Помыслить предел: вырождение базиса правовой системы и кризис правопорядка

Рувинский Роман Зиновьевич ORCID: 0000-0002-9114-1786 кандидат юридических наук доцент кафедры истории и теории государства и права, Нижегородский институт управления – филиал Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации 603950, Россия, г. Нижний Новгород, пр. Гагарина, 46 Rouvinsky Roman Z. PhD in Law Docent, the department of History and Theory of State and Law, Nizhny Novgorod Institute of Management (branch) of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration 46 Gagarin ave., Niznhy Novgorod, 603950, Russia rouvinsky@gmail.com Другие публикации этого автора

Период, который переживает наше общество, никак не назовешь простым. Обострение противоречий между государствами, восстания и гражданские войны, участившиеся террористические атаки как в проблемных, так и во вполне благополучных регионах планеты – малая часть того, что позволяет характеризовать современное положение дел в мире как кризис. В кризисе, как отмечает ряд отечественных и зарубежных исследователей ^{[1, 2, 3, 4]}, сегодня находится и право, или, лучше сказать, правовой порядок. Не касаясь в рамках данной статьи характеристик самого этого кризиса, мы бы хотели коснуться более широкого теоретического вопроса, ранее не становившегося предметом отдельного исследования: когда же возникает непреодолимый, предельный кризис правопорядка, когда кризис в правовой сфере достигает своей кульминационной точки, и правовая система вместе с существующим порядком оказываются в состоянии глубокой трансформации, деградации, дефрагментации? Это вопрос о принципиальной возможности теоретического описания предельного кризиса в праве, и для его решения нам придется обратиться к общей теории правовой системы общества.

Кризисы правопорядка и кризисы в экономике: проблема «надстройки» и «базиса»?

Принято считать, что кризисные состояния правопорядка всегда связаны с кризисными явлениями в иных сферах общественной жизни – в политике, в социальной сфере, в области культуры и т.д. Это логично, ведь сам правопорядок (или правовой порядок) представляет собой не что иное как реально существующую систему узаконенных общественных отношений в их сочетании с добровольно или по принуждению разделяемыми большинством членов общества нормативными представлениями; т.е. правопорядок – это именно и в первую очередь социальные отношения ^{[5, с. 25-26]}. Поскольку общество не существует в виде дискретно функционирующих друг от друга областей правовой, политической, экономической, культурной жизни и всегда должно рассматриваться в синкретическом единстве, позволяющем, однако, с определенной долей условности выделять в его рамках специфику отдельных родов отношений, наиболее простой мыслительной операцией является отождествление кризисов в правовой сфере с определенными проблемами в иных сферах жизни общества. Материалистический подход к правовым явлениям заставляет нас признать обусловленность кризисных состояний правопорядка негативными процессами и противоречиями в области материальных отношений, прежде всего – в области экономики. Таким образом, вопрос кажется исчерпанным: любой кризис правопорядка есть кризис системы экономического хозяйства, выражающий несоответствие господствующих и официально признаваемых экономических отношений действительным потребностям общества, разрыв между структурами политико-правовой «надстройки» и самим экономическим «базисом».

Признавая наличие рационального элемента в изложенных рассуждениях и в принципе соглашаясь с тем, что кризисное состояние правопорядка всегда связано с кризисным состоянием куда более широкого круга социальных институтов, в том числе с кризисами экономической модели общества, мы, тем не менее, не должны полностью принимать эту упрощенную логику. Причин для этого имеется несколько.

Во-первых, некритичное выведение правовых явлений в область так называемой «надстройки» с полным их подчинением материальным экономическим отношениям препятствует глубокому осознанию специфики этих явлений. На наш взгляд, право – не всего лишь служебный инструмент в руках экономики, а своеобразный социальный феномен, который не следует сводить к средству регулирования (или опосредования) экономических отношений и который имеет гораздо более широкий набор функций – от функции предотвращения и сглаживания конфликтов до оценочной и коммуникативной функций, позволяющих отличать условно «своих» от условно «чужих» и оценивать поведение социальных акторов.

Нам следует согласиться с позицией французского философа Корнелиуса Касториадиса, критиковавшего идею описания правовой, политической и культурной сфер общественной жизни как всего лишь элементов так называемой «надстройки» над «базисными», экономическими отношениями и объяснения этих сфер через схематичную обусловленность «базисом», т.е. в конечном итоге – производственными отношениями. По мнению Касториадиса, «надстройка – не что иное, как ткань социальных отношений, не более и не менее реальных, не более и не менее “инертных”, чем другие отношения, настолько же “обусловленных” базисом, как и последний обусловлен ими, если слово “обусловливать” может быть использовано для обозначения способов сосуществования различных моментов и аспектов всех видов социальной активности»^{[6, с. 27]}.

Во-вторых, абсолютизация экономического аспекта тех или иных социальных (например, правовых) явлений ведет к риску упущения из виду иных аспектов, в которых проявляется характеристика этих явлений. Понимание динамики экономических отношений помогает в анализе права и правопорядка, однако на облик, характер и перспективы развития последних оказывают влияние и иные факторы, в том числе факторы географического (пространственного) и духовно-культурного плана.

В-третьих, далеко не все социальные феномены, относящиеся, скорее, к сфере юридического, могут быть исчерпывающим образом объяснены экономическими факторами. Существенные различия в образе жизни и нормативно-ценностных основах функционирования обществ, развивающихся на схожих экономических платформах и близких друг к другу по уровню экономического развития (например, Япония и Южная Корея, с одной стороны, и Германия и Франция, с другой стороны; страны континентальной Западной Европы и США; любое буржуазно-демократическое государство Европы, Северной и Южной Америки в сравнении с современной Российской Федерацией), с неизбежностью требуют обращения к изучению внеэкономических оснований современных цивилизаций, их политико-правового и культурного бытия.

В-четвертых, объяснение всех социальных явлений через экономические отношения препятствует углубленному пониманию самих экономических отношений, их причин и предпосылок, лежащих в том числе за пределами собственно хозяйственной сферы.

Факторы динамики правопорядка

Таким образом, облик правопорядка связан отнюдь не только с характером экономических отношений. На состояние и тенденции развития правового порядка того или иного общества в не меньшей степени оказывают влияние следующие факторы:

• система действующих в обществе правовых, а также иных социальных норм (обычаи, традиции, религиозные, этические и т.п. нормы);
• состояние массового сознания (в том числе – правосознания);
• набор базовых ценностей, разделяемых большинством граждан;
• идеи, идеалы и социальные мифы, охватывающие большую часть общества, скрепляющие общество ^{[7, с. 16]};
• комплекс распространенных среди членов общества социальных ожиданий;
• система сложившихся в обществе институтов, прежде всего – институтов власти, а также институтов разрешения социальных конфликтов, защиты гражданских прав и законных интересов;
• реальный социальный авторитет вышеперечисленных институтов;
• сложившийся в обществе баланс социальных сил, реальное положение основных фракций общества (сословий, классов, страт и т.д.);
• состояние гарантированности интересов различных слоев общества;
• сложившееся в обществе соотношение юридически значимого поведения, не противоречащего предписаниям правовых норм, и поведения правонарушающего, соотношение легальных и теневых социальных институтов;
• состояние информированности членов общества об объеме своих прав и способах их реализации.

Часть перечисленных факторов имеет правовой характер, тогда как другая – надо сказать, весьма значительная – их часть относится к явлениям неюридического плана, сама по себе интересуя, скорее, социологию, нежели науку о праве. Как нетрудно заметить, в существенной мере факторы, определяющие характер правопорядка, пересекаются с факторами, характеризующими специфику правовой системы общества.

Понятием «правовая система» в научной литературе принято характеризовать сложно организованную совокупность всех существующих в том или ином обществе, в той или иной стране правовых явлений. Достаточно емкое определение данного понятия предложено профессором В.Н. Карташовым: «единый комплекс органически взаимосвязанных и взаимодействующих между собой правовых явлений (права, правосознания, юридической практики и т.п.), с помощью которого осуществляется целенаправленное воздействие на поведение людей, их коллективов и организаций и юридическое обеспечение (обслуживание) различных сфер общественной жизни» ^{[8, с. 49]}.

По неизвестной причине в научной литературе не принято соотносить правовую систему общества и правовой порядок как юридические феномены (по крайней мере, нам о подобных попытках не известно). Не имея цели подробно углубляться в столь непростую теоретическую проблему, мы можем предположить, что названные явления (и понятия, их характеризующие) пересекаются друг с другом, хотя друг другу и не тождественны. Тогда как категория «правопорядок» выражает систему особых общественных отношений, указывает на опосредуемый юридическими нормами и охраняемый особой властной инстанцией (государством) порядок общества, понятие «правовая система» охватывает собой систему нормативных предписаний и принципов права (т.е. права в объективном смысле), систему источников права (т.е. форм выражения правовых предписаний), систему нормотворческих и правоприменительных органов, систему общественного правосознания (правовые идеи, представления, взгляды и т.д.) и юридическую практику (осуществляемую в рамках конкретных правоотношений) ^{[8, с. 50]}. Иными словами, правовая система как общетеоретическое понятие несколько шире понятия правопорядка. Она включает в себя элементы (правовые нормы, институты, правосознание), которые можно отнести к факторам, определяющим облик правового порядка. С другой стороны, ее динамика детерминирована динамикой изменения общественных отношений, составляющих правопорядок. Следовательно, оба разбираемых нами правовых феномена с разных сторон характеризуют во многом единое явление – правовое бытие общества, а потому выводы об одном из них могут привести нас к более глубокому пониманию другого.

На научно-теоретическом уровне к числу довольно-таки подробно разобранных относится проблема типологии национальных правовых систем. В рамках общей теории права и науки сравнительного правоведения предложен целый ряд значимых критериев для выделения типов правовых систем, существующих или когда-либо существовавших на земном шаре. Использование этих критериев позволяет достаточно глубоко проанализировать структуры, характеризующие правовой аспект бытия того или иного общества, отделить уникальное в них от присущего определенному множеству обществ (народов, наций).

В свое время французский классик юридической компаративистики Рене Давид отметил, что различия правовых систем не зависят только от входящих в состав права норм. «Нормы права могут меняться росчерком пера законодателя. Но в них немало таких элементов, которые не могут быть произвольно изменены, поскольку они теснейшим образом связаны с нашей цивилизацией и нашим образом мыслей (курсив наш – Р.Р.). Законодатель не может воздействовать на эти элементы, точно так же как на наш язык или нашу манеру размышлять», – писал Давид ^{[9, с. 26]}.

Связь правовых предписаний и, в конечном счете, права вообще с цивилизационными характеристиками общества и мышлением – это та точка, от которой можно оттолкнуться при анализе глубинных структур, лежащих в основании правовых систем и правопорядков.

Хотя эта тема требует отдельного обстоятельного исследования, мы должны констатировать безусловную связь права и мышления. Нормы, т.е. правила поведения, являющиеся основной составляющей права, отражают доминантные представления людей о рациональном – представления, которые могут различаться у различных обществ, на различных исторических этапах их развития. По крайней мере, таковы изначальные нормы и принципы права, из которых исторически развивается та или иная правовая система, – это учреждающий, конститутивный компонент правовой системы. Из правовых норм того или иного народа той или иной эпохи исследователь способен почерпнуть сведения о рациональности соответствующего общества. Право непосредственно связано с языком, т.к. именно в языковых конструкциях получают выражение юридические предписания. Язык, в свою очередь, неотделим от мышления, он служит средством передачи из поколения в поколение опыта, знаний, традиций той устойчивой социальной группы, которая зовется народом.

Право связано с языком, а его история и актуальное состояние неотделимы от истории народов, эволюции их социально-политических институтов, развития цивилизаций. Таким образом, любая правовая система в своей глубине, в своих истоках содержит особенности соответствующей цивилизации. Формирование любой национальной правовой системы вызвано определенными, значимыми для соответствующего народа, этапными моментами его истории. Почти любая правовая система – хотя сегодня в это практически невозможно поверить – несет в себе элемент архаического, обращающий исследователя, докопавшегося до него, к догосударственным временам, периоду этногенеза соответствующего народа. В практически любой правовой системе могут быть отысканы структуры, имплицитно указывающие на переломные моменты в истории того или иного общества – моменты рождения нации, учреждения нового социального устройства, установления принципиально новых правил. Метафорически право могло бы быть уподоблено куску горной породы, сохранившей окаменелые останки биологических организмов минувших геологических эпох.

Онтологический фундамент права и возможность предельного кризиса

Все вышеотмеченное, на наш взгляд, позволяет сделать предположение о существовании неких постоянных структур, лежащих в основе правовых систем, и отражающих ключевые бытийно-исторические характеристики соответствующих народов, цивилизаций, государств, общностей. В числе таких структур представляется необходимым назвать следующие:

1. Матрица представлений о добре и зле, допустимом и недопустимом, справедливом и несправедливом, возможном, запрещенном и должном, нормальном и отклоняющемся от нормы, и т.д. Данный компонент связан с широким кругом мифологических, религиозных, философских и идеологических представлений, которые могут быть прослежены вплоть до исторических эпох, предшествовавших формированию государственных образований и права как относительно автономной системы социальной регуляции.

2. Правовой менталитет народа, характеризующийся:

• априорными для членов соответствующей общности представлениями о нормальных и должных моделях социального поведения;
• отношением к правовому статусу других индивидов, основными паттернами признания других индивидов в качестве носителей определенных прав и субъектов социального (правового) общения;
• типическими правовыми реакциями на те или иные социально значимые факты реальной жизни (властная команда, решение по спору о праве, смена руководящего аппарата и пр.);
• осознанием феноменов власти, подчинения, иерархии и т.д.

Ценное теоретическое обобщение делает применительно к данному понятию профессор В.Н. Гуляихин, описывающий правовой менталитет как «поле априорных инвариантных форм правосознания человека» и отмечающий, что его «важной составляющей являются исторически сложившиеся и транслирующиеся из поколения в поколение представления о формах и организации социально-правового бытия (курсив наш – Р.Р.), которые могут подвергаться медленной коррекции в соответствии с требованиями времени» ^[10].

3. Преобладающие логико-семантические структуры, в которых выражается язык права соответствующей общности и которые характеризуют смысловую нагруженность и смысловые оттенки правовых понятий (долг, свобода, преступление, ответственность, право, вещь, собственность и т.д.).

4. Преемственность в истории соответствующей общности (народа, нации), цивилизации, государства как выражение их бытия.

5. Относительное институциональное постоянство, характеризующее порядок правотворческой и правоприменительной деятельности, управления обществом, разрешения споров о праве и преследования правонарушителей.

6. Укоренившиеся в политико-юридической практике традиции правотворчества, правоприменения, взаимоотношений между основными институтами общества (например, между верховной государственной властью и народом, между государством и церковью, между отдельными ветвями государственной власти).

Перечисленные структуры, лежащие в основе национальных правовых систем, могут быть охарактеризованы как достаточно устойчивые: хотя они и подвержены определенным изменениям, их динамика незначительна в сравнении с динамикой таких составляющих правовых систем, как, например, нормы, источники права или конкретные институты правотворчества и правоприменения.

Осознавая дискуссионность такого предложения, мы полагаем возможным объединить все вышеперечисленные структуры понятием онтоисторического (от греч. ὄντος – бытие) базиса правовой системы (далее также – ОИБПС). Представляется, что данное понятие, не использовавшееся ранее в юридической науке, позволяет осмыслить единство социального бытия в конкретном непосредственном его проявлении с историческими особенностями формирования соответствующей национальной правовой системы.

На наш взгляд, в праве нет ничего более фундаментального и постоянного, чем онтоисторические базисы правовых систем, структурные элементы которых лишь в очень незначительной степени подвержены эволюционным изменениям. Именно поэтому мы можем предположить, что любое искусственное вмешательство в структуры ОИБПС чревато глубочайшим кризисом правовой жизни общества, перестройкой правовых отношений (и следовательно, правопорядка), так или иначе связанных с названными структурами. Так, колониальные практики, осуществлявшиеся отдельными европейскими державами в XVIII – XX веках в азиатских, ближневосточных и африканских странах, привели к разрушению или существенному искажению онтоисторических оснований правовых систем колонизованных обществ, что выразилось, в частности, в подмене религиозных норм, обычаев и процедур правосудия, существовавших в этих обществах, деформированными представлениями, нормами и институтами колонизаторов ^{[11, 12, 13, 14]}. Посредством этой подмены социальные порядки покоренных народов были радикально трансформированы, а развитие правовых систем колонизованных обществ пошло в направлении, искусственно заданном извне, из Европы. Во многом именно по этой причине реализация многих политико-правовых институтов, характерных для так называемого «цивилизованного мира» на территории современных Азии, Африки и Ближнего Востока, не имеет особого успеха, перемежаясь кризисами, гражданскими войнами и периодически возобновляемыми (как правило, тщетными) попытками наконец-то встать на свой собственный, давно утерянный и забытый путь развития, вернуться к неким «изначальным» временам той или иной цивилизации. Во многом из-за этой масштабной подмены, не сохранившей нетронутыми институты доколонизационных социальных порядков покоренных европейцами народов, но и не сделавшей эти порядки тождественными правопорядкам европейских стран, бывшие колонии, а ныне – формально независимые государства, вынуждены постоянно разрываться между традиционным и привнесенным, локальным и якобы «универсальным», архаичным и присущим модерну. Даже после формального обретения государственной независимости они остаются зависимыми от политических и правовых институтов бывших метрополий, не в состоянии до сих пор разобраться с грузом противоречий и конфликтов, накопленных благодаря колонизаторам.

Так или иначе, потрясение основ, составляющих онтоисторический базис правовой системы, неразрывным образом сопряжено с наиболее глубоким состоянием кризиса правового порядка, который только можно представить. (Nota bene, мы сейчас не делаем вывода о том, что изменения в ОИБПС влекут за собой как следствие кризисы правопорядка, или что, наоборот, кризисные явления в рамках правопорядка выступают причиной изменений в ОИБПС – на данном этапе нашего исследования еще рано устанавливать причинно-следственные связи. Мы отмечаем лишь параллелизм этих двух явлений – трансформации внутри ОИБПС и внутри правопорядка.)

Но здесь, констатировав этот параллелизм, мы не должны упустить из вида еще один чрезвычайно важный момент, без которого дальнейшее рассмотрение кризисных состояний в праве будет бессмысленным. На уровне отдельных национальных правовых систем перманентные структуры, образующие онтоисторические базисы этих систем, чрезвычайно трудно, но принципиально возможно вычленить и проанализировать: для этого требуется глубокое знание истории развития соответствующей цивилизации, ее исконных и современных традиций, норм, особенностей правосознания, хода эволюции политико-правовых институтов, актуального состояния этих институтов и цивилизации в целом, и т.д. Однако современная политическая и правовая реальность определяется не изолированным и автономным бытием отдельных национальных политических и правовых систем, она носит глобальный характер, т.е. охватывает процессы, институты, нормы и отношения в масштабах всего мира. Политика, торговля, производство, распределение, информационные обмены, трудовая мобильность – все эти проявления общественной жизни давно носят без преувеличения глобальный характер. Развитие отдельных обществ настолько сильно связано с динамикой мировой экономики, геополитической обстановкой и тенденциями мировой культуры, что происходящее в одной точке земного шара практически с неизбежностью откликается в самых разных, казалось бы отдаленных регионах.

Термин «глобализация» является, пожалуй, одним из самых популярных современных понятий, используемых в научной литературе и публицистике. Не обошла тенденция рассматривать социальные явления с точки зрения глобализационных процессов и правоведение. В последние годы все настойчивее среди ученых-юристов провозглашаются идеи о существовании так называемого «глобального права», и хотя в подавляющем большинстве случаев эти идеи носят откровенно утопический, несбыточный характер, характеризуются склонностью приукрашивать действительность ^{[15, 16, 17]}, сама постановка вопроса выражает лишь несколько запоздалое и наивное признание свершившегося факта: право уже не является исключительно лишь внутринациональным явлением либо инструментом, позволяющим организовывать общение между отдельными народами (международное право, jus inter gentes), глобальная (т.е. уже не меж-, а наднациональная) правовая система существует – независимо от того, нравится это кому-то или нет.

Проблема заключается в том, что на глобальном уровне отыскать структуры, подобные онтоисторическим базисам национальных правовых систем, практически невозможно – по крайней мере, в настоящее время глобальные институты и нормы представляют собой явления, слабо связанные с конкретным бытием отдельных обществ; они, скорее, отдаляют осуществление власти и складывающуюся в результате такого осуществления нормативность от общественного бытия в его непосредственности и преемственности с традицией. При этом, так или иначе, вновь возникающие наднациональные политико-правовые структуры являются вызовом для национальных правовых систем, вольно или невольно трансформируя последние, детерминируя тенденции их развития. Вместе с расширением влияния глобальных институтов ускоряются процессы конвергенции национальных правовых систем. На структуры ОИБПС при этом не может не оказываться разрушительное воздействие: новые нормы, институты и отношения с неизбежностью вступают в противоречие с тем постоянным, что характеризует политико-правовое бытие отдельных народов.

Следует еще раз уточнить, что на данном этапе мы не делаем вывода о том, что процессы деформации онтоисторических основ национальных правовых систем являются непосредственной причиной некоего глубокого кризиса правопорядка, однако мы с уверенностью можем констатировать, что эти процессы сопровождают собой кризисные состояния правопорядка – т.е. можно предположить наличие общих предпосылок для того и другого явления. Мы должны учесть напряжение между современными наднациональными нормами и институтами управления, с одной стороны, и нормами и институтами отдельных национальных политико-правовых систем, между формирующимися структурами глобального (наднационального) порядка и порядками национальными. И наконец, мы вновь должны вернуться к тезису о том, что динамика правовой сферы связана отнюдь не только с динамикой в сфере экономики, что сводить право к «надстройке» над экономикой нельзя и что право по самой своей природе неразрывно связано с мышлением и особенностями бытия соответствующих цивилизаций. Иными словами, в основу анализа кризисных состояний правопорядка должны быть положены не только экономические факторы, но и факторы гораздо более обширного плана. Мы должны видеть правопорядок не просто в качестве системы определенных общественных отношений, ядром которых являются отношения экономические, – нам следует видеть в правопорядке и в праве вообще очень сложное, многоаспектное явление, рассматривать его в контексте широчайшего круга социальных явлений, ибо сам правопорядок составляет квинтэссенцию общественного, выступает ядром социального устройства.

Когда же наступает предельное состояние кризиса правопорядка и можно ли вообще такое состояние помыслить? Разобравшись в том, какое значение играют для права не замечаемые подчас внеэкономические факторы и сколь большую роль для правовой сферы играют бытийные основы жизни того или иного общества, мы должны констатировать, что даже смены экономического уклада, изменения в системе экономических отношений вплоть до перемены признаваемых и господствующих в обществе форм собственности отнюдь не всегда ведут к поистине фундаментальным, необратимым потрясениям в правовой сфере. Конечно, любая столь существенная перемена не может не влечь за собой перестройки законодательства и структуры государственного аппарата, сдвигов в массовом правосознании и т.п. Однако определенные фундаментальные структуры правовой сферы, включая особенности правового мышления того или иного общества, а также логику развития правовых и политических институтов, зачастую способны сохранять преемственность даже несмотря на революционные процессы, протекающие в обществе. Любая революция – удар по правопорядку, так или иначе влекущий за собой его изменение; в то же время далеко не всякая революция перечеркивает правовой порядок начисто, и логика правопорядка сменяется на противоположную лишь в редких случаях коренной смены социальных парадигм, когда вслед за трансформацией общественных отношений и социальных институтов меняются и лежащие в основании правопорядка базовые его понятия, языковые / логико-семантические структуры, когда «царства» и «полисы» древности перестают быть «царствами» и «полисами», становясь «национальными государствами» Вестфальской системы международных отношений, когда сами слова «закон» и «право» начинают означать нечто кардинально отличное от прежних своих значений, когда коренным образом изменяются представления общества о нормальном и запретном.

Столь фундаментальных трансформаций было не так-то много в известной нам истории человечества. С определенной долей условности, не претендуя на составление исчерпывающего перечня, мы можем отнести к ним: возникновение первых древневосточных «государств» (Вавилон, Египет); придание христианству статуса официальной религии в Западной Европе и последовавшее за этим образование порядка христианских государств; открытие и начало освоения Нового света; установление Вестфальского мира; победа первых буржуазных революций в Англии и Франции; окончание Холодной войны с утверждением либерально-капиталистической политической модели в качестве универсального норматива для всего земного шара («конец Истории»). Каждая из этих трансформаций знаменовала собой качественную перемену в модели общества, начало совершенно новой эпохи, принципиальную перестройку не только правовых, но и экономических, политических, культурных институций. Практически каждой из этих трансформаций предшествовал глубокий кризис исторически более раннего порядка.

Возможно, сегодня мы вновь становимся свидетелями некоего грандиозного переворота в политико-правовом бытии: формирующиеся глобальные структуры уже заявили о себе, вбив клин в онтоисторические базисы национальных правовых систем и необратимо повлияв на развитие национальных правопорядков; тем не менее, пока архитектура нового (глобального) порядка не ясна, и национальные системы продолжают самостоятельное развитие, которое уже не может не учитывать развития наднациональных институтов; при этом существенным образом меняется значение давно знакомых политико-правовых понятий, конструируется новое политико-правовое мышление с выстраиванием новых представлений о норме и долженствовании, тогда как многие традиционные представления становятся перед вызовом. Что это, если не кризис в самом буквальном смысле этого слова?