Конструктивизм в философии и математике: про и контра

Яшин Борис Леонидович доктор философских наук профессор, кафедра философии, Институт социально-гуманитарного образования, Московский педагогический государственный университет 117571, Россия, г. Москва, ул. Проспект Вернадского, дом 88, к.1 Iashin Boris Leonidovich Doctor of Philosophy Professor; Department of Philosophy, Institute of Social and Humanitarian education, Moscow Pedagogical State University 117571, Russia, g. Moscow, ul. Prospekt Vernadskogo, dom 88, к.1 jabor123@rambler.ru Другие публикации этого автора

В конце 70-х годов прошлого столетия в Западной Европе в области гуманитарного знания стал широко использоваться термин «конструктивизм». Он оказался наиболее приемлемым для того, чтобы акцентировать внимание исследователей на роли социальных ценностей, а также философских и методологических установок в профессиональной деятельности как отдельных ученых, так и того или иного научного сообщества, направленной на создание соответствующей их взглядам модели мира.

Многое из того, что в той или иной мере характеризует конструктивизм, обнаруживается в работах таких философов Нового времени как Томас Гоббс и Джамбаттиста Вико, различные конструктивистские идеи высказывали и использовали И. Кант, И. Г. Фихте, Г.В.Ф. Гегель и К. Маркс.

Сегодня методологический принцип конструктивизма, согласно которому знания не «извлекаются» познающим субъектом из объективной действительности, не «отражают» ее, а строятся (конструируются) им в виде различного рода моделей, стал одним из базовых не только в философии, но и в психологии (Джордж Келли – теория личностных конструктов, Жан Пиаже - генетическая эпистемология, Ульрик Найссер - психология восприятия, Пауль Ватцлавик – психотерапия, Эрнст фон Глазерсфельд – когнитивная психология), системной теории и кибернетики (Хайнц фон Фёрстер), антропологии (Грегори Бейтсон), нейробиологии и когнитивной науке (Умберто Матурана и Франсиско Варела), социологии (Альфред Шюц, Питер Бергер и Томас Лукман, Кеннет Дж. Герген и др.). А благодаря работам Эрнста фон Глазерсфельда, с этим термином стали связывать новое направление в эпистемологии, ставшее известным под названием радикального конструктивизма ^[1].

Радикальность радикального конструктивизма, по мнению самого Э. фон Глазерсфельда, состоит, прежде всего, в его разрыве с общепринятой традиционной теорией познания и предложением новой ее концепции, в которой понятие «знание» уже не соотносится больше с «объективной», онтологической действительностью. Оно определяется в ней однозначно как устанавливаемый порядок и организация чувственно воспринимаемого, опытного мира, который сам формируется в процессе жизни человека. Тем самым радикальный конструктивизм раз и навсегда отказывается от так называемого «метафизического реализма» ^[2].

Важнейшим методологическим принципом конструктивизма, отмечает И. Т. Касавин, становится идея о том, что знания, получаемые в философии, психологии, а также социологии «не содержатся непосредственно в объекте (в «объективной действительности») и не извлекаются из нее в ходе «движения от относительной к абсолютной истины», а строятся (конструируются) познающим субъектом в виде различного рода моделей, которые могут быть как альтернативными, так и взаимно дополнительными» ^[3].

Таким образом, операция конструирования оказывается в этом случае антиподом операции отражения, понимаемой как процесс воспроизведения, репрезентации (чувственного и/или понятийного) образа какого-либо объекта действительности в сознании (психике) человека, в той или иной мере соответствующего самому объекту.

Идеи неотражательной, конструктивной природы познания, языковой и социально-исторической обусловленности сознания, существенного влияния на процесс познания и осмысления окружающего мира индивидуальных конструктов, формируемых в онтогенезе, идеи множественности способов концептуализации событий и плюрализма истины в настоящее время широко используются в различных отраслях научного знания ^[4].

Чем же обусловлено то внимание, которое обращается на конструктивизм сегодня учеными и философами? Чем интересен он для современной эпистемологии, философии и науки? В чем состоит его привлекательность, сила и широта его использования?

Прежде всего, как мне кажется, это связано с тем, что такая разновидность конструктивизма как, например, «эпистемологический конструктивизм» выражает целый ряд особенностей современных наук о человеке и даже современной культуры в целом ^[5].

В рамках этого направления даются ответы на вопросы, которые взамен важнейшего теоретико-познавательного вопроса эпохи просвещения «Что мы должны знать?», поставила духовная и эпистемологическая революции XX века. Это вопросы, направленные не только на осознание возможностей и границ человеческого познания, но и на осмысление того, что представляет собой сам познающий субъект и какова его роль в познавательной деятельности. Это важно потому, что «мир, в котором мы живем, находится не вне нас и не является независимым от нас; мы создаем его в процессе познания, в процессе коммуникации, пользуясь языком, в процессе познавательной и преобразующей социальной деятельности» ^[6].

В целом же конструктивизм, по мнению А. В. Кезина, с которым я полностью солидарен, «является серьезной, сильной и современно звучащей философской концепцией», которая, вне зависимости от оценок ее содержания, «вывела многие умы из «догматической дремоты», привлекла внимание к философским проблемам, возникающим при анализе живых систем, и заставила еще раз серьезно задуматься над фундаментальным философским вопросом о возможностях и границах познания» ^[7].

Все это вместе взятое, с моей точки зрения, свидетельствует о том, что пробудившийся в двадцатом столетии интерес к конструктивизму в науке и философии во многом является следствием неудовлетворенности классической эпистемологией, осознанием ее ограниченности, а, значит, и слабости.

Основными недостатками этой господствующей на протяжении многих веков эпистемологии, по мнению В.А. Лекторского, являются критицизм, фундаментализм, нормативизм, субъектоцентризм и наукоцентризм ^[8].

Критицизм был связан, прежде всего, с чрезмерным недоверием относительно возможности познания, получения достоверного знания в рамках имеющихся метафизических систем.

Фундаментализм и нормативизм проявлялись в направленности теории познания на поиск такого фундамента знаний, который не вызывает никаких сомнений, на выявление таких знаний, соответствие которым может служить нормой. «Эпистемология в этом случае, - пишет В.А. Лекторский, - выступает как способ обоснования и узаконения новой науки, которая противоречит и старой традиции, и здравому смыслу, является чем-то странным и необычным»^[9].

Субъектоцентризм находил свое выражение в том, что в качестве несомненного и неоспоримого базиса, на котором можно строить систему знания, в классической эпистемологии выступал сам факт существования субъекта, а познание понималось лишь как факт индивидуального сознания, как то, что возникает, может быть даже в силу внешнего воздействия, всегда лишь «внутри» самого субъекта.

Наукоцентризм классической эпистемологии обнаруживал себя в абсолютизации значения научного знания по отношению к другим видам знания и когнитивных практик, в полной уверенности в том, что именно оно представляет собой высший тип знания, в котором с помощью особого языка описывается и объясняется то, что, как нам кажется, на самом деле существует в реальной действительности.

Перечисленные недостатки «старой» эпистемологии стали основанием для поиска новых подходов не только к пониманию процесса познания, но и к пониманию того, что собой представляет его результат – знание, для более глубокого осознания и более тщательной оценки роли субъекта в познании и т.п. Именно поэтому, как мне кажется, идеи конструктивизма оказались востребованными в теории познания, они легли на благодатную почву.

Из сказанного выше становится достаточно очевидным, что центральной идеей конструктивизма, имеющей непосредственное отношение к пониманию сущности процесса познания, является идея активного творения, создания субъектом познавательной деятельности в своих восприятиях, представлениях и мысленных образах окружающего его мира.

Вместе с указанными выше такими специфическими чертами эпистемологического конструктивизма как отрицание отражательной концепции знания, возможности получения объективного знания, а также трактовки знания как конструкции человеческого сознания, «как порождения понятийных структур и схем восприятия и действия», многие философы выделяют и следующие его характеристики:

- признание целью познания не объективность, а приспособление;

- отрицание классического понимания истины как соответствия знания об объекте реальной действительности, а вместе с этим - истины как таковой, как гносеологической (эпистемологической) оценки. Вместо понятия «истина» конструктивизм использует понятие «жизнеспособность»;

- представление о мозге, как операционально замкнутой, информационно непроницаемой системе, в силу чего «репрезентации окружающего мира обусловлены структурой когнитивной системы живого организма, а не объективными структурами окружающего мира»;

- отрицание единственности, уникальности знания и утверждение «равноправия» его различных видов ^[10].

Надо сказать, что благодаря перечисленным особенностям эпистемологического конструктивизма недостатки классической эпистемологии, отмеченные выше, в определенной мере, «снимались». Однако использование идей конструктивизма в современной эпистемологии и в науке не только не освободило их от «старых», хорошо знакомых исследователям проблем, но и детерминировало возникновение новых проблем, неразрешимых внутри конструктивистской парадигмы.

Вместе с тем, следует еще раз отметить такое важное достижение конструктивизма в целом, независимо от его разновидности - социальный, радикальный или эпистемологический – как лежащая в его основании идея творчества, с которой нельзя не согласиться.

Любой творческий процесс, если он, действительно, творческий, подразумевает создание человеком в своей интеллектуальной, мыслительной или предметной деятельности чего-то нового. Нового, по крайней мере, для него самого. Не важно, в какой сфере деятельности творит человек – наука, искусство, техника, обыденная жизнь … - это не имеет никакого значения. Главное здесь состоит в том, что в ходе этой деятельности возникает нечто, о чем не было известно, по крайней мере, самому субъекту или чего до сих пор не было в действительности. Это «нечто» и есть конструкцияв самом общем смысле этого слова.

«Известные современные ученые: социолог Н. Луман, нейробиологи У. Матурана и Ф. Варела, - пишет в одной из своих книг Л. А. Микешина, - стремятся показать, что система, структура, окружающая среда не существуют в природной или социальной реальности, а формируются в нашем знании в результате операций различения и конструирования, проводимых наблюдателем» ^[11].

У. Матурана, например, в статье «Биология познания», которую многие ученые и философы считают одной из его основных работ, говоря о процессе познания, указывает на то, что он никоим образом не представляет собой восприятие и описание некой независимой от субъекта, объективно существующей вселенной.

«Реальность, понимаемая как вселенная, состоящая из независимых сущностей, о которых мы можем вести речь, - пишет он, - это по необходимости фикция, принадлежащая чисто описательной области», а «фактически понятие реальности мы должны применять по отношению именно к этой области описаний, в которой мы как описывающая система взаимодействуем с нашими описаниями, как если бы они были независимыми сущностями … Человек живет в постоянно изменяющейся области описаний, которую он порождает путем рекурсивных взаимодействий в рамках этой области» ^[12].

Из сказанного следует, что в процессе познания, строго зависимом от субъекта, порождаются, строятся, конструируются знания, представляющие собой понятийные структуры и схемы восприятия и действия, которые в дальнейшем «встраиваются» в общую структуру субъективного опыта, не нарушая ее единства.

Очевидно, что эти «сконструированные» понятийные структуры и схемы восприятия и действия могут оказаться и не соответствующими имеющемуся у субъекта личностному опыту. В этом случае они либо будут отброшены, а их место займут новые конструкции, либо будут модифицироваться, изменяться до тех пор, пока не достигнут требуемого соответствия.

По сути дела, это не что иное, как метод «проб и ошибок», в ходе которого, например, на уровне восприятия, осуществляется выбор «той интерпретации сенсорных данных, которая является наиболее вероятной, если исходить из мира реальных объектов. Перцепция строит нечто вроде объект-гипотез» ^[13], сопоставляемых с объектными эталонами, сформировавшимися в памяти человека и закрепившимися в ней в процессе практической деятельности. Это подтверждается и работами Ж.Пиаже, который, опираясь на полученные им результаты экспериментов, показал, что субъект в своей познавательной деятельности опирается на редукцию нового опытного материала к уже существующим сенсомоторным и концептуальным структурам, сложившимся у человека в онтогенезе ^[14].

Процесс создания, конструирования осуществляется субъектом в рамках относительной свободы, которая «оборачивается постоянной необходимостью решать парадоксы и антиномии, преодолевать ошибки и заблуждения, а процесс познания оказывается весьма рискованным и ответственным мероприятием» ^[15] .

Остается вопрос, действительно ли способность к конструированию является уникальным свойством человека, представляющей собой неразрывное единство сознания и деятельности, вне которого невозможно создать ни один конструкт и ни одну конструкцию, или же она рождается и формируется в процессе генезиса и развития природы и общества?

В первом случае пределы обоснованию и объяснению конструктивно-креативной деятельности человека необходимо искать в глубинах человеческой субъективности, во втором - в природных и социальных закономерностях ^[15].

Несмотря на многообразие форм конструктивизма (эпистемологический, социальный, радикальный и др.) достаточно очевидно, что в целом он оказывается антиподом реализму. Это следует из того, что в реализме исследователи пытаются ответить на вопросы о том, что собой представляет реальность и возможно ли ее постижение. В конструктивизме же ищутся возможные способы построения объекта, в процессе которого и возникает знание о нем. Иными словами, в первом случае речь идет о «знании что», а во втором – о «знании как» ^[16].

В двадцатые годы прошлого столетия в связи с попытками решения проблем, возникших в обосновании математики, наряду с программами логицизма, формализма и интуиционизма была создана программа математического конструктивизма, которая в дальнейшем оказала существенное влияние на развитие эпистемологии.

Фундаментальной идеей конструктивной математики является идея конструктивного процесса, процесса построения некоторого объекта А, одинакового с объектом А. Один из создателей этой ветви неклассической математики А. А. Марков, например, утверждал, что она представляет собой абстрактную, умозрительную науку «о конструктивных процессах, о нашей способности осуществлять такие процессы и их результатах - конструктивных объектах»^[17].

Наиболее простым и понятным примером такого рода объектов являются слова в алфавите с фиксированным набором знаков – букв. Каждое слово в этом случае получается в результате его построения (написания) из этих знаков буква за буквой. В качестве частного случая здесь могут быть натуральные числа, которые строятся из алфавита {0, 1} как слова, которые начинаются с нуля и не содержат никаких других его вхождений: 0, 01, 011, 0111, и т.д. Еще одним вариантом таких конструктивных объектов могут служить рациональные числа, получаемые тем же способом, что и натуральные из алфавита, в котором кроме знаков «0» и «1» наличествуют знак вычитания - «-» и знак дроби - «/», т.е. {0, 1, - , /}.

По утверждению А. А. Маркова смысл конструктивной математики в том, что в ее рамках исследователи работают лишь с конструктивными объектами, опираясь лишь на понятие абстрактной потенциальной осуществимости, оставляя за пределами своей деятельности абстракцию актуальной бесконечности. Кроме этого в области конструктивной математики игнорируют «чистые» теоремы существования. Это связано с тем, что в ней существование объекта с заданными свойствами признается лишь в том случае, когда указывается способ потенциально осуществимого построения объекта с этими свойствами.

«Таким образом, - пишет он, - конструктивисты и «классики» по-разному понимают самый термин «существование» в связи с математическими объектами. Впрочем, есть все основания думать, что «классики» вообще не вкладывают в этот термин смысла, поскольку они никогда не поясняют его. Конструктивному пониманию существования математического объекта соответствует конструктивное понимание дизъюнкций - предложений вида «Р или Q». Такое предложение тогда считается установленным, когда хотя бы одно из предложений Р, Q установлено как верное. Это понимание дизъюнкции не дает оснований считать верным закон исключенного третьего: «Р или не верно, что Р» ^[18].

Очевидно, что конструктивная математика обладает определенной спецификой. Наиболее важными ее отличиями чаще всего считают:

- наличие своей собственной - конструктивной - логики, в которой игнорируются законы исключенного третьего и двойного отрицания;

- признание того, что выводимость формулы «jÚy» влечет выводимость формулы «j» или формулы «y», а выводимость формулы $x j(x) предполагает выводимость «j(t)» для какого-либо конкретного терма вида t.

- принятие тезиса Черча, в соответствии с которым любая вычислимая в интуитивном смысле функция считается рекурсивной.

Оценивая вклад конструктивной математики в развитие математической науки в целом, Н. Н. Непейвода в одной из своих работ пишет, что «ориентация на построения в принципе, а не в реальности, позволила конструктивизму разработать ряд красивых систем, имеющих большее отношение к реальности, чем те, которые с самого начала ограничивали себя ориентацией на непосредственную применимость ^[19].

С такой оценкой нельзя не согласиться, так как конструктивная математика в своей совокупности со своим методом, а также понятиями абстракций потенциальной осуществимости и отождествления, рекурсивной функции, нормального алгорифма, конструктивной последовательности и др., действительно, оказалась надежным фундаментом для разработки новых подходов в области математического анализа.

На этом фундаменте была построена конструктивная теория функций действительного переменного, доказана теорема о непрерывности конструктивных функций, эффективно развиваются конструктивные теории дифференцирования и интегрирования, конструктивный функциональный анализ, рождаются новые методы исследования математической реальности.

Математический конструктивизм, как уже было сказано выше, оказал существенное влияние не только на развитие математики, но и эпистемологии. Рассматривая его в качестве одного из вариантов конструктивизма в эпистемологии, исследователи выходят за границы собственно математического знания и сталкиваются со множеством вопросов философского характера, которые до сих пор не имеют однозначных ответов.

Одним из таких вопросов является вопрос о том, что означает для математики принятие позиции конструктивизма?

Представители предикативного и социального конструктивизма (Ч. Феферман, Т. Тимошко, Р. Херш, П. Эрнест и др.), например, предлагают ответ, суть которого сводится к тому, чтобы считать математику эмпирической наукой, теории которой представляют собой социальные конструкты, а их «качество» зависит от характера изменений, которые происходят в социальной реальности.

Рубен Херш, например, в одной из своих работ утверждал, что математика – это часть культуры, что её нельзя рассматривать вне человеческой деятельности, вне социокультурного контекста. Математические объекты создаются людьми, а не произвольно, и зависимы не только от характера деятельности с этими объектами, но и от потребностей науки и повседневной жизни ^[20] .

Еще один представитель социального конструктивизма в математике Пол Эрнест, стремясь «выработать особую форму философии математики», исходит из того, что «знание не пассивно присваивается, а активно конструируется». При этом он акцентирует внимание на том, что любая теория, включая и математическую, являются результатом социального согласия; что в ходе их разработки «вырабатываются образцы и правила использования языка»; что математика есть не что иное как «теория форм и практик, которые возникают вместе с языком» ^[21].

Очевидно, что П. Эрнест, говоря о природе математики, связывает ее с языком, что во многом сходно с идеями Рэндана Коллинза, сформулированными им в работе «Социальная реальность математики и естествознания». В ней он неоднократно подчеркивает, что математика – это социальный дискурс. Она представляет собой социальную реальность именно потому, что «она неизбежно является дискурсом в некотором социальном сообществе», в силу того, что «каждый, кто причастен к математике, даже на уровне понимания уравнения элементарной арифметики, включен в некую форму социального дискурса и некоторую сеть учителей и исследователей, делающих открытия» ^[21].

Но кроме этого, математика, по мнению Р. Коллинза, социальна еще и потому, что её предметом «являются операции, а не вещи», эти математические операции «социальны, начиная от элементарного уровня счета и далее», и не только потому, что мы учимся считать у кого-то другого, а еще и потому, что, считая, мы осуществляем определенную социальную деятельность.

Социальность математики, с его точки зрения, проявляется не только на уровне элементарной, но и на уровне высшей математики. «Социальная структура математики, - пишет Р. Коллинз,- имеет вид пирамиды. В основании находится огромное сообщество тех, кто использует конвенции счета и арифметики. На каждой более высокой ступеньке располагаются сообщества все более специализирующихся и эзотерически мыслящих математиков – сети, в которых коммуникативные операции и конвенции более низкого уровня берутся в качестве предмета абстрагирования и рефлексивного обобщения» ^[22] .

Позиции социального конструктивизма в математике косвенным образом усиливают сторонники контекстуализма, которые в своих рассуждениях о природе математического знания, ссылаются на то, что на разных континентах, у разных цивилизаций, у разных наций и этносов вполне возможны свои собственные математики. Поэтому, они предлагают изучать математические реалии «в самой тесной связи со средой существования математических представлений», обращая внимание на, так называемую, фолк-математику и/или этноматематику, где природа математики трактуется как элемент «национальной, этнической культуры в существенно большей степени, чем формальной системы» ^[23].

В рамках этноматематики, например, имеющей широкое распространение в современном мире, обосновывается положение о том, что математика представляет собой социокультурный феномен и находится в прямой зависимости от тех жизненных реалий, в которых мы существуем. Что человеческая мысль может предложить не один, а множество различных способов количественного восприятия мира. Что принятая современной математикой парадигма на самом деле является всего лишь одной из возможных парадигм. ^{[24, 25, 26]}.

Идея социокультурной обусловленности математического знания и науки в целом далеко не нова. Ее отстаивали в своих работах такие известные во всем мире философы, как О. Шпенглер и Н. Я. Данилевский.

Первый из них, обосновывая эту идею, обращается к математике, которая, по его мнению, запечатлевает в себе разное отношение к миру вещей людей, принадлежащих к разным культурам. «Существует, - пишет он, - несколько миров чисел, потому что существует несколько культур. Мы встречаем индийский, арабский, античный, западноевропейский числовой тип, каждый по своей сущности совершенно своеобразный и единственный, каждый являющийся выражением совершенно особого мирочувствования, символом отграниченной значимости, также и в научном отношении принципом распорядка ставшего, в котором отражается глубокая сущность именно этой, и никакой другой души, той, которая является центральным пунктом как раз соответствующей, и никакой другой культуры. Таким образом, существует несколько математик» ^[27].

Второй, утверждает, что каждая из наук, взятая в отдельности, как и наука в целом, имеет национальные особенности. Нет сомнения в том, - пишет Н. Я. Данилевский, что «все эти особенности в приемах мышления, в методах изыскания», неслучайно «рассеяны между людьми, или сгруппированы по национальностям», они сгруппированы точно так же как «сгруппированы нравственные свойства, эстетические способности». Поэтому-то «и наука по необходимости должна носить на себе отпечаток национального, точно так же, как носят его искусство, государственная и общественная жизнь – одним словом, все проявления человеческого духа» ^[28].

Возвращаясь, собственно, к конструктивизму, полагаю необходимым отметить, что базовая идея социальных конструктивистов о том, что знание (в том числе и математическое) есть социальный конструкт вместе с их рассуждениями о включенности науки (и математики в том числе) в социокультурный контекст, приводят, как вполне обоснованно показывает З. А. Скулер, к невозможности объяснения причин принятия тех или иных утверждений и теорий. В этом случае не «работают» ссылки ни на их «особую идеальную реальность», ни на всеобщие априорные структуры, присущие трансцендентальному субъекту»: развитие науки и, в частности, математики не предопределено ни тем, ни другим, а зависит от культурных и социальных факторов ^[29].

В рассуждениях социальных конструктивистов есть и другие изъяны, которые свидетельствуют о невозможности признания в полной мере их правоты относительно того, что система математического и научного знания в целом является социальным конструктом. Об этом пишут многие отечественные философы.

Отмечая слабости социального конструктивизма, В. А. Лекторский, например, пишет, что он не может свести все реальные процессы к конструкции в силу того, что нельзя пренебречь тем, что социальные процессы, конструирующие познание, знание и мир субъективности, существуют вполне реально. Так же реально существуют и люди, осуществляющие совместную деятельность, и созданные ими предметы, «в которых объективированы социальные и культурные смыслы». Поэтому непонятно, «почему нужно отказывать в реальном существовании природным процессам» ^[17].

Не свободен от недостатков, с его точки зрения, и эпистемологический конструктивизм, сторонники которого, «не могут объяснить, почему нужно переходить от одной конструкции к другой – ведь с их точки зрения вне конструкции вообще ничего не существует. Разве что считать построение новых конструкций своеобразной игрой, имеющей чисто эстетический смысл» ^[17].

При всех отмеченных недостатках конструктивизма (как эпистемологического, так и социального, в том числе и в такой его форме как радикальный), необходимо отметить и то, что он на новом уровне достаточно остро и акцентированно воспроизводит вопросы хорошо известного спора между реалистами и антиреалистами. Спора, который имеет непосредственное отношение к фундаментальным основаниям научного знания. Поэтому, каждый шаг на пути поиска ответов на эти вопросы следует приветствовать, хотя бы потому, что эти поиски рождают новые мысли, новые идеи.

В этой связи мне кажется интересной и продуктивной идея В. Т. Мануйловао том, чтобы такой поиск, например, «в области исследования математического знания по отношению к его конструктивности вести на основе синтеза следующих концепций: (1) собственно математической конструктивности (в рамках математического знания и его собственных оснований); (2) метатеоретической конструктивности в рамках аналитической и конструктивной философии и методологии науки; (3) концепций конструктивности в «философии математики» (как традиционной: Платон, Аристотель, Декарт, Лейбниц, Кант, так и современной: Рассел, Витгенштейн, Гуссерль, экзистенциализм, герменевтика и т.д.)» ^[30].

В дальнейшей работе по поиску путей вышеназванного спора, с моей точки зрения, следует иметь в виду, прежде всего то, что результаты, достигнутые современной наукой (в частности, когнитивистикой), предоставляют достаточно весомые аргументы, подтверждающие реалистическую интерпретацию познавательного процесса и его результата – знания. Она не только способствует более глубокому пониманию и более адекватному объяснению научных фактов, но и открывает возможности для разработки таких исследовательских программ, которые в рамках анти-реалистической эпистемологии были бы невозможны.