Модернизационные проекты и практики в историческом опыте России

История российской модернизации – это история геополитических, экономических и культурных отношений России и Европы. Так сложилось исторически, на это было и остается множество причин. Главная из них связана с близостью культур, развивавшихся в общем русле христианского видения мира. Суть проблемы четко сформулировал культуролог, искусствовед и историк В.В. Вейдле: «Европа – многонациональное единство, неполное без России, Россия – европейская нация, неспособная вне Европы достигнуть полноты национального бытия» ^{[1, c. 149]}. Ещё ранее смысл проблемы выразил Вл. Соловьёв: «Россия, при всех своих особенностях, есть одна из европейских наций. … Только при самом тесном внешнем и внутреннем общении с Европой русская жизнь производила действительно великие явления (реформы Петра Великого, поэзия Пушкина). Это не мешало, конечно, России представлять и на пути национального обособления многие оригинальные черты, не свойственные никакой другой европейской нации» ^{[2, c. 353]}. Но понимание этого факта в разные периоды истории принимало разноречивый характер. Вот и сегодня, когда модернизационные преобразования, охватившие все регионы мира принимают чётко выраженные национальные черты, его интерпретация приобретает тревожное звучание.Со всей остротой встал вопрос, как усилиями народов Европы и России сделать совместное существование на исторически сложившемся общем для них пространстве достойным, как, отстаивая национальные, геополитические и экономические интересы, не впасть в варварство, не спровоцировать эскалацию насилия. Следует ли в решении этого вопроса полагаться только на политиков? Обращение к истории российской модернизации, к разрабатывавшимся и реализованным проектам и моделям трансформации жизненного уклада российского общества помогает увидеть возможные решения сегодняшних проблем. Эти преобразования, направленные на экономическое развитие страны, учитывали гуманистическую составляющую модернизации, ориентирующую на понимание инновационного развития в единстве с развитием культуры и демократических принципов общежития. Такая направленность модернизационных проектов имела исторические, отвечавшие вызовам времени основания, поэтому обращение к ним имеет не только познавательный, но и конструктивный смысл.

Реформами Петра I начинается новая страница в истории российского государства. Они стали после принятия христианства первой масштабной попыткой включения России в общеевропейский ход развития. Эти реформы, как убедительно показала в своём исследовании В.Г. Федотова, не были модернизацией в её «классической форме» т.е. переходом от традиционного общества к современному ^[9]. Но они, во-первых, означали для России вступление на путь инновационного развития (и в этом смысле были началом именно модернизации), во-вторых, сопровождались принятием ею идей Просвещения. Реформы молодого самодержца выражали назревшие потребности российского общества в модернизации его социально-экономического уклада и государственного устройства. «Пётр явился вовремя: опоздай он на четверть века, и тогда – спасай или спасайся, кто может!», – был уверен В.Г. Белинский ^{[3, c. 35]}. Такой же оценки придерживался и П.Я. Чаадаев, считавший, что, если бы Пётр не вошёл в нашу историю, страна, кто знает, могла бы стать шведской провинцией.

Внутренняя зависимость нового от прошлого есть всеобщий историософский закон, суть которого в том, что никакие изменения в общественном устройстве, никакие социальные реформы не имеют социально значимых последствий, если они не вызваны настоятельной потребностью в них историческим движением общества. Реформы Петра I – не исключение, а лишнее подтверждение этого непреложного закона: они были завещаны XVIII столетию концом XVII столетия. Пётр I интенсифицировал те процессы, начало которым положил Иван III и Алексей Михайлович (расширение контактов с Европой, объединение Руси в московское Великорусское государство), резко развернув их в сторону преобразования политико-управленческих, культурных и религиозных институтов страны. Правда, повторим, эти преобразования в итоге не сложились в чёткую модель развития по пути модернизации – страна вплоть до начала XIX века продолжала жить в рамках традиционного общества. Усилия Петра и проводимые им реформы имели целью прежде всего укрепление военного могущества страны, обеспечение неприкосновенности внешних границ созданной им империи ^[4].

Все нововведения Петра I были подчинены одной идее, которой он не изменял никогда – превращению страны в Великую Россию, включённую на равных правах с другими государствами в европейское политическое и культурное пространство. Во имя этой идеи осуществлялись преобразования в экономике, в институциональной структуре власти, в сфере культуры. Её практическому достижению царь подчинил все силы народа и ресурсы страны. Национальное своеобразие начавшейся модернизации определяла именно эта цель. Она же требовала «быстроты и натиска» осуществляемых преобразований, утверждавшихся зачастую далеко не цивилизованными средствами. Но не будем забывать, что и жизнь страны несла на себе печать варварства, что Россия лишь вступала в эпоху Просвещения. Поэтому, давая оценку реформаторской деятельности Петра, следует признать, что главным в ней было то, что они открывали новые возможности для участия России во всемирно-историческом процессе. В актуализации этих возможностей состоит главная заслуга Петра перед российской историей. К.Д. Кавелин, говоря о его месте в истории России, писал: «Было бы ошибочно думать, что Пётр – какая-то случайность в русской истории. Можно доказать положительными данными, что все его преобразования, не исключая ни одного, были постепенно приготовлены предшествующим временем и развитием. … Пётр – фокус, в котором они внезапно сосредоточились и ярко разрешились» ^{[5, c. 163-164]}. Такой же оценки придерживался С.М. Соловьёв, отмечавший, что «Пётр Великий явился не как нечто случайное, но как порождение древней Руси, чувствовавшей своё полное банкротство материальное и нравственное, но не умевшей найти средства удовлетворить этой потребности, делавшей постоянные попытки, но попытки неудачные. Нужен был человек, который бы соединил все силы народа и устремил бы их к одной цели. Вот значение Петра, вот в чём состоит его величие! … Если бы то, что он задумал, было делом только одной его личности, его каприза, то это дело разрушилось бы сейчас же после его смерти» ^{[6, c. 41]}. Дело Петра не разрушилось после его смерти ещё и потому, что, начиная с эпохи Петровских реформ, служение идее превратить Россию в великую державу (правда, через служение верховной власти, государю), входит в структуру национального сознания в качестве гражданской и моральной нормы. «Петру, – писал В.О. Ключевский, – принадлежит важная заслуга первой попытки дать бесформенной и беспредельной власти нравственно-политическое определение… Настойчиво твердя в своих указах о государственном интересе как о высшей и безусловной норме государственного порядка он даже ставил государя в подчинённое отношение к государству как к верховному носителю права и блюстителю общего блага. На свою деятельность он смотрел как на службу государству, отечеству» ^{[3, c. 114]}. Эта парадигма понимания и принятия власти сохранится надолго на уровне общественного и индивидуального сознания.

Поставленная цель предполагала наличие необходимого интеллектуального и культурного потенциала. Таким потенциалом страна не обладала, что однозначно подтвердила поездка царя и снаряжённого им «Великого посольства» в Европу. Европа, по выражению В.О. Ключевского, открылась молодому Петру «в виде шумной и дымной мастерской с машинами и кораблями, верфями, фабриками, заводами, … обилием книг, газет» ^{[7, c. 25]}. Сравнение по возвращению домой было неутешительным: поголовная безграмотность и невежество, отсутствие чётко (и честно) работающего чиновничьего аппарата, сильной регулярной армии, фабричного производства, газет, системы светского образования.

По окончанию путешествия Пётр сразу приступил к реформам. К этому толкало и поражение, нанесённое в 1699 году шведским королём Карлом XII. Оно заставило обратиться к модернизации армии, к созданию военного флота на Азовском и Балтийском морях. Как позднее напишет Пушкин, «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и громе пушек». В устье Невы (что символично и не случайно – в IX веке здесь начинался великий путь «из варяг в греки») был заложен город-порт Петербурх, по замыслу «русский Амстердам», открывавший России выход через Балтийское море в Европу. Закрепившись на берегах Балтии, Россия заставила посмотреть на себя как на часть Европы. В этом смысле, по справедливому замечанию В.К. Кантора, Санкт-Петербург стал городом, «структурировавшим» все начинания Петра ^[8]. Для Европы город стал олицетворением новой России, заставившим смотреть на неё и с удивлением, и с почтением, и с затаённой опаской. Изначально Санкт-Петербург был не только военным портом, но и городом-колыбелью новой российской культуры. Можно сказать, что он был создан Петром I и Пушкиным, и в соединении этих двух значимых для отечественной истории имён, кроется свой смысл исторических преобразований российского самодержца. Гений Пушкина дал России не только его самого, но и Данте, и Шекспира, и Гёте, а потому и Гоголя, и Льва Толстого, и Достоевского, и Чехова. Пушкин не в меньшей степени, чем Пётр I, «Европу России вернул, Россию в Европе утвердил» (В.В. Вейдле). В его творчестве не меньше, чем во всех последующих переворотах и революциях, свершилась судьба России, благодаря ему она обрела свой неотъемлемый голос в общем хоре европейских голосов.

В контексте совершаемых преобразований особое значение имели реформы в сфере образования. Уже в начале XVIII века были созданы первые светские школы, сыгравшие свою роль в качестве своеобразных «форпостов» отечественной системы образования. Были открыты пушкарская, навигационная (математическая), инженерная, цифирные школы, выполнявшие функцию начального обучения, медицинские училища, готовившие фельдшеров для армии. Введение гражданского шрифта позволило основать первую публичную газету «Ведомости». Этому сопутствовало открытие Публичной библиотеки, первого отечественного музея (Кунсткамеры). В 1725 году была создана Петербургская Академия наук. Пётр решительно встал на борьбу с необразованностью и «леностью ума» подрастающего поколения, на которое делал ставку в развитии своих начинаний. И не ошибся – «птенцы гнезда Петрова» (А.С. Пушкин) ещё заявят о себе своими деяниями в пользу отечества спустя много лет после смерти реформатора.

Когда положение России в европейском мире определилось, последовала цепь преобразований, направленных на модернизацию государственного управления. Пётр перестроил весь государственный аппарат, используя в качестве образца шведские учреждения, приспосабливая их к российским условиям. Были определены полномочия Сената, вместо прежних приказов были созданы коллегии, взамен патриархии утверждён статус Синода, введена Табель о рангах, открывавшая возможность неродовитым чиновникам переходить в разряды дворянства. Одновременно была проведена губернская реформа, учреждены городские магистраты. Основанные Петром I учреждения просуществовали долго: Сенат и Табель о рангах – до 1917 г., Синод – до 1918 г., губернское деление – до 1924 г. По свидетельству историков, с 1700 по 1720 гг. было издано более 1700 законодательных актов. Большинство из них касались модернизации армии и флота, строительства заводов и фабрик, закладки новых городов. К концу Северной войны были отменены жёсткие монополии в сфере экономики, стало поощряться частное предпринимательство. Одновременно усилился и бюрократический надзор верховной власти, которая, опираясь на разросшийся чиновничий аппарат, держала под контролем развитие промышленности и торговли. Эта черта хозяйствования надолго сохранится в российской практике. С её отголосками мы сталкиваемся и сегодня, к сожалению, не затрудняя себя рефлексией по поводу того, почему они носят столь устойчивый характер и при любых преобразованиях и переменах с завидным постоянством входят в ткань последних.

Одновременно с модернизацией управленческих структур и армии расширялись пределы Российского государства на востоке. На путях первопроходцев строились города-крепости, обозначая новые границы государства. Основанием политики в отношении присоединённых земель была практика социальной ассимиляции, при которой верхи местной власти и национальная элита включались в состав господствующих сословий России. Пётр I сумел подняться над культурно-политической самобытностью Востока и Запада, что стало залогом успеха осуществляемых им преобразований. Правящая российская элита XVIII–первой четверти XIX века отличалась пестротой национального состава и была, можно сказать, достаточно космополитична, а точнее, толерантна по отношению к культуре и национальным традициям народов, населявших страну. Строя новую государственность на этом принципе, Пётр дал мощный импульс социальной активности своим подданным, заставив их поверить, что шанс есть у каждого безотносительно к конфессиональной и национальной принадлежности. (Формула С.С. Уварова «православие, самодержавие, народность» будет «детищем» Николая I).

Московское государство перерождалось в Российскую Империю. Перерождалось не стихийно, а следуя определённому вектору и общей, объединяющей все процессы идее формирования Великой России. Создавая государство-империю, Пётр утвердил новую государственную символику, ибо хорошо понимал, что она является значимым фактором интеграции населяющих страну народов вокруг власти. Было введено новое знамя, была утверждена близкая к европейской военная форма для различных полков, был осуществлён перенос столицы за пределы исконно русских земель. В язык канцелярий была внесена иностранная терминология, заметно изменился характер публичного поведения. Знаменательны слова, сказанные Петром, когда за заслуги перед отечеством Сенат удостоил его титулом Императора: «Россия, – сказал Пётр, – не будет очередной Византией, павшей от собственной слабости и ничтожества». Эти слова нового императора адекватно выражали характер его деятельности, они же дают основание оценивать эту деятельность как сознательное следование историософскому выбору, отвечающему перспективам исторического развития страны. Примечательно, что именно в царствование Петра место религиозной мифологемы XVI века «Москва – третий Рим» заняла идеологема «Великая Россия». Как известно, в своей классической форме мифологема была сформулирована старцем псковского Елизарова монастыря Филофеем в его послании царю Ивану Васильевичу около 1530 года, в котором он писал: «Храни и внимай благочестивый царь тому, что все христианские царства сошлись в одно твоё, что два Рима пали, а третий стоит, четвёртому же не бывать». В 1598 году эта формулировка была закреплена в «Уложенной грамоте Московского Освящённого Собора» и вплоть до начала XVIII в. властью и обществом воспринималась в качестве модели развития страны. Пётр I идее избранничества противопоставил исторический вектор Нового времени.

Размах и глубина осуществлённых преобразований за короткий срок включили Россию в общее движение европейских народов, но главное, сделали это включение для неё необратимым. Иными словами, петровскими реформами была определена для страны историческая «точка невозврата». Вл. Соловьёв сравнивал значение деятельности Петра I с крещением Руси св. Владимиром, характеризуя обоих как исторических деятелей, в свои деяниях намного опережавших потребности развития страны, т.е. следовавших, как сказали бы мы сегодня, принципу «на опережение». Реформы Петра актуализировали духовные смыслы национального самосознания, когда нация ещё только формировалась, и эти смыслы были соотнесены с идеалами, которые ещё только прорастали сквозь толщу народного менталитета. Ими стали интегрирующие российский народ в единое социально-культурное целое идеи Общего Блага и Защиты Отечества. Знаменательно, что и сам Пётр смотрел на свою деятельность как на служение этим идеалам, что стало первой попыткой дать власти нравственно-политическое определение.

Естественно, что модернизация, осуществляемая Петром, утверждала силу и право самодержца ибыланаправлена на утверждение абсолютной монархии, приближающейся по своей сути к полицейскому государству. В воинском Артикуле, включённом в свод законов Государства Российского, было записано: «Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответа дать не должен; но силу и власть имеет свои от государства и земли, яко христианский Государь, по своей воле и благомнению управлять». Примечательно, что в Артикуле религиозное обоснование самодержавия заменено властью, которую самодержец имеет от Государства и земли. Вся инициатива каких-либо преобразований в стране могла исходить только сверху, т.е. от императора. Эта черта надолго останется ведущей для будущих реформ, правда, приобретя со временем дополнительный смысл: «сверху» – значит во избежание нежелательной инициативы «снизу». Для Петра более поздний смысл «формулы» не имел значения, поскольку он понимал, что размах задуманных преобразований невозможен без активной поддержки именно «снизу». Этим «низом» для него были дворянство, торговцы и начинающие предприниматели, получившие по его воле простор для своей деятельности. Их он не опасался.

Осуществлявшиеся в стране модернизационные преобразования шлипараллельно с процессом секуляризации культуры. Пётр «прорубил окно в Европу» не потому, что ему было «тесно» и «темно» (хотя и поэтому тоже), а потому и для того, чтобы Россия увидела Европу как «другую» культуру и «посмотревшись» в неё, как в зеркало, нашла решение своих проблем. Для уверенности в правоте своих действий у него были весомые исторические основания: приняв антично-византийские основы европейской культуры через восточное христианство, страна включила себя в европейское культурное пространство на правах «части целого», что ещё в XII веке определило ей быть не Востоком, а именно Европой. Он понимал, что древняя Русь уже в силу «византийского воспитания» обладала основными предпосылками европейского культурного развития. Позже Европа услышит в свой адрес немало нелицеприятной критики, но это будет тогда, когда собственные успехи внесут поправки в сложившиеся политические и культурные идеалы, а Европа даст неоспоримые свидетельства необоснованности своих притязаний на абсолютное первенство в культурном творчестве. Но в XVIII веке Россия в лице Петра согласилась на роль ученика, дабы понять, как устроен европейский цивилизованный мир и в какой мере следует принимать его для себя в качестве образца. Заметим, что при этом он решался и на такие признания: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом» ^{[7, c. 196]}. «Задом» к Европе Россия не повернётся никогда, но через несколько десятков лет, когда проблема «Россия – Европа» станет предметом историософской рефлексии, Европа услышит твёрдые заверения о культурно-историческом призвании России «стать впереди всемирного просвещения», поскольку история даёт ей на это права «за всесторонность её начал» (А.С. Хомяков), услышит, что «XIX век принадлежит России» (И.В. Киреевский). С этого момента Россия, признавая свою культурную связь с Европой, будет смотреть на неё как бы «с другого берега».

Пётр I преуспел в главном: он создал плацдарм для небывалого духовного взлёта страны, для появления российской дворянской культуры, соравной европейской, органично соединившей в себе «западность» и «русскость». Эта культура несла в себе открытость новому, способность увидеть по-своему то, что уже было видено другими, принять в себя то, что ранее не виделось никем. Новизна и значимость Петровских реформ были не в западничестве, и не в вестернизации, элементы которой, конечно, имели место, порой проявлялись с навязчивой (а иногда и с уродливой) настойчивостью, а в создании условий для развития собственной светской культуры, сыгравшей решающую роль в историческом движении страны по пути общечеловеческого развития. Культурная «перестройка» общества входили в контекст модернизационных преобразований на правах необходимой составляющей, придавая им в конечном итоге сбалансированный характер. Правда, культурные изменения затронули малочисленный социальный слой, именуемый в то время обществом, а не о население страны.

Конечно, и в сфере культуры инициативы Петра и его восприемников осуществлялись сложно, а порой принимали неприемлемые для цивилизованного общества формы. И тем не менее главный итог модернизационных преобразований, начатых Петром и продолженных императрицами Елизаветой Алексеевной и Екатериной Великой, был бесспорно позитивным: Россия встала на путь европейского развития, признав своими цивилизационные завоевания западной Европы. Как сказал В.Г. Белинский, реформы Петра I, определившие лицо России в XVIII столетии, сделали следующие поколения «европейскими русскими и русскими европейцами».Такое осознание значимости петровских реформ придёт к середине будущего столетия, когда их результаты «прорастут толщу российского общества» (С.М. Соловьёв). А пока, в эпоху Петра, они лишь актуализировали и расширяли возможности вхождения России в европейское пространство, в котором она уже к концу XVIII века станет играть свою роль. Как справедливо отмечает В.Г. Федотова, начатая Петром модернизация российского общества положила начало «процессу вступления на путь достигнутого в это время Западом уровня модернити (современности)» ^{[9, c. 301]}.

Итак, реформы Петра I открыли России путь к инновационному развитию и в этом состоял главный смысл начатых им преобразований. К первой четверти XIX века Россия догнала по своему военному могуществу Европу, а после войны 1812 года начала диктовать свои «правила игры» на европейском политическом пространстве. Этот этап отечественной истории стал временем наибольшего сближения с западным миром, а отечественной культуры с европейской культурой. Было только одно «но», затруднявшее видеть Россию европейской державой – сохранение крепостного права. Лишь следующая модернизация, которая начнётся спустя 130 лет после смерти Петра I, будет ознаменована его отменой, а её инициатор Александр II по этой причине войдёт в историю страны под именем Александра Освободителя. Его реформы возвестят о трансформациях во всех сферах жизни российского общества в направлении его капитализации. Запад станет образцом развития, капитализм – целью, догоняющая модернизация – способом её достижения. Как и преобразования Петра I , реформы Александра II будут осуществляться по инициативе власти и при поддержке «служилой интеллигенции». Но у этого союза будут свои особенности, определяемые новыми вызовами времени.

Начиная с пятидесятых годов XIX века над страной нависла опасность глубочайшего кризиса, возникшего в связи с поражением России в Крымской войне. В качестве выхода из него самодержавием была осуществлена серия реформ, открывавших вхождение России в капиталистическую цивилизацию на основе приобщения к научно-техническим достижениям Европы. Страна встала на путь «догоняющей модернизации», национальной особенностью которой явилась тенденция к единению социально-политических, экономических и культурных преобразований. Этот факт в первую очередь и объясняет её столь удивительный успех. Реформы Александра II подготовили условия экономического роста, развитие товарного производства, активизировали индивидуальное предпринимательство, становление гражданского общества на адекватной ему социально-экономической и юридически-правовой базе.

Если реформы осуществляются « сверху», их успех невозможен без решительных действий власти, но он не достигаем и без согласия на них оппозиции и народных масс. В противном случае усилия власти будут «гаситься» самыми разнообразными средствами, вплоть до организации активного сопротивления «снизу». Реформы Александра II показали со всей очевидностью, что оппозиция является силой, действующей либо как их катализатор, либо как тормоз, что от её усилий во многом зависит характер и темпы инициированных властью преобразований. У всякой реформы, как свидетельствует исторический опыт, есть опасность стать «засосанной инверсией» (А.С. Ахиезер), превратиться в свою противоположность, стать контрреформой, что имело место в истории страны ни раз. Роль оппозиции – удержать социальные преобразования на линии поступательного движения, придать им ускорение. Но выполнить эту задачу она может лишь при способности к адекватной критической рефлексии, обеспечивающей интеллектуальный прорыв оппозиции в сферу позитивной социальной практики, конструктивного реформаторства. С этого момента критика перерастает в поиск выходов из исторических тупиков на основе проективного видения и настоящего, и будущего ^[10].

Предлагаемые конструктивной оппозицией модели переустройства общественного порядка принципиально отличаются от социальных утопий. Если критический потенциал утопий сопрягается только с модусом долженствования, то интеллектуальный потенциал критической рефлексии сопрягается с модусом действия, переводя идеальные образы на язык социальной практики. Правда, и утопия может тесно сопрягаться с последней, примером тому является идея коммунизма в советский период нашей истории. В определённых социально-политических условиях биполярное напряжение между реальностью и желаемым может формировать сознание, в соответствии с которым люди осознают себя способными на преобразовательные действия, превращая утопическую модель социальных трансформаций в эпифеномен реформаторства ^[11]. В этом, по оценке Г.В. Флоровского, состоит соблазн и притягательная сила утопий. Не случайно для многих исследователей утопического сознания эта черта становится исходной в её определении. Ещё А. Свентоховский в начале XX века писал, что «утопия – мать всех реформ» ^{[12, c. 423]}, ту же позицию защищал А. Фойгот, утверждавший, что «во всех реформаторских движениях заключён элемент утопии; без него они даже немыслимы» ^{[13, c. 6]}, сегодняшняя концепция К. Мангейма тоже отмечает действенный характер утопического сознания как его сущностную характеристику, связывая с ним отношение к бытию, которое, переходя в действие, взрывает существующий порядок вещей ^[14]. Русской утопии XIX века эта черта была свойственна в большей степени, чем европейскому утопическому сознанию. Об этом свидетельствуют «Русская Правда Пестеля, «Русский социализм» Герцена и Огарёва, соединивший утопизм с «наукой опыта и расчёта».

Но именно критическая рефлексия, т.е. рациональная оценка ситуации, а не утопия, выступила позитивно-конструктивным фактором модернизационных преобразований в эпоху Александра II. Она была связана с такой формой протеста, в которой момент отрицания был подчинён продуктивной преобразовательной деятельности, основанной не столько на принципе долженствования, сколько на учёте исторической необходимости и целесообразности. Примечательно, что критическим анализом будут высвечены явления, которые в XX веке названные«бегством от свободы»,станут объектом внимания и тревожных размышлений Х. Ортега-и-Гассета, Э. Фромма, Г. Маркузе. Отечественными авторами была дана упреждающая критика капиталистической модели модернизации, когда капитализм для России ещё не стал реальностью, а в Европе не выявил ещё всех своих тенденций. Конечно, и критическая рефлексия не всегда является гарантией успешности реформаторских преобразований, поскольку она не свободна от политической и культурной предвзятости её субъекта и, предлагая свою модель реформ, преследует защиту интересов определённых социальных сил. Но эта предвзятость контролируема при сохранении ею способности соотносить предлагаемую модель с общечеловеческими гуманистическими ценностями и национальными интересами.

В России вплоть до первой четверти XIX века фактически не было оппозиции как активной социальной силы, если таковой не считать дворцовые заговоры, которые осуществлялись теми, кто сам хотел стать властью. Даже воцарение Александра I подходит под эту схему: вряд ли его самого и его небольшое окружение можно считать гражданской оппозицией в подлинном смысле этого слова. Не случайно очень скоро либеральные мечтания молодых друзей Александра I уступили место аракчеевщине. Духовная элита долгое время не осознавала себя вне служения власти, сама же власть позволяла ей иногда впадать в иллюзию относительно видения своих намерений.

Распад союза власти и критически настроенной духовной элиты зримо обозначился после войны 1812 года, а кульминацией раскола стало Декабрьское восстание 1825 года. Совсем ещё недавно не отделявшая себя от самодержавия образованная часть дворянства показала готовность следовать собственным идейным принципам и способность к решительным действиям. Слова казнённого П.Г. Каховского – «народ, для которого мы восстали», могут расцениваться как знаковые, с точки зрения гражданского развития оппозиции. И неважно, что в создавшейся ситуации народ был на стороне царя, важно, что восставшие предложили свой проект преобразования государственного устройства: низложение самодержавия, созыв Учредительного собрания, введение гражданских свобод, освобождение крестьян от крепостного права. Это и делало их оппозицией, т.е. социальной силой, способной на выбор исторической альтернативы и готовой нести ответственность за свои действия – погибнуть, чтобы указать путь будущим поколениям.

С воцарением Николая I, стало очевидно, что переменам больше не быть. Уже его первое обращение к народу не оставляло на этот счёт никаких сомнений: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе». В итоге Россия погрузилась в «азиатскую стоячесть» (А.И. Герцен), а «застой был возведён в догмат» (Г.В. Плеханов). Георг Канкрин, министр финансов, главный «куратор» экономической политики с 1823 по 1844 годы, отвергал всё, что способствовало промышленному развитию страны, выступал против строительства железных дорог, создания акционерных обществ, частных банков, и был убеждён, что рост оппозиционных настроений в обществе приносит только зло, так как склоняет самодержавие к ужесточению режима. Никакие идеи о развитии экономики «в духе западничества» не принимались даже от влиятельных политиков страны. Так, фактически без ответа остались предложения по повышению производительности труда в сельском хозяйстве на основе роста обрабатывающей промышленности, представленные председателем департамента государственной экономики Н.С. Мордвиновым, входившим в своё время в круг ближайших советников Александра I. Но главное, в эти годы «ужасающего кошмара» (А.И. Герцен) получают распространение трагически-удручённые настроения, вселяющие неверие в национальные возможности России. «Дело в том, – писал в своём эпатирующем философическом письме П.Я. Чаадаев, – что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежали ни к одному из известных семейств человеческого рода … Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемственности поколений и история человеческого духа, приведшие его во всём остальном мире к его теперешнему состоянию, на нас не оказали никакого действия» ^{[15, c. 18]}.

Только к концу 1830-х годов ситуация начнёт приобретать новые черты. С виду страна продолжала как бы «стоять на месте», но подспудно в ней зрели силы духовного и социального обновления. И через несколько лет начнётся тот удивительный духовный взлёт, который современники и потомки назовут «славным десятилетием». Это яркое развитие всех форм духовности, реализовавшееся через отечественную литературу, поэзию и публицистику станет символом времени, когда «слово было делом» (А.И. Герцен). Влияние Слова на жизнь общества будет так значимо, что царизм, задушивший попытки общественных преобразований в 1825 году, через несколько десятилетий станет инициатором судьбоносных для страны реформ. Речь Александра II перед дворянством 30 марта 1856 года о необходимости отмены крепостного права «сверху» и последовавший за этим Рескрипт 1857 года вселяли надежды. Критически мыслящая часть общества снова пойдёт на активный союз с властью. Знаменательно письмо к царю Герцена. Приветствуя Александра в его начинаниях, он увидел в нём мощного деятеля, открывающего новую эру для России, работающего для её будущего. Герцен посвящает императору статью с восторженным эпиграфом: «Ты победил, Галилеянин!» «Имя Александра, – писал Герцен в 1858 году в № 9 «Колокола» – принадлежит истории: если бы его царствование завтра окончилось, если бы он пал под ударами каких-нибудь крамольных олигархов, бунтующих защитников барщины и розги, – всё, равно, начало освобождения сделано им, грядущие поколения этого не забудут». Слова Герцена, как это бывало ни раз, оказались пророческими. Н.Г. Чернышевский тоже посчитал, что власть сможет наконец-то «развязать гордиев узел» крестьянского вопроса, а деятельность отдельного человека, наделённого властью, вполне может дать «хорошее направление дурному механизму», предупредив революционный ход событий. Высочайшим Рескриптом, писал Чернышевский в том же 1858 году в № 2 «Современника», «император начал дело, с которым по своему величию и благотворности может быть сравнена только реформа, совершённая Петром Великим».

Но уже к осени 1858 года оценки и действия оппозиции изменятся. Чернышевский придёт к выводу, что безнадёжно ждать от царя роли «государственного человека», а руководимый им «Современник» полностью отойдёт от тактики «подталкивания верхов» и отстранится от обсуждения реформ. Изменится и позиция «Колокола»: «Нас упрекнуть нельзя, – писал Герцен. – Мы держались до последней крайности… Прощайте Александр Николаевич, счастливого пути! – Bon voyage!.. Нам сюда» ^{[16, c. 256-257]}.

Главным для оппозиции вновь станет обличительная критика самодержавия и правительственной бюрократии. Впрочем, поводов для такой критики было предостаточно, а сомнений в успешности реформ немало. Оппозиция расколется – часть её, образовав либеральное крыло, примет участие в реформах и в течение 20 лет будет влиять на направленность осуществляемых преобразований. В этот период своей истории, когда она максимально приблизится к социальной практике, нейтрализуя действия негативных сил и со стороны власти, и со стороны стихийного революционного движения. Другая часть оппозиции, после выстрела Д.В. Каракозова (1866 г.) выберет радикальный путь уничтожения самих основ существующей государственного строя, а участие в реформах заклеймит, как способ пособничества самодержавию.

Этот лагерь, образовав через некоторое время левое крыло оппозиции, по сути уже не будет оппозицией, поскольку реформы им не принимались ни в какой форме. От «Колокола» это крыло оппозиции требовало призывов к радикальным действиям против самодержавия. «К топору зовите Русь!», – обращался к его издателям автор «Письма из провинции», опубликованного в журнале 1-го марта 1860 года. У левых радикалов не было плана и программы возможных преобразований. «Выгнать династию, перерезать царствующий дом – не трудно, но что это даст?», – спрашивал у них К.Д. Кавелин, автор «Записки об освобождении крестьян», опубликованной А.И. Герценом в 3-м выпуске «Голосов из России». Ответа радикалы дать не могли, и потому их нажим на власть не сыграет позитивной роли в осуществлении реформ. Очень скоро от критики самодержавия и либералов они перейдут к практике создания революционных организаций («Земля и воля»), а ещё через некоторое время к организации революционного подполья.

Пути демократов и либералов разойдутся до полного взаимонепонимания. Этот факт, как отмечали Е.Г. Плимак и И.К. Пантин, станет одним из самых драматических в политической истории России ^{[17, c. 276]}. Он надолго деформирует социально-политические и гуманистические ориентации всей оппозиции. Действия её радикального крыла будет принимать все более разрушительный характер, а либералы всё заметнее и активнее будут сближаться с правящей элитой. Вместо того, чтобы дополнять друг друга, как это было в Европе, эти две силы войдут в непримиримое противостояние, что надолго деформирует и социал-демократическую, и либеральную оппозицию. Демократизм все более будет принимать плебейски разрушительный характер, а либерализм будет сближаться с властью. В итоге оппозиция перестанет в России быть конструктивной силой, а через некоторое время и вовсе сойдёт со сцены российских реформ и модернизации. Возродившись уже на грани XXI века она окажется больной всё тем же недугом: будет «смотреть в руки» власть придержащих и упустит открывшиеся в ходе перестройки возможности влияния на ход реформ.

Главной конструктивной силой эпохи Великих реформ Александра II станет либерализм. Либералы в течение двадцати лет будут определять направленность осуществлявшихся преобразований, а предложенный ими проект развития России (Б.Н. Чичерин, М.И. Туган-Барановский, П.Б. Струве, С.Н. Булгаков) будет не только конкурентноспособным, но и обладающим преимуществами в сравнении с «Русским социализмом» А.И. Герцена и Н.П. Огарева, народнической моделью Н.К. Михайловского, ориентированных на русскую крестьянскую общину. Предложенная либералами модель модернизации, адекватно отразившая потребности развития российской экономики, какое-то время будет определять характер осуществляемых преобразований, нейтрализуя действия стихийных и субъективных сил. Заложенный в ней вектор модернизации был направлен на сбалансированные изменения в обществе, учитывающие специфику исторически сложившейся в стране системы хозяйствование, её реальное состояние и готовность к инновационным трансформациям. Конечно, предложенная модель, как всякий социальный проект, не была лишена уязвимых мест, ибо история всегда остаётся открытой для импровизаций и никому не даёт гарантий от просчётов в реформаторстве. Но в качестве проекта развития страны по модернизационному вектору онаболее других проектов соответствовала духу времени, учитывала национальные интересы страны, оставляла место для плюрализма интересов и социальных инициатив различных социальных групп, предусматривала возможность их консенсуса.

Приверженность либералов к такому показателю социального моделирования задавалась их верностью главной мировоззренческой парадигме – признанию абсолютной ценности личности и её свободы. Правда, эта установка делала их одновременно и сильными, и слабыми. С одной стороны, они не могли себе позволить достижение поставленной цели методами революционного насилия, с другой стороны, они, исключая на деле для себя формы действенного сопротивления противникам, часто оказывались в ситуации альтернативного выбора – либо согласиться с ними, либо уйти с политической авансцены. И то, и другое каждый раз означало поражение.

Правление Александра II ознаменовалось расширением экономических и политических возможностей для ускорения модернизационных процессов. После образования в 1860 году Российского государственного банка быстро стал развиваться финансовый сектор, а на его основе заметно расширяться сеть железных дорог, право на строительство и эксплуатацию которых было передано частным компаниям, стало набирать обороты промышленное производство и горнодобывающая промышленность; отмена крепостного права обозначила новый вектор развития сельского хозяйства. Произошедшие изменения, затронувшие структуру государственного аппарата, укрепили начала местного самоуправления, а реформы в области печати и цензуры обеспечили гласность. Россия вступила на путь ускоренного поступательного развития, главными направлениями которого стали: 1) развитие промышленного производства на базе ниндустриализации по «европейскому образцу», 2) разрушение сословных границ традиционного общества, 3) изменение российской государственности в сторону конституционной монархии, 4) становление гражданского общества и основ правового государства, 5) модернизация системы образования. Принятая модель развития учитывала исторически складывавшиеся национальные особенности экономики и государственного устройства российского общества.

Российский опыт свидетельствует, что успехи модернизации во многом зависят от сопряжённости осуществляемых преобразований с экономическими идеями, отражающими состояния и тенденции роста отечественной экономики. Отечественная экономическая мысль изначально развивалась в контексте историософскихвоззрений, испытывая на себе влияние свойственных им канонов мышления. Таковыми былиантропоцентризм, склонность к религиозному мистицизму, панморализм, рождавший особую чувствительность к идеалам социальной справедливости. Эти черты доминировали в обыденных и теоретических представлениях о форма нравственно-духовной и экономической жизни общества, определяя специфику предлагаемых экономической мыслью моделей модернизации. Существенное влияние оказывал и тот факт, что отечественные экономисты блестяще владели философской риторикой. Общим результатом стало размывание границы между социальной философией и «чисто» экономическим знанием при доминирующем влиянии первой на второе, мозаичность экономических изыскания и проектов. Как отмечает Й. Цвайнерт, «если в рамках ретроспективного исследования задаться вопросом о том, какой вклад российские экономисты внесли в теорию, которую мейнстрим (основное течение) научного экономического сообщества воспринимает ныне как общепринятую, то, за редким исключением, вряд ли следовало бы начинать изыскания до 90-х гг. XIX века» ^{[18, c. 355-356]}.

Только во второй половине XIX века отечественная экономическаямысль обрела характер системных исследований. К этому времени, с одной стороны, оформляется реальный объект теоретического осмысления (экономика в качестве автономной сферы общественной жизнедеятельности, функционирующая на базе начавшейся индустриализации и развитого внутреннего рынка), с другой стороны, складывается своя школа экономического анализа. Это, конечно, не означает, что до этого времени в России вовсе отсутствовали попытки моделирования экономического развития страны, а экономические идеи не были предметом специального обсуждения внутри экономического сообщества. Более того, эти вопросы нередко были предметом осмысления для власти, озабоченной уровнем подготовки образованного слоя общества. Ещё в начале XIX века отдельные вопросы политической экономии были включены в учебные программы гимназий и университетов. В 1805 году по заказу Министерства народного образования был издан первый в России учебник политической экономии Х. Шлёцера «Начальные основы государственного хозяйствования», который в первой четверти XIX века в Европе считался лучшим учебным пособием в этой области знания. Учение Шлёцера о личном капитале, обращавшее внимание на значение образования и профессионального обучения для развития производительных сил и рассматривавшее, говоря современным языком, материальный и человеческий капитал как нечто однородное и равноправное с точки зрения их роли в функционировании производства, сразу вошло в общий контекст отечественной экономической мысли.

В 40-х годах зарождаются свои направления экономических изысканий, истоком одного стали западники как проводники либеральных идей, основы другого заложили славянофилы. Первые ориентировались на английских классиков, прежде всего на А. Смита, работа которого «Исследования о природе и причинах богатства народов» в переводе Н.Р. Политковского была опубликована в 1806 году по приказу тогдашнего министра финансов Д.Л. Гурьева; чуть позже в качестве главного экономического авторитета пришёл Ж.Б. Сэй. Со второй половины XIX века утвердилось влияние немецкой исторической школы (Ф. Лист). Идеи последней о характере народнохозяйственного процесса и взаимообусловленности экономического и культурного развития, о том, что способности создавать богатства бесконечно важнее самого богатства получили отклик в отечественных проектах о путях экономического развития страны, наполнившись содержанием, отразившим состояние хозяйственной ситуации в стране – наличие сельской общины и промышленных ремёсел, противостояние свободной торговли и национального предпринимательства. Но в целом экономическая мысль продолжала оставаться неоднородной, а возникающие в её рамках учения носили доктринальный характер.

Ситуацию изменили реформы Александра Второго. С этого времени во взглядах на экономическое развитие России утверждается идея моодернизации российского хозяйствования по западному образцу. Её проводником в общественном сознании и в социальной практике становится либерализм. В рамках его классической формы особое влияние имело учение Б.Н. Чичерина, основывавшееся на признании 1) абсолютной самоценности личности и её свободы, 2) целостности мирового исторического процесса, 3) капитализма как необходимого этапа исторического развития человеческой цивилизации, 4) реформ как единственно конструктивного способа модернизации. Модель Чичерина утверждала реальную, исторически сложившуюся благодаря усилиям Петра I, включённость страны в европейское социально-экономическое и культурное пространство. «Россия – страна европейская, которая не вырабатывает неведомых миру начал, – писал Чичерин, – а развивается, как и другие, под влиянием сил, владычествующих в новом человечестве» ^{[19, c. 355-356]}. Для этих сил нет ни Эллина, ни Иудея, ни Востока, ни Запада. Абсолютным условием развития человеческой цивилизации является свобода личности, которая имеет двойственный характер: человек свободен по отношению к обстоятельствам в той мере, в какой способен ставить пределы своим действиям и брать на себя ответственность за их последствия. На этомстроится общественный порядок, был уверен Б.Н. Чичерин. С этих позиций он рассматривал реформы, начатые Александром II, как способконструктивных преобразований в экономике и в государственном устройстве. Последние находились в центре его исследовательского интереса, а гражданские союзы, основанные на частных интересах граждан, регулируемых гражданским правом, были предметом особого внимания.

Право ставит граждан в равные отношения друг к другу и к обществу, но равенство перед законом, считал Б.Н. Чичерин, само по себе не означает равенства в возможностях приобщения к произведённым общественным благам. Последние гарантируются частной собственностью, являющейся поприщем для свободной предпринимательской активности, залогом индивидуальной независимости, и в этом своём социальном значении базисом складывающихся гражданских групповых союзов, образующих в своей взаимосвязи структуру гражданского общества. Последнее в интерпретации Чичерина есть совокупность различных объединений, основанных на взаимном экономическом интересе государства и человека, ограниченных правовыми нормами. Цель гражданского общества – влиять, сообразуясь с правом, на государство во имя достижения групповых целей. Поэтому стержнем модернизации государственного устройства должен стать процесс капитализации частной собственности на основе накопления и обращения в товарный оборот живого труда и талантов частных лиц. Чем больше численность людей, обладающих капиталом, тем выше гарантии политических свобод. Только экономическая независимость (общества, индивида) обеспечивает политическую свободу человека-гражданина.

Необходимый общественный порядок гарантируется государством, управляемым верховной властью по принципу «не лица для учреждений, а учреждения для лиц». В определённом смысле государство есть страховой полис нации. Модернизация и связанные с ней реформы имеют позитивный смысл, если вместе с экономическим ростом предусматривают развитие этой функции государства и расширяют возможности доступа граждан к общему благу. Поэтому переход к либерально-представительному государству является для России, утверждал Чичерин, первоочередной задачей модернизации. Её решение он непосредственно связывал с отменой крепостного права и конституционной монархией, считая, что только она может подготовить общественное сознание к принятию реформ и включение масс в их реализацию на практике ^{[20, c. 7]}. Эта идея послужил поводом для критики предложенной Чичериным модели модернизации и со стороны левых демократов, причисливших его к «охранителям», и со стороны правых консерваторов, увидевших в нём опасного радикала.

Как либерал и сторонник естественного права, Чичерин решительно выступил против правого и левого экстремизма, предупреждая об опасности охлократии. Единственным и правомочным способом ответа на вызовы времени является постепенное введение новых форм организации общественной жизни с учётом исторически сложившихся национальных традиций, особенностей общественного и индивидуального сознания. «Для свободы нет ничего гибельнее преждевременных попыток её водворения, – убеждал Чичерин. – Они уничтожают в бесплодной борьбе лучшие силы либерализма, кидают правительство в руки реакции и пугают общество, которое всегда опасается потрясений. Даже временный успех, обличая несостоятельность учреждений, для которых не созрело ещё время, уничтожает силу поддерживающей их партии и даёт оружие её врагам» ^{[19, c. 435]}. Только путь постепенных реформ на основе взаимных уступок и компромиссов концентрирует усилия субъектов модернизации на осуществлении её с учётом интересов всех социальных слоёв.

Либерализм как оппозиция и союзник власти, считал Чичерин, должен не только укреплять доверие общества к своей программе, но и уметь сотрудничать с правительством, склоняя его к осознанию необходимости вовлечения в процесс модернизации всё более широких кругов граждан. Сам он, делая ставку на проведение реформ «с соизволения воли монаршей», относил себя к сторонникам «охранительного либерализма», связывая с ним сохранение легитимной преемственности в развитии институтов власти. Его программу преобразований в этой сфере конкретизировали требования свободы совести, общественного мнения, книгопечатания, гласности судопроизводства, публичности всех правительственных действий. Впрочем, он понимал достаточную проблематичность предложенной им тактики и стратегии в условиях сохранения монархии.

В ходе продвижения российского общества по пути реформ, начатых Александром II , отечественная либеральная мысль (П.И. Новгородцев, Вл. Соловьёв, П.Б. Струве, Л.И. Петражицкий, Н.М. Коркунов, С.А. Котляревский, Б.А. Кистяковский) внесла коррективы в теоретическое кредо Б.Н. Чичерина. Был сделан акцент на сопряжении гражданских свобод с духовно-нравственными идеалами и ценностями, с правом на получение образования, на свободное духовное творчество, на расширение для масс возможностей приобщения к достижениям культуры. Защите и обоснованию этих идей были посвящены работы П.И. Новгородцева «Введение в философию права», Н.М. Коркунова «Лекции по общей теории права», С.А. Котляревского «Власть и право. Проблемы правового государства». Предметом исследовательского интереса стало гражданское общество в качестве социально-культурного пространства, позволяющего человеку ощущать себя свободным гражданином, способным противостоять власти и одновременно поддерживать её во имя общего позитивного дела. Была определена суть главной претензии к государству: обеспечение каждому права на достойное существование. Это требование, обоснованное социально-философскими построениями Вл. Соловьёв («Оправдание добра. Нравственная философия»), исходило из понимания государства как гаранта минимума добра и справедливости, а гражданского общества как единения, выражающего интересы Человека-Гражданина-Личности. Под влиянием этой идеи формирование гражданского общества в России пошло отличным от западно-европейского путём. К сожалению, сегодня ни общественная мысль, ни власть в своих оценках и прогнозах состояния и перспектив развития гражданских союзов и их отношений с государством не рефлектирует должным образом по поводу этого исторического факта.

Развитие либеральных идей по вопросу о путях модернизации российского общества в 90-е годы осуществлялось под значительным влиянием экономического учения К. Маркса. Его активными последователями и пропагандистами (И.И. Кауфман, Н.И. Зибер, А.И. Скворцов, М.И. Туган-Барановский) была предпринята попытка применить материалистическую идею о роли экономического фактора к анализу российских реалий для ответа на два главных вопроса, актуализированных настоятельностью модернизационных преобразований. – Во-первых, как поднять в сельскохозяйственной стране уровень народного хозяйства до европейского, во-вторых, как раздвинуть границы политических и гражданских свобод, не прибегая к революционной борьбе. Политэкономические идеи Маркса нашли нишу в социал-демократическом мировоззрении, приняв форму «легального марксизма» – своеобразного сплава западничества с отечественной общественно-философской мыслью. Предложенные в его контексте идеи капитализации России (П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, С.Н. Булгаков, А.И. Скворцов) несли очевидные черты «догоняющей модернизации», но одновременно учитывал национальные особенности существовавшего способа хозяйствования, исторически сложившиеся хозяйственные и культурные традиции в этой сфере. С либеральной моделью развития страны была связана первая отечественная попытка социального моделирования, учитывающая практические нужды страны и новейшие тенденции промышленного развития Запада.

Главная заслуга в обосновании и разработке модели капитализации России принадлежала П.Б. Струве, автору книги «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» (1894). Исследование не стала для Струве единственной для него работой по политической экономии, свидетельством чего является его магистерская диссертация «Хозяйство и цена. Критические исследования по теории и истории хозяйственной жизни» (М., 1913-1916) и работа « Понятие и проблема капитала в системе политической экономии, построенной на понятии цены» (М., 1917). В 1917 году П.Б. Струве был избран членом Академии наук пот отделению политической экономии. «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» сразу получили широкую известность, а её автор признание как глава нового направления в экономической мысли. Утопической модели народников, защищавших доктрину самобытного развития России на основе «земледельческого государства» и «народного производства», Струве противопоставил модель движения страны по пути капитализации ^[21]. В своём анализе он исходил из признания экономического фактора (отношений собственности и товарного обмена) объективным базисом любого хозяйствования. Предлагая свой проект, Струве защищал следующие идеи: 1) капитализм есть обязательная фаза и фактор цивилизационного развития; 2) его объективным основанием является товарное производство, связывающее тысячами нитей индивидуальное существование человека со всем обществом и делающее его благодаря этому «настоящим социальным существом»; 3) модернизация российской экономики предполагает расширение внутреннего рынка и постепенное превращение каждого производителя в товаровладельца; 4) капитализация экономики сопровождается возрастанием роли государства; 5) человек есть главный элемент хозяйственной системы, «личная годность» которого обеспечивает её эффективное функционирование. Суть своей модели развития страны Струве сформулировал предельно чётко: как превратить Россию в богатую капиталистическую державу и покончить с «азиатчиной». Поэтому главную задачу видел в том. чтобы признать свою некультурность и пойти на выучку к капитализму.

Таким образом, модернизация мыслилась Струве как социально-культурный процесс, охватывающий все сферы жизни российского общества, а необходимые структурные и технико-организационные изменения в производстве увязывались с утверждением правовых основ государства, демократизацией принципов общественной жизни и развитием культуры «на почвенном материале». Позже эта интерпретация ляжет в основу его концепции «Великая Россия», предусматривающей «национальную наполненность» модернизационных преобразований в качестве главного условия движения страны по европейскому пути развития. Важно, что проект Струве включал в систему преобразований все регионы страны с учётом их экономических, природных и этнографических ресурсов, предусматривая возможную вариативность его реализации.

Государству вменялся в обязанность контроль над осуществлением модернизационных преобразований при ограничении экономической самостоятельности собственника существующими законами. Проект был очевидно либеральным, но с некоторой ориентацией «вправо» (консервативно-либеральным, как позже назвал его сам Струве). За ним стояла не теряющая актуальности и в наши дни проблема взаимосвязи ответственной свободы человека и демократических принципов властного управления. Созвучны нашему времени и предостережения Струве: в силу экономической отсталости страны процесс её капиталистического развития будет идти медленнее, чем в Америке, и носить очень болезненный характер.

Отдавая должное капитализму как исторической фазе развития человечества, автор проекта был далёк апологетики капиталистического образа жизни, не абсолютизировал его социально-культурную миссию, признавая, что капитализм сохраняет искусственные границы для проявления человеческой свободы. «Капитализм есть эксплуатация человека человеком – зло с точки зрения наших идеалов, – писал Струве. – И если мы будем смотреть на него только с этой точки зрения, то мы придём прямым путём к простому выводу: не надо капитализма! Раз этот вывод подчинит себе наше мышление, нам трудно будет приблизиться к пониманию объективного процесса: капитализм с его спутниками, протекционизмом и проч., в наших глазах явится тогда только чем-то вроде «злоумышления». Но капитализм, как и всё, имеет своё достаточное основание, для понимания котороготаких категорий, как добро и зло, недостаточно» ^{[22, c. 87]}. На вопрос, кто должен страховать общество от издержек капитализации, Струве отвечал определённо: государство и гражданское общество. Для сегодняшней оценки модели Струве важен тот факт, что её автор говорил не о программе партии, а о предпочтительном для страны типе социально-экономического развития. Это освобождало её от идеологических предвзятостей, а потому обращение к ней сегодня представляется целесообразным – разумеется, с поправкой на вызовы времени и сложившуюся в стране ситуацию.

П.Б. Струве не был одинок в защите реформирования хозяйственного строя России на основе капитализации. Наиболее конструктивными в рамках этой парадигмы были работы М.И. Тугана-Барановского, ставшего в конце 1890-х годов одним из самых авторитетных отечественных экономистов. Его историко-экономические исследования ««Промышленные кризисы в современной Англии, их причины и влияние на народную жизнь» (1894) и «Русская фабрика в прошлом и настоящем» (1898) стали широко известны и неоднократно переиздавались, вплоть до наших дней. «Русская фабрика в прошлом и настоящем» в 1976 году была опубликована в США в серии «Экономическая классика». Анализ капитализма, в центре которого была теория среднесрочных экономических циклов, вводившая понятие «фаза спада», сразу привлёк внимание экономического сообщества. Теория кризисов, постулировавшая выход из последних по формуле волнообразного, а не скачкообразного процесса, была воспринята как новое слово в политической экономии, в ней увидели ответы на актуальные вопросы российской ситуации. Существенным моментом в трактовке кризисов через обращение к «сбоям» в движении капитала было признание автором несоответствия капиталистической системы хозяйствования общественному идеалу и в этой связи критика отношения к человеку лишь как к средству экономического роста. Попытки включения в анализ экономической ситуации этического момента через некоторое время были восприняты европейской мыслью и стали ею активно разрабатываться европейской мыслью (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм, Ю. Хабермас). Туган-Барановский стал автором теории «этического социализма», оказавшей на некоторое время влияние на направленность разработки общественного идеала как системообразующего основания социального моделирования.

Обоснование возможных путей капитализации российской экономики и роли в этом процессе либеральных реформ, охватывающих все сферы жизни общества, нашло отражение в учебнике М.И. Тугана-Барановского «Основы политической экономии» (1909), выдержавшем несколько изданий и победившим в 1913 году в конкурсе на лучший учебник по политической экономии, проведённом Академией наук. Активную поддержку среди сторонников капитализации имела идея автора о сути протекционизма. В российской практике новый поворот к протекционизму обозначился на фоне тяжелого положения в экономике и с назначением в 1882 году министром финансов Н.Х. Бунге, ставшего инициатором роспуска сельской общины, передачи земли крестьянам и уменьшения для них налогового бремени. Этот новый социальный контекст придал дополнительный смысл старым спорам о сельской общине. Ответом на них стала работа Тугана-Барановского «Социальные основы кооперации» (1918), в которой автор, сторонник крестьянского индивидуального хозяйства, обосновывал следующие принципы организации кооперативного труда: 1) материальная заинтересованность, 2) добровольность, 3) использование труда только членов кооперации. При этом он не исключал и другие формы организации труда, сочетающие свободную кооперации с индивидуальным ведением хозяйства. В начале XX века эту идею попытался реализовать на практике П.А. Столыпин. К сожалению, его попытки были прерваны начавшейся Первой мировой войной, а затем Октябрём 1917 года. Предложенные новой властью модели модернизации развернули страну от капитализации к построению социалистического общества. На этом пути страну ждали как несомненные успехи, так и поражении, как открывавшиеся новые перспективы вхождения в мировой общественный порядок, так и исторические тупики. Но опыт советской модернизации – это предмет отдельного самостоятельного исследования. Мы рассматриваем предложенный анализ в качестве начала разговора на эту тему, продолжение которого хочется ждать в публикациях других авторов.