, о том, как трактовать волновую функцию частицы – как реальность либо как математический приём.

В отличие от научного познания в распоряжении философии есть универсальный инструментарий проверки разного рода концептуальностей, относящийся к общественно-исторической практике. Правда, его универсальность еще сама должна быть понятийно освоена, и выставлена в правильном ракурсе конкретной всеобщности предполагаемой теоретизации. Здесь сосредоточиваются усилия гуманитарно-социального методологизма, работающего в классической парадигме интерсубъективной конкретной истинностности и не приемлющего постмодернистский алогизм и стилевое мифотворчество.

При элиминации линейно-кумулятивного достижения «новизны ответов», относящихся к становлению миро-воззренческих основ и соответствующей картины мира, происходит выход к внутреннему состоянию миро-осмотрения, в котором индивид видит себя определенным образом укорененным в бытии, так, что он уже не столько пассивно и отчужденно наблюдает за ним со стороны, сколько активно и разумно участвует в устроении бытия. Понятно, что прежде действия требуется осмотреться в пространстве предполагаемых поступков. Мировоззренческая сторона личности при этом трансформируется в состояние миро-осмотрительной действующей созерцательности. В частности, для рассмотренного нами случая двух основных типовых трактовок сознания традиционная «новизна ответа» вывела бы понимание субъекта на выбор преимущественного варианта, так, собственно и прозвучало в тексте. Поскольку, однако, указание на нелинейную альтернативность мы восприняли серьезно, преимущественный выбор не должен оставаться в рассудочной изоляции и понятийной неподвижности. Его рамки действительно становятся принципом – символ или субстрат, но после утверждения точки отсчета всё альтернативное многообразие смыслов и значений, уже упорядоченное, вновь открывается познанию.

Такова эволюция сознания в контексте прохождения им специфической траектории состояний. Она ориентирована и осуществляется двояко, в чём и заключается её принципиальное отличие от соответствующих фазовых траекторий движения природных объектов. Первое, эволюция сознания может идти в превращенно-отужденных формах понимания и деятельности, и, второе, она может реализоваться в собственных формах и соответствующей логике движения. Надо полагать, что превращенные формы сознания и деятельности есть имманентная сторона их исторического становления и являются способом достижения – через ошибки, заблуждения и намеренное запутывание – онтологической адекватности индивида в масштабах общественного понимания. По этой причине в достаточно большом историческом масштабе выделенная двоякость исчезает и предстаёт тем, чем и является по сути – макроэтапами одного пути становления сознания в параметрах онтокосмической телеологии. Историчность сознания в своих отчуждающее-превращенных формах, имеющих ограниченную применимость, в логике выхода из природных детерминаций именно вследствие (предполагаемого) наличия своего субстанциального регулятора – онтологически заданной природы человечности – обладает необходимостью выхода на исчерпанность фактора отчуждения. Такая необходимость может трактоваться как неприродный закон развития сознания и в перспективе ведёт к преодолению рубежей сугубо земного Praxisʼа.

Предварительное рассмотрение, замысел которого мы высказали в начале статьи, можно считать в принципиальных моментах завершенным. В его рамках приготовлен необходимый понятийно-методологический инструментарий по обоснованному представлению темы сознания относительно его бытийных целей. В соответствие с установленным методологическим правилом, условно обозначенным как «новизна ответов», подготовка искомого инструментария означала одновременно и начало исследования самой заявленной темы.

Реальность онтокосмических целеполаганий сознания.

Исторически эволюция сознания отталкивается в своём генезисе от своего иного, природной онтичности, взятой как антропоморфное начало, т.е. выявляющейся неизбежно мифологически и религиозно, в пределах антропоморфно-родовой, символической и образной интерпретации окружающего мира. Этот период предыстории длится ровно до момента исчерпания природной формы развития, до выхода на уровень образования творчески настроенного общественного сознания. При этом собственные, социально неотчужденные формы развития возобладают над природными, а отвлеченное и формальное миро-воззрение станет личным делом миро-осмотрения. Предполагается, что творческая гуманистическая деятельность в этом случае более не остаётся случайным делом отдельного индивида или немногочисленной группы, но получает общественно-политическую легитимацию и государственную поддержку. Здесь начинается этап развертывания действительного будущего, появления нового цивилизационно-культурного статуса, позволяющего сущностно различать прежнюю простую хронологичность квазиистории, где всё якобы будущее есть только безразличное и нивелирующее астрономическое время, и подлинное, уже не-природное будущее, образованное новыми человеческими смыслами и их практическим воплощением. Нейтрально отсчитываемая хронология дает только мнимую будущность со старыми смыслами и действиями, что давно отмечено в изречении «что было, то и будет…». Этот аспект трансформации исторического времени пока что мало отмечен в философской традиции, более расположенной либо вообще его не замечать, либо оставаться в трактовке будущего в психологической плоскости надежд и упований, предчувствий и разного рода апокалиптики.

Две выделенные выше типовые картины сознания – выписанные через материальный субстрат и через символизацию – рождают и различные перспективы для самого сознания в отношении развертывания собственных вариаций и возможностей. В первом случае оно остается полностью в природной форме движения, и, следовательно, принципиально ограниченным и зависимым; во втором содержательность сознания погружена в поле культурно-исторических экспликаций и чувствований, что также определяет внутреннюю ограничивающую зависимость, на этот раз – от социально-политических условий общественного бытия. Таким образом, простая символизация и указание на особенные формы движения социальной материи еще далеко недостаточны для выявления предельных целевых характеристик фактора сознания на общемировом уровне. Пока что творческая действенность и универсальность сознания имеют близкий предел - либо на уровне механически понятой природы, либо в социально-исторических формах наличной современности. Этот выставленный предел определяет, в конечном счете, всю текущую жизнь и общества, и отдельной личности. Философский долг, между тем, состоит не в том, чтобы понятийно оформлять такого рода самоограничения, но в проведении теоретико-концептуального установления онтологического пространства саморазвития на предварительно выверенном фундаменте должным образом названных и конкретизированных ценностных ориентаций.

Механически-природный предел для сознания экспонируется в приспособленных для этого, как кажется, некоторых научных терминах и понятиях. Одной из наиболее часто употребляемых вариаций здесь является тема энтропии. Упорядочивающая функция мышления представляется как антиэнтропийная деятельность сознания и говорится вообще об «антиэнтропийной природе мышления» (см., например, ^[5]).

Трудно признать удачным прямое заимствование данного понятия из сферы естественнонаучной практики. В природном явлении нет ничего, что не подпадало бы под действие природных же законов, в противоположность этому в мире культуры на уровне смыслов, истории, общества законы природы не функционируют. По этой причине нельзя представлять энтропию объединяющим фактором этих миров, и описать энтропию символа по аналогии с обычной физической энтропией.

Ещё одна попытка использования научного подхода, связанного с доосмысленным понятием энтропии делается в социологических исследованиях ^[6]. Здесь возникает редуцирующая идея привязки всего многообразия социального бытия к энтропийной характеристике как безусловном маркере прогресса и развития. Сама по себе постановка познавательной задачи в таком ключе лежит в русле рационалистической традиции, требующей как раз выделения сущностной и определяющей стороны исследуемых процессов, умения найти их базовые характеристики и сформулировать общие принципы функционирования и развития. Однако выделенная базовая характеристика, энтропия, требует в этом случае содержательной коррекции, поскольку её изначальное приложение, как было отмечено выше, относится к природным системам и прямо отображать её на системы социально-исторические, конечно, нельзя.

Со строго научных позиций, с использованием математического аппарата квантовой физики тема сознания апплицируется с объективированным познанием в дискуссиях о «фигуре наблюдателя» как в традиционной копенгагеновской интерпретации квантовой механики, так и в концепции Эверетта многомирового расщепления Вселенной. На высоком профессиональном уровне обзор таких подходов дан в ^{[7; 8]}. В теоретической физике тему сознания, якобы естественно вытекающей из квантовых представлений, поднимает Менский ^[9].

Вместе с тем, вне диапазона возможных консенсусных решений квантовомеханических интерпретаций, начинающих получать своё обобщение в формировании специфической недистирбутивной квантовой логики ^[10], вполне правомерно концептуально задаваться вопросами всеобщего целеполагания сознания как космического феномена, располагающихся в стороне от проводимых дискуссий и не требующих предваряющих ответов относительно толкования искомой «фигуры наблюдателя».

Здесь мы, фактически, утверждаем фактор нелинейности познания и допустимость выстраивания предельной теоретизации через пропуски этапов линейного типа, относящиеся к семантически одному кругу проблем. Это позволяет формулировать краевые условия бытия на бесконечности, понятой, разумеется, не метрически, а в культурно- историческом смысле.

Физики-теоретики задаются вопросом «сознание – часть Вселенной или нет?» (Уилер), дополняемый вопросом о проведении границы между сознанием и мозгом (фон Нейман), что приводит к итоговой эпистемической ситуации, сформулированной Грибом как психофизическая проблема: «Каким образом явно нематериальные психические процессы управляют физическими и химическими процессами мозга и тела и воздействуют на них?» ^{[7, с. 1350]}.

Если согласиться с такой постановкой, то тема статьи получит и научное подкрепление, и саму канву ответа. Он будет заключаться в простом экстраполировании познавательной мощи человеческой цивилизации на промежутки времени, сравнимые с периодами геологических эпох. Легко предположить, что столь длительное развитие науки приведёт к колоссальному росту влияния уже не в планетарном масштабе, а определит воздействие на уровне галактик и их скоплений, а в перспективе – и самой Метагалактики. Причём, речь будет идти не о простой культурно-цивилизационной экспансии на существующем природном фундаменте, а касаться трансформации непосредственно физических основ организации материи.

С этой картиной, исключая необоснованное гипотетическое изменение физической структуры материи силой мысли, вполне можно согласиться. Но дело в том, что, во-первых, психика сама по себе не управляет физическими процессами, она участвует в этом косвенно и опосредованно, и только отчасти коррелирует с психофизиологическими параметрами организма. Во-вторых же, мы ставили задачу определения онтокосмического целеполагания сознания, т.е. стремились поставить феномен сознания в ракурс своего рода бытийной бесконечности, а вовсе не заниматься сомнительной апологетикой преобразующей деятельности общественного человека путем механически-количественного наращивания её масштабов.

Иными словами, следуя курсом исключительно естественнонаучных трактовок, даже самых современных, мы рискуем упустить нечто существенное в более глубоком смысле, нежели в отношении выделения определенного объективированного фактора в математическом формализме с приписыванием ему статуса сознания как такового.

Итак, как объективистский образ сознания, так и его непредметное, идеально-символическое представление не могут удержать ту грань конкретности соответствующего понятия, которая позволила бы в перспективе показать как его практически-преобразующую сторону, так и соответствующую обоснованную разумную теоретичность. Для первой стороны отсутствует всякая разумность, для второй исчезает какая бы то ни было материально преобразующая активность, а дело познания выхолащивается в бесконечном кружении изощренной, но абстрактной мысли.

Следуя «срединным путём», обозначим иной взгляд на факт наличия сознания в мире. Для этого требуется провести операцию логического расширения рассмотренных двух позиций для их непричинно обусловленного претворения в изменённое «третье».

Вписывая сознание в мир, а не просто беря Вселенную «по отношению к сознанию» (как это делает Уилер), мы полагаем его имманентным качеством действительности. Это позволяет видеть в сознании тот активный элемент онтологического развития, который осуществляет до-развитие природной материи, надстраивая символически-культурное измерение историчности бытия и поднимая общую эволюцию мира на уровень осознанных трансформаций.

Разумность живой материи является космическим фактором, а экспериментальные данные свидетельствуют, что она ни в коем случае не есть результат случайного местного образования белковых молекул на окраине ординарной галактики. Её формы мышления, явившиеся продолжением качества отражения как общего свойства материи, не только соразмерны собственно содержанию природы, но несут потенциал сверхприродного становления. Вся культура и само мышление суть неприродные явления, они причинно необусловлены и не подпадают под действие законов сохранения. Вместе с тем, природа как таковая, понятая как мироздание, обладает самодействием и способностью к развитию, к образованию усложняющихся систем, о чем говорит вся эволюция Вселенной с первых же миллисекунд после Большого взрыва. Её ведущая форма существования определяется с этих позиций как творческое становление, а это именно то качество, которое наиболее конкретно характеризует сознание в состоянии его разумно активной деятельности.

При этом особенностью сознания, его отличительной сущностной чертой является способность осмысления целостности мира, что означает устанавливающее введение человеко-размерной компоненты действительности, данной не только в необъектном виде, но и вообще не данной как вещь. Целостность нельзя ни адекватно опредметить, ни наглядно представить. Целостность реализуется не предметно, но знаково-символически, и только косвенно её содержательность поддается частичной иллюстрации. Она не присутствует в пространстве, а производится в историческом времени, и её возобновляющаяся генерация определяет возможность выхода из–под гнета прошлого, косного и архаического напластования отработанных форм и способов мышления и, соответственно, достижения будущего. Следует отличать будущее как абстрактный астрономический параметр, чистую хронологическую количественную величину, от подлинного будущего как обновляющегося времени бытия. Сознание сущностно связанно с временением, и его космофизическая, онтологическая роль, а, следовательно, и собственная реализация, вытекает из этого факта.

Чисто природное, сохраняющееся по своим параметрам и характеристикам движение материи происходит сугубо пространственно и в физике мы видим развитое множество представлений именно пространств, от эмпирически-эвклидовых, до отвлеченно теоретических (подробно – в монографии автора ^{[11, с. 131-169]}. Однако и здесь присутствует стрела времени, космологически выделенное направление. Это позволяет провести частичную параллель между историчностью сознания и природной космофизической эволюцией. Феномен сознания оказывается этапом общей эволюции материи, а его собственное развитие, уже не связанное с материальным субстратом, творчески продолжает эволюционный путь Вселенной, воздействуя и управляя – в перспективе – её трансформацией. Не есть ли мышление, в таком случае, именно тот фактор универсально-космической силы и масштаба, который через разумно настроенную практику обусловит, в перспективе, развитие Вселенной за пределы инфляционного сценария и прохождения её состояний через точку сингулярности?

В такой преобразующей роли может заключаться онтокосмическое предназначение феномена сознания и разума, являющимся мегаантиэнтропийным аспектом материального бытия и реализующим принцип самодействия, cause sui, не только в узких планетарных рамках, но стремящимся к своей экспансии, причем не в целях господства и хищнического овладения новыми ресурсами, а устанавливая расширяющуюся сферу разумной жизни.

Предполагаемое целеполагание выступает проявлением действительной онтологии в наиболее существенном, деятельностном аспекте человеческого бытия. Его раскрытие ставит процесс самопознания, личностный и общественный, на собственную основу, дающей возможность дальнейшего его осуществления в естественной и неотчужденной форме действительной свободы.

Понятый на опыте и пережитый в форме высших чувствований онтологический базис (истинностно осознанный в логике творческого развития) не только имплицитно развертывает подлинное целеуказание, но и одновременно настойчиво проводит тему должного, воскрешая, наряду с теоретический и практической компонентами бытия моральную идею, полузабытую на излете модерна и зафиксированную в виде несамостоятельной производной текущей прагматики в нынешнее время. Достигнутое моральное онтологическое измерение бытия позволит определить становление исторической размерности бытия как неотменяемое событие процесса становления онтокосмических перспектив сознания.