Б.Н.Чичерин о свободе, праве и конституционном вопросе в России

Чижков Сергей Львович кандидат политических наук старший научный сотрудник, Институт философии РАН 109240, Россия, г. Москва, ул. Гончарная, 12, стр. 1, каб. 202 Chizhkov Sergey PhD in Politics Senior Researcher at the Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 202 chizhkov@mail.ru Другие публикации этого автора

В 1906 году Александра Алексеевна Чичерина, вдова Бориса Николаевича Чичерина, передала в одни из юридических журналов рукопись статьи «Конституционный вопрос в России», которую он подготовил еще в 1878 году. В том же 1906 году рукопись вышла отдельным изданием ^[1]. Статью эту Чичерин подготовил по просьбе своего «товарища по студенчеству» Петра Федоровича Самарина. В ней он, по сути, изложил систему последовательно либеральных взглядов на целый комплекс вопросов, касающихся дальнейшего политического и правового развития пореформенной России. Взгляды эти заметно расходились с доминирующими в то время демократическими настроениями и устремлениями значительной части российской общественности, в первую очередь московской, выразителем которых долгие годы был Гласный Московской городской думы Юрий Федорович Самарин. Разъяснить эти расхождения и попросил Чичерина один из братьев Самариных.

Позиция Чичерина, изложенная в данной статье, надо сказать, весьма заметно расходилась с той либерально-консервативной линией, которой он придерживался долгое время после того как отошел от своего радикализма середины 50-х годов. Статья эта, безусловно, может быть рассмотрена как важный этап перехода Чичерина на более последовательные либеральные позиции и свидетельство пересмотра его взглядов на значение политической жизни и политического участия.

Но прежде чем приступить к анализу этих взглядов, надо сделать два пояснения.

В наше время мы привыкли к тому, что демократия и либерализм – это весьма близкие и даже взаимодополняющие идеологии, но это было далеко не так в XIX и даже в первой половине XX века. Классический («ранний») либерализм с большим подозрением относился к двум фундаментальным принципам демократической идеологии – всеобщему избирательному праву и ни чем не ограниченному праву законодателя принимать любые законы. Противовес этому всевластию народа, а по сути – его большинства, либералы видели, с одной стороны, во введении различных цензов (имущественный, образовательный) для участия в политическом процессе, с другой, – в так называемом «ограниченном правительстве». Недоверие к демократии было вызвано во многом общим недоверием либералов к публичной власти и ее возможности радикально влиять на сферу гражданской жизни. Приоритет гражданских прав перед политическими являлся аксиомой классического либерализма. Политические права вторичны и необходимы только для защиты прав гражданских, но именно по мере развития и расширения публичной сферы, вовлечение в нее все больших масс населения, эта сфера стала представлять реальную угрозу основным гражданским ценностям либерализма, связанным с автономией лица, с его экономической свободой и самодеятельностью.

Процесс сближения двух идеологий происходил не только по мере «демократизации» либералов, но и по мере «либерализации» демократов. «Элитаризм» одних и «эгалитаризм» других нашел в проблематике прав человека, их приоритета перед правами любых других субъектов, в том числе и публичной властью, площадку для плодотворной и сближающей позиции идейной и политической дискуссии, длившейся без малого около ста лет.

Говоря о конституционном вопросе и конституции вообще, необходимо также сделать некоторые уточнения. В отличие от современного понятия о конституции как об основном законе страны, имеющем высшую юридическую силу, представления XIX века с современной точки зрения могут показаться довольно размытыми и даже концептуально неопределенными. В.В. Леонтович отмечает, что понятие конституции ассоциировалось в это время то с разделением властей и децентрализацией, то с представительным правлением, то с правами человека, то с политической свободой, а то с началами самоуправления ^{[3, с. 15‑19]}. Следует отметить, однако, что все эти представления хорошо укладываются в понятие «ограничение внутреннего суверенитета верховной власти». Именно это ограничение в любом его аспекте и понималось под конституцией. Не случайно, кстати, в речи Чичерина, которую он произнес на приеме Городских Голов 16 мая 1883 года в дни коронационных торжеств, увидели призыв к конституции. А ведь он говорил лишь о земствах как «самостоятельных центрах жизни и деятельности» и призывал к «единению земских людей для блага отечества». Речь не содержала ни единого намека на конституцию или оппозиционность, более того, Чичерин говорил о преданности престолу ^[4], но власть услышала другое. В связи с этим эпизодом можно вспомнить, что именно в земстве Победоносцев видел главную опасность конституционализма – отделение народа от монархии. На это обращал внимание и Леонтович ^{[3, с. 262]}.

Эти два пояснения необходимо учитывать при анализе позиции Чичерина. В работах конца 50-х годов и вплоть до конца 60-х годов XIX века Чичерин придерживался в основном «государственнической» точки зрения. В рамках нее он хотя и корректировал свою позицию по вопросу о представительном правлении, но неизменно по тем или иным причинам не видел в России достаточных условий для его внедрения. Даже к вопросу о расширении прав земств относился с настороженностью. Он был убежден, что именно в правительстве сосредоточены все лучшие силы России, а общество со своей вечной оппозиционностью не способно не только что-то изменить, но даже просто понять, что же в действительности нужно России. Но не только в силу этих причин он занимал в целом довольно консервативную позицию по многим политическим вопросам. Его гегельянство также накладывало заметный отпечаток на общую его позицию. Представление о том, что ключевыми элементами исторического развития народов являются именно объективные формы духа, заметно влияло на политические оценки. В эти годы в русском обществе о Чичерине сложилось мнение как о стороннике чисто административных методов управления страной и ее реформирования.

Следует отметить, однако, что при всем «доктринерстве» и «склонности к схемам», в которых его обвиняли оппоненты, его «государственнический» подход все же во многом определялся анализом конкретной ситуации, а не неким заведомо отрицательным отношением к представительному правлению и всеобщему избирательному праву. Достаточно вспомнить его суждения на эту тему в статьях, опубликованных в сборнике «Очерки Англии и Франции». Даже отмечая некоторые парадоксальные последствия отмены цензов и введения общего избирательного права во Франции, сделавшего консервативное крестьянское население ведущей политической силой страны ^{[6, с. 341–342]}, Чичерин, в сущности, очень высоко оценивает эти изменения в жизни Франции ^{[6, с. 354]}.

Статья «Конституционный вопрос в России» знаменательна несколькими важными изменениями в позиции Чичерина, которые наметились в начала 70-х годов. Это касается переосмысления двух важнейших элементов политической доктрины – природы политических прав и роли и места представительного правления.

Первое, что отмечает Чичерин, это связь податного вопроса и вопроса о предоставлении политических прав. Этот вопрос, надо сказать, довольно обстоятельно исследован в отечественной литературе, в частности В.А. Китаевым ^[5], поэтому подробно мы на нем останавливаться не будем. Отметим лишь то, что по мысли Чичерина конституционное развитие государств тесно связано с вопросом о податях. Так в «Англии все конституционное развитие вытекло из податного вопроса. Право самообложения было источником всех остальных политических прав» ^{[1, с. 22]}. Экономическая и финансовая ситуация России такова, что без расширения числа субъектов налогообложения власть просто не сможет обойтись. Подати, собираемые с низших слоев, не могут за их незначительностью покрывать расширяющиеся государственные расходы, в том числе и связанные с войной. Неотвратимо настанет время, считает Чичерин, когда дворянство станет податным сословием. Это должно неизбежно привести и к расширению их политических прав хотя бы в плане контроля над расходованием собираемых средств: «С наложением новых тягостей связана необходимость дарования новых прав; с требованием денег возбуждается и требование контроля над расходами. Финансовый вопрос становится вопросом политическим» ^{[1, с. 13]}. И хотя, пишет Чичерин, «податный вопрос одинаково касается всех» ^{[1, с. 21]}, все же именно дворянство может оказаться в этой ситуации не только наиболее уязвимым, но и реально потерявшим в своих правах сословием. Именно эти опасения и подвинули Чичерина на противодействие так называемой демократической версии конституционного развития.

Анализируя исторический путь русского дворянства, Чичерин приходит к выводу, что дарованные этому сословию вольности «были началом свободы в России» ^{[1, с. 15]}. Дворянин «сознавал себя свободным и полноправным человеком, насколько это было возможно при самодержавном правлении» ^{[1, с. 15]}. Чичерин всегда придерживался той точки зрения, что исторически права и свободы появляются в обществе в качестве привилегий отдельных людей или сословий и только потом происходит их распространение на основную массу населения. Кстати сказать, такой концепции исторического развития права придерживается и современный немецкий философ Юрген Хабермас, полагавший, что возникая в иерархических обществах, идея человеческого достоинства закрепляется вначале в кодексах чести и уставах корпораций, а потом находит свое закрепление в специальных государственных статусах, становясь правом.

Именно дворянство обладает понятием человеческого достоинства, стремится к свободе и реально ее практикует. Только дворянство имеет представления о праве и его отстаивает. Привилегии дворян освободили это сословие от произвола и наделили правом. Пусть это было и исключительное право, но это было право, считает Чичерин. Дворянство было тем элементом в государстве, которое являлось залогом гражданского сознания и развития права на основе идеи человеческого достоинства.

Поэтому вопрос состоит не в том, чтобы упразднить дворянское сословие с его привилегиями, упразднив тем самым общественный элемент, обладающий правосознанием, а в том, чтобы поднять все население на уровень правосознания дворянства, его представлений о человеческом достоинстве. Это длительный процесс, но только он, а не демократическая нивелировка подданных, может вывести Россию из затяжного кризиса. Демократическая же модель, по сути, состоит именно в лишении особых прав и привилегий, ничего не давая взамен. Такая нивелировка, а по существу политическое упразднение независимого сословия, создаст предпосылки для формирования в России системы демократического цезаризма.

Что же такое демократический цезаризм, о котором так часто говорит Чичерин и не только в этой статье. «В настоящее время в нашем обществе сильно развито стремление к демократическому цезаризму. Всеобщее уравнение под самодержавной властью многим представляется каким-то идеалом общественного быта. Утверждают даже, что таков дух нашего народа, что в этом заключается смысл всей русской истории» ^{[1, с. 15]}. Чичерин описывает демократический цезаризм как политический режим, который опираясь на широкие «демократические» слои при этом не считает нужным проводить свою политику с учетом различных и многообразных интересов различных групп населения. Ликвидация привилегий и привилегированных слоев может стать первым шагом формирования этого политического режима. Но всеобщая уравниловка на основе приведения высших слоев к низшим неизбежно ведет к поражению свободы в обществе и формированию режима личной власти, «господству над уравненной толпой». Это весьма опасные, но не единственные негативные последствия для общества: в обществе иссякнут силы к развитию. Только законная монархия «представляя собою совокупность элементов народной жизни, … не терпит угнетения слабых сильными, но вместе с тем она всегда чувствует ближайшую свою связь с высшими слоями общества, которые одни дают ей средства управления, доставляемые образованием и необходимые в благоустроенном государстве. По глубокому замечанию Аристотеля, царство опирается на высшие классы, тирания – на низшие» ^{[1, с. 18–19]}.

Поэтому, считает Чичерин, Россия стоит перед выбором между демократическим цезаризмом и конституцией, но конституцией именно в рамках конституционной монархии. Опасность демократической модели состоит в том, считает Чичерин, что данная модель конституционного процесса будет являться по сути лишь процессом нивелировки всех слоев русского общества перед властью, без предоставления политических прав и реального участия в управлении государством.

Таким образом, программа конституционного развития должна состоять не в том, чтобы редуцировать дворянство до уровня основной массы населения, имеющего весьма смутные представления о праве, свободе и человеческом достоинстве, а в том, чтобы наоборот предоставить всему населению права, которыми обладает дворянство. Но поскольку это невозможно осуществить единовременно, то путь к конституционному устройству должен пролегать через создание различных форм участия представителей земств и дворянского сословия в управлении государством. Почему же Чичерин выступает против создания отдельного совещательного органа из представителей?

Вопрос с практической точки зрения состоит не в том, чтобы создать некий представительный орган с чисто совещательными правами, а в том, чтобы реально существующий государственный орган, Государственный совет, расширить за счет представителей губернских земских собраний. Даже если бы у этих представителей было бы только право совещательного голоса, все же они работали именно в том органе власти, который реально руководит страной, и бок о бок с государственными людьми, имеющими бесценный опыт государственного управления. Включение представителей в работу Государственного совета не только бы расширило круг людей, подготовленных к государственной работе, но дало бы самому Государственному совету бесценные знания реального положения дел в российских губерниях.

Чичерин не отрицал необходимости по мере развития политической системы России установления в ней полноценного представительного органа. Нельзя, однако, не отметить его прозорливости в вопросе о создании в России самостоятельного представительного органа лишь с совещательными правами, как того хотела демократическая общественность: политическая история европейских стран показывает, что такие органы ни чем серьезным заниматься не могут, но оппозиционный потенциал у них, как правило, довольно внушительный.

Возможно, вопрос не только в прозорливости Чичерина, но и в осмыслении им опыта либеральных преобразований в германских государствах в первой половине XIX столетия. Готовя четвертый том «Истории политических учений» в середине 70-х годов, Чичерин подробно изучил не только теоретические построения целой плеяды немецких либералов, но оценил также практические результаты либеральных преобразований системы государственного управления. Важно отметить, что практически все они были не только чистыми теоретиками, но и крупными государственными деятелями, реально реформировавшими систему власти и управления в германских государствах.

Как мы говорили выше, ранний либерализм с большой опаской смотрел на публичную сферу, видя в ее расширении потенциальную опасность для автономии лица и экономической самодеятельности. Политические права не имели самостоятельного значения, а призваны были лишь гарантировать права гражданские. В германских государствах после наполеоновских войн окончательно ушла в небытие теория полицейского государства, разработанная в общих чертах еще Христианом Вольфом, и ставившая главной задачей государства опеку над гражданами и водворение нравственности. Но в то же время целый ряд руссоистских идей, которые надежно закрепились в политических дискуссиях Германии того времени, требовали нового понимания и интерпретации. И концепция общей воли, и теория общественного договора, и идея народного суверенитета – все это и было радикально переосмыслено в либеральном ключе. При всем различии в подходах и оценках общим и для Ф. Ансильона, и для В. Круга, и для К. фон Роттека-старшего было понимание политической жизни как сферы реализации разума в государстве.

Анализируя работы этих авторов, Чичерин, безусловно, принимает именно эту базовую политическую идею. И хотя более глубокое исследования влияния немецкого либерализма на Чичерина – это предмет для особого исследования, все же несомненным является факт их влияния на пересмотр Чичериным вопроса о соотношении гражданских и политических прав и свобод, а также в целом на переосмысление им сферы политического.

В работе 1866 года «О народном представительстве» Чичерин совмещает две во многом противоположные концепции – либеральную и консервативную. С одной стороны, он отстаивает ту точку зрения, что личные права могут быть гарантированы только через права политические, то есть через право на участие во власти: «Пока власть независима от граждан, права их не обеспечены от ее произвола; в отношении к ней лицо является бесправным» и что «политическая свобода является высшим развитием свободы личной» ^{[8, с. 26–27]}. С другой, – он развивает концепцию цензов на участие в политической власти, которая целиком основана не на либеральной, а именно на консервативной концепции морального долга человека перед обществом ^{[2, с. 112–114]}.

Нельзя сказать, что эту двойственность политической концепции Чичерин полностью изжил. В.В. Зеньковский считал, что Чичерин на протяжении всей своей жизни был верен и либерализму и консерватизму. Однако поворот в его работах 70-х годов заметен как на уровне общетеоретических построений, так и при оценке политических событий.

Так в связи с покушением Засулич на Трепова Чичерин пишет статью «Дело Веры Засулич», в которой кроме нелицеприятных суждений о действиях правительства, особенно в том, что касается полицейских мер, обрушившихся на общество с конца 60-х годов, он довольно неожиданно высказывается об оправдательном вердикте присяжных. Говоря о решении присяжных, он понимает, что оно может иметь катастрофические последствия для страны, но все же находит слова понимания и даже оправдания такому вердикту: «Общество, к которому в лице присяжных взывало правительство, не могло дать ему поддержки, ибо оно в своей совести осуждало систему, вызвавшую преступление и боялось закрепить ее своим приговором» ^[9].

В статье «Конституционный вопрос в России» мы видим новый подход к пониманию политической сферы, она уже не есть простая защита своих интересов автономным лицом, и в этом мы, безусловно, видим расхождение с идеями раннего либерализма. Но и с политическим консерватизмом он понемногу расстается. Во-первых, меняется концепция цензов на участие в политической жизни, которая ранее просто отсекала подавляющую часть населения от участия в ней. Во-вторых, мы не встречаем апологетики существующих порядков, скорее обнаруживаем в его работах довольно аргументированную критику, подчас довольно жесткую. Эта тенденция с годами будет только усиливаться и особенно отчетливо проявится в одной из последних его работ, специально посвященных будущему России – «Россия накануне двадцатого столетия», опубликованная в Берлине и выдержавшая четыре издания.

Об эволюции политических взглядов Чичерина 70-х годов мы можем судить по очень небольшому числу документов, тем ценнее для нас его статья про конституционный вопрос в России. Она свидетельствует, как мы уже сказали выше, о серьезной трансформации взглядов Чичерина на политическую жизнь, ее природу, цели и смыслы. Если в исследовании «О народном представительстве» высшее назначение человека, «то есть разумно-нравственного существа, состоит не в удовлетворении личных потребностей, а в деятельности на общую пользу, в служении господствующим в мире идеям и интересам» ^{[8, с. 45]}, то в 70-х годах закладывается новое понимание смысла и целей политической жизни, она становится направленной на «установление правды в общественных отношениях». Политическая жизнь становится теснейшим образом связанной с самим смыслом человеческого существования.

Может ли данным задачам отвечать демократия вообще и демократическая республика в частности?

Чичерин пытается реконструировать аргументы демократии: «Если установлению демократической республики мешает политическая неспособность масс, то эта неспособность исчезает с успехами просвещения. Мы должны ожидать, что с совершенствованием человечества достаток и образование все более и более будут распространяться в массах, а потому чем выше будет общий уровень, тем более народная воля будет разумна и справедлива, следовательно, тем менее она будет нуждаться в каких-либо сдержках и преградах. С этой точки зрения демократическая республика представляется окончательною формою, к которой рано или поздно должны прийти все развивающиеся народы» ^{[7, с. 707]}.

Но это не так, считает Чичерин. И хотя «демократии принадлежит видное место в ряду политических учреждений», все же она не может полностью соответствовать требованиям разума и разумного устройства государства. Какой бы уровень достатка и образования мы себе не представили, все равно сохранится и образовательное и имущественное неравенство, сохранятся и различия в способности к управлению государством и существенные различия в понимании соотношения частных и общих интересов. Это означает, что в демократической республике всегда будет сохраняться усредняющее и даже понижающее влияние народной массы на политическую жизнь. Система выборов в представительные органы власти пусть и достойных людей не решит этой проблемы в силу той же причины. Демократия и республиканское правление в любом случае окажутся лишь более или менее совершенной системой преследования людьми своих интересов. Только конституционная монархия, с его точки зрения, в состоянии преодолевать давление чисто утилитарных мотивов в политическом поведении граждан, а, следовательно, организовывать политическую жизнь на более разумных основаниях. Для России, полагает Чичерин, это и вовсе непреложный факт.