Специфика философской мысли в синтоистской традиции

Матвеенко Валентин Александрович аспирант, кафедра философии, Дальневосточный федеральный университет 690922, Россия, Приморский край, г. Владивосток, ул. Аякс, 10 (F), каб. F732 Matveenko Valentin post-graduate student of the philosophical department at Far Eastern Federal University 690922, Russia, Primorsk Territory, Vladivostok, str. Ayaks, 10 (F), room No. F732 valentin.matveenko@gmail.com Другие публикации этого автора

Идея о том, что носители разных культур мыслят по-разному, имеет достаточно глубокие корни и обоснование, равно как и немалое количество книг и исследований, посвященных этому вопросу. Кто-то считает, что философия как образ мысли имеет универсальный и межкультурный характер, кто-то – наоборот, что это исключительно западное мероприятие и поиски философского в незападных традициях смешны, абсурдны и невозможны.

Современное российское японоведение практически не обращает свое внимание на философские измерения японской культуры, рассматривая их только в контексте литературной, политической и религиозной традиций. Нам известно множестве книг о индийской философии, о китайской, но не о японской, и создаётся впечатление, что интеллектуальная культура вообще обошла Японию стороной, что разумеется не так. Японская культура предстает перед нами в лице кабуки, чайной церемонии, самураев, гейш, каменных садов, роботов, манги и аниме, но даже за этими явлениями культуры стоят мощнейшие интеллектуальные традиции, которые трудно не назвать философией, а их изучение – необходимым путем к постижению японской культуры.

Но если рассуждать о том, чем являет себя философия в самой Японии сегодня, мы также не придем к однозначному ответу. С оной стороны это дисциплина, возникшая в японских университетах немногим более столетия назад и нацеленная на изучение основных философских идей всего западного мира. С другой стороны, это результат специфической позиции японских исследователей к западной философии. Они рассмотрели историю европейской мысли не как объект историко-философского исследования, а как объект критического анализа и собственной рефлексии, основанной на собственном опыте восприятия действительности. Это привело к рождению ряда концепций, которые обратили на себя взгляды всего мира.

Но мы знаем, что к моменту знакомства Японии с западной философией в ней уже параллельно сосуществовало несколько интеллектуальных традиций, которые мы, может быть, не можем в академическом смысле назвать «философией» - это синтоизм, конфуцианство и буддизм. Они заложили основание того культурного фона на котором развивалась японская философская мысль и стали тем фильтром, через который в Японию проникало все иноземное.

Грубо говоря, мы можем выделить несколько подходов к пониманию того, что японская философия есть.

Во-первых, это философия привезенная из Европы. Данного понимания придерживались японские мыслители периода Мэйдзи, которые отрицали наличие в Японии самостоятельной философской традиции. Это были профессиональные философы, работающие над классическими текстами, добавляя периодически к ним собственную критику и комментарии. В этом нет абсолютно ничего «японского». Таким образом, японская философия это просто европейская философия, понятая через призму тех, кому посчастливилось родиться японцем. Тексты собственной традиции такие философы не изучали и никогда не пытались к ним обратиться. Для них философия и философский метод могли появиться только на Западе.

Достаточно вспомнить взгляд Нагата Хироси, обуславливающего причину отсутствия в Японии хоть сколько-нибудь значимой теоретической философской мысли, способной быть сопоставленной с философскими системами Запада, отсталостью исторического развития страны. Он связывает это с тем, что в Японии усвоение культуры более развитых стран происходит не путём устранения элементов культуры отсталых, а путем их наслоения и образования нечто нового. Следовательно, он делает вывод, что «философия в Японии, как и научная культура вообще, по своему идейно-теоретическому содержанию не заслуживает особого внимания, если ее оценивать по критериям мировой общественной мысли» ^{[1, с. 35]}.

Второй подход это чисто японская интеллектуальная традиция до привнесения в нее европейской философской терминологии и сопровождающих ее дисциплин. В таком смысле мы можем рассматривать японскую философскую мысль как дочернюю китайской философичной традиции, но главное не европейской. На таком понимании настаивал один из первых японских философов Иноуэ Тэцудзиро (1855-1944), который ссылался на конфуцианские школы раннего Нового времени. По его мнению, фундаментальные философские вопросы, рассматриваемые тогда, по своей значимости и характеру вопрошания были аналогичны вопросам, рассматриваемым в западной мысли. В частности, во многом конфуцианская традиция того времени была озадачена тем, что мы сейчас называем философией языка и политической философией. Но несмотря на такую казалось бы наполненность чисто философскими вопросами и интереснейший анализ с помощью современных философских методов, данная философия была далека от традиции самокритики и поиска собственно структуры.

Употребляя термин философская мысль применительно к синтоистской и вообще японской культурной традиции, прежде всего, стоит объяснить причину, по которой нами не используется более привычный термин философия и определиться с тем, что мы вообще будем понимать под синтоистской и японской мыслью.

Сам по себе термин «философия» тэцугаку 哲学 был введен в 1874 г. Ниси Аманэ 西周 (1829-1897) – представителем японской академической философии Нового времени и одним из первопроходцев в попытках познакомить Японию с философией и другими европейскими науками. Данный термин он предложил, чтобы как-то выделить иноземные знания и идеи, обладавшие системностью и логичностью, которые начали проникать в Японию примерно в то же время, и которые в самой стране отсутствовали, а появляться начали под влиянием тех же Западных, от наследия буддийской и конфуцианской традиций, которые стали маркироваться термином «мысль» сисо: 思想. Подобное «введение понятие» было уже привычно: в период проникновения на японский архипелаг буддизма был так же предложен термин «синто» для разграничения нового и старого учения ^{[2, c. 26]}. Будучи первым японцем, читавшим лекции по западной философии в Японии и одним из тех, кого отправляли в Европу, чтобы познакомиться с культурой Запада, он пришел к выводу, что в Японии, как и в Китае, «философией» назвать нечего. Если взять за основу сравнения фундаментальную онтологию Хайдеггера, то, разумеется, с одной стороны, он прав, а с другой – излишне категоричен. В любом случае такое разделение играет на руку японской мысли: оно очень четко маркирует ту внушительную и самостоятельную интеллектуальную традицию, которая имеет тексты и сочинения не менее значимые для культуры, чем диалоги Платона, но в тоже время кардинально отличающиеся от них по самому характеру размышления.

Стоит отметить, что толковые словари японского языка трактуют сисо: как результат общественной мысли и представление о том, как должны быть устроены общество, государство и личная жизнь человека. Тэцугаку же понимается больше как учение о понимании принципов вещей.

И таким образом мы приходим к следующему, свободному от Западного влияния, понятию сисо: 思想, которое принято переводить на русский язык как «[философская] мысль». Оно имеет более широкую семантику и включает в себя отличные от Западных системы и учения, выражающие мировоззренческую мысль самой Японии, формирование которой началось одновременно с проникновением в VI–VII вв. с материка конфуцианских книг и, позднее, буддийских сутр.

Несомненно то, что и синтоистская философия является именно философской мыслью, ведь «как ни глубоко проникли в японскую мысль пришедшие из-за границы учения и идеи, как ни органично вошли они в духовную жизнь японцев, на протяжении всей истории этноса и государства существовала некая константа, неизменная духовная основа, присущая только Японии» ^{[3, с. 635]}. И этой основой является синто.

Именно через наличие этого ядра можно объяснить не характер проникающих в культуру заимствований, а процессы, происходившие с ними во время интеграции в целостную японскую культуру, что играет гораздо бо́льшую роль в понимании философской мысли синто. Именно благодаря пониманию этих процессов, мы сможем определить структуру мысли синто, лежащей в основе этих изменений.

Таким образом, мы приходим к однозначному выводу, что философия синтоизма получила своё развитие в виде философской мысли.

Нельзя отрицать того факта, что синтоистская мысль в Японии могла развиться исключительно из мысли религиозной и, таким образом, представляться в виде религии, что соответствует расхожему представлению о синтоизме, как о древней национальной религии Японии, которая с доисторических времён и по сей день составляют фундамент японской культуры

Однако любопытным остаётся то, что зачастую синтоизм исключается из ряда учений и религий, которые в японском языке принято марки́ровать иероглифом кё: (учение教): до:кё: (даосизм道教), буккё: (буддизм仏教), дзюкё: (конфуцианство儒教), кирисутокё: (христианство キリスト教) и т.д., в то время как у синто такой элемент отсутствует ^{[4, с. 18]}, уступая место иероглифу до: (путь 道), который, помимо прочего, переводится как «долг», «правильное поведение», «мораль», преобразуя, таким образом, синто в некую этическую норму.

Такое положение дел объясняет подход Джозефа Китагавы ^[5], утверждающего, что синтоизм – это наиболее ранняя форма из всех существующих в Японии религий, комплекс древних верований, субстрат, на который впоследствии накладывались заимствованные из Китая религиозные течения, идеи и культы. То есть помимо чего-то внутреннего и постоянного (отраженного в поклонении ками и предкам) в синто присутствует нечто внешнее.

А.А. Накорчевский в своей монографии «Синто» пишет: «В моем понимании синто – это несистематизированная общинная религия, которая сохраняется, прежде всего, как некий набор правил (курсив – В.М.) взаимоотношений с божественным, «глубинная структура», сохраняющая свою устойчивость и относительную неизменность на протяжении веков» ^{[6, с. 29]}.

Тем самым синто предлагается понимать не как учение, а как сам принцип взаимоотношений человека со священным, сложившийся в японской культуре, и этот принцип может быть оформлен в виде конкретного учения. Это вполне соответствует современному подходу к изучению синтоизма, заключающемся в изучении синто не как целостности, а множества локальных традиций.

Поэтому за основу мы будем брать представление о том, что синтокак религиозный феномен начинает формироваться лишь в средневековье (XII-XIII вв.). Он вобрал в себя элементы анимистических и шаманских обрядов, культов и верований, свойственных раннему периоду японской культуры, которые сформировывались как на территории самих японских островов или проникающих из-за моря, а так же некоторые элементы конфуцианства, даосизма и буддизма.

Стоит отметить и то, что для придачи синтостатуса религии, ему как верованию нахватает всеобщности различных его проявлений в силу, как уже было сказано ранее, имения множества трактовок и практик.

В чистом виде принцип синто нашёл своё воплощение в виде комплекса японских национальных религиозно-культурных практик, которые видятся и понимаются в первом приближении как синтоистская «религия».

Для японца синтоизм не представляет собой нечто специфическое: для него это традиция и жизнь, заложенные на подсознательном уровне, рождающие принцип «сохранения гармонии» ва-о мамору 和を護る, что и определяет инстинктивное понимание того, как должно быть устроено общество, каковы твои обязанности в нём, как стоит относиться к миру и вещам его наполняющим.

Стремление к всеобщей гармонии зачастую вступает в противоречие с логикой и здравым смыслом, оно предполагает гармоничную основу всего, свободную от каких-либо крайностей. Именно стремление избежать однозначности и категоричности во всем образует в некоторой степени недосказанный и незавершённый характер японской мысли, который, с одной стороны даёт нам безграничный простор для работы со смыслами и интерпретациями, но, с другой стороны, лишает исследователя ясности.

В целом хотелось бы сказать, что со всей смелостью можно утверждать, что именно ва-о мамору лежит в основе сисо: как таковой, потому что именно через стремление к гармонии и происходит рождение мысли как смысла, мысли в её философской ипостаси – предданного контекста чего-либо как целого. Более того, в некотором смысле заботливое участие в гармонии мира мы можем прочесть как восточный вариант хайдеггеровского Бытия в мире (Dasein).

Синтоистское миропонимание предполагает, что даже нечистое и ложное способно обрести искренность и очиститься (о чем говорят многие синтоистские обряды, имеющие в своей основе ритуалы очищения). И благодаря этой «склонности к адаптации» веяния, приходящие из-за моря, будь то религиозное учение или лексическая единица, всегда с особой лёгкостью ассимилировались в Японии, обретаю форму нечто японского и, создавая характерную черту японской культуры – готовность брать и использовать слегка изменённое «понравившееся», не обращая внимания на его сочетаемость или несочетаемость с уже существующими элементами культуры. Но нельзя не согласиться с тем, что именно заимствование высокоразвитых религиозно-философских концепции, в особенности из Китая, затормаживало развитие собственной философской мысли.

В данной связи закономерным будет вопрос о том, в какой степени мы можем говорить о наличии в синтописьменной философской традиции. Существовала ли такая традиция?

В синтоизме древнего и средневекового периодов устная традиция передачи информации всегда играла определяющую роль, чтобы не лишить текст изначальной сакральности. Но, однако, неизбежной смене канала передачи информации и, тем самым, рождению интеллектуального письменного наследия синто помешали пришедшие в Японию буддизм и конфуцианство, отличающихся интенсивной текстопорождающей деятельностью ^{[7, 12]}. Таким образом, долгое время чисто синтоистские тексты не создавались вовсе, а разве что фиксировались или, что еще реже, комментировались.

В целом сведения о древнем синто обычно являются составной, но не основной, частью множества иных текстов, описывающих как духовную, так и социально-политическую жизнь страны, будь то мифы или своды законов.

Со временем приверженцы синтоизма начали осознавать те ценности и особенности, которые отделяли синто от остальных учений, тем самым создавая первые тексты, описывающие святилища либо ритуальные традиции свое школы, например, «Пятикнижие Синто»(синто: гобусё 神道五部書). Но это были узконаправленные тексты, не предназначенные для широкой аудитории, а служившие для передачи традиции внутри самой школы.

Первым же теоретическим выражением синтоистской мысли, хотя, и с использованием категорийно-понятийного аппарата буддизма можно считать, сформировавшееся в школе Тэндай учение об «исконном просветлении» (хонгаку 本覚), не смотря на то, что в нём основное внимание уделялось непосредственно взаимоотношениям ками и будд. После оно переросло в представление «об изначальной просветленности всех живых существ и мира в целом, его идентичности абсолютному аспекту бытия, фактическому отрицанию трансцендентного, осознаваемого таковым лишь по причине омрачённости нашего сознания» ^{[7, c. 217]}. Единственными возможными воплощениями истины признавались феноменальные аспекты бытия.

Развитие письменной традиции синтоизма, прежде всего, стоит связывать с именем Ёсида Канэтомо (1434-1511), который в конце XV в. первый использовал слово синто для обозначения японской религии в противовес конфуцианству, даосизму и буддизму, основав школу Ёсида синто: (синто рода Ёсида) или Юйицу синто: (единственное синто) ^[8].

В тексте «Избранная суть толкования единственного синто:» (юйицу синто: мё:бо: ё:сю: 唯一神道名法要集), датируемым приблизительно 1485 г., Ёсида вводит термин «синто двух мандал» (рё:бу синто: 両部神道) – учение о связи между буддами и ками, в основе которого лежит представлении о единстве абсолютного и феноменального уровней бытия; идея присутствия в основе всего сущего единого «принципа» и идея возможности для всех живых существ осознать присутствие в себе «совершенной мудрости» благодаря «исконному просветлению».

Годом позже из-под его руки выходит трактат «Сущность божественного пути» (синто: тайи 神道大意), который по сути своей является первым трудом, в котором были изложены основы «языка синто», закрепляющие его на доктринальном уровне как отдельное учение. В некотором роде это была та же идея «исконного просветления» хонгаку, но уже на основе не буддийских терминов и мифов, а собственных – синтоистских и, при необходимости, даосских. То есть ками, а не будды рассматривались как первичные источники и носители просветления. Всё это создало почву для формирования собственных синтоистских концепций. В основании мира Канэтомо видит Божественное-Единое, которое предшествует и Небу и Земле (и миру вообще), которое устанавливает Небо и Землю, превосходит инь и ян. Именно это Божественное, будучи всеобщим первоначалом, создаёт: 1) то божественное, что присутствует и на Небе и на Земле и именуется людьми как ками (神); 2) то божественное, что присутствует в «десяти тысячах вещей» и именуется духовной природой (духом) (рэй 霊); 3) и то божественное, присутствующее в человеке и именуемое как сердце(вина) (кокоро 心) ^{[5, c. 220-221]}.

Поэтому, по словам Канэтомо, синто – это не что иное, как путь обретения сердцевины, которая не может функционировать и развиваться без присутствия ками. А встать на этот путь можно, лишь почитая божеств. В тоже время источником «Пути богов» мыслится рэй, которая является первоначальной энергией и основой представлений о правильном и не правильном, основой представления о гармонии ва.

Но самое масштабное своё развитие синтоистская мысль получила в период сёгуната Токугава, вместе с формированием школы Кокугаку (Национальная наука 国学) её ведущими теоретиками Мотоoри Норинага (1730–1801) и Хирата Ацутанэ (1776–1843). Благодаря деятельности именно этой школы термин «синто» (а вместе с ним и новые синтоистские сочинения) получил более широкий оборот и известность, а так же был сформирован корпус «классики синтоистских текстов». Основной своей целью они ставили выявление исконно японского, очищенного от «китайщины», путём тщательного изучения древних письменных памятников, которые сначала комментировались, а потом получали своё философское осмысление.

Результатом такой работы стало фукко синто: (Воссозданное синто
復古神道), которое, по мнению, приверженцев Кокугаку было воплощением истинного синто, свободного от иностранного (и, особенно, китайского) влияния. Однако одно направление Кокугаку, возглавляемое Мотоори Норинага, видело особенность фукко синто: в его простоте и отсутствии интеллектуализации; в то время как второе крыло (круг Хирата Ацутанэ) узревал обратное: истинную мудрость, которая служила истоком для всех учений, которые впоследствии вернулись в Японию из-за моря ^{[5, c. 267-268]}.

Одним из ключевых утверждений «кокугаку» было, сформулированное ещё в Ёсикава синто:, представление о значимости не только абстрактного принципа-ри (理), но и конкретных вещей-моно (物) и факторов-кото (事).

Норинага был сторонником естественного, искреннего, эмоционального образа жизни и следования воле ками. И эти убеждения он выразил в понятии магокоро (истинное сердце 真心), которое было диаметрально противоположно китайскому рационалистскому понятию карагокоро (китайское сердце漢心), основанного на видении единого принципа всего мира (здесь важно понимать, что в первую очередь мыслилась духовная и философская дифференциация, а не этническая). Извращённые и сбитые с толку «китайшиной» сердца были не в состоянии постичь «Истинный Путь», доступный магокоро.

Так же получила выражение категория моно-но аварэ (печаль вещей 物の哀れ), которую способно ощутить именно магокоро. Моно-но аварэ заключается в соприкосновении человеческой души с ками, заключенным в вещах моно и достижении истинной и искренней гармонии ва. В этом и состоит суть моно-но аварэ – утверждение искренней и утонченной человеческой души, выявлении его истинных и искренних чувств, в противоположность душе, искаженной мудростью конфуцианского учения. Именно это и послужило причиной отказа от конфуцианского или буддийского толкования синтоистских текстов, для постижения и осознания которых было необходимо пережить их аварэ.

Будучи традиционалистом и метафизиком, он пытался обнаружить и «воскресить» в классических письменных памятниках синто божественное Откровение; хотя, в то же время, ясно осознавал, что Откровение как таковое не могло быть зафиксировано в письменной традиции в силу свое природы и существования исключительно в устной, тем более что эти памятники, в некотором роде, являлись основой для пересказывания или чтения вслух, а не самим Откровением. Однако, по его мнению, это непознаваемое божественное Откровение, божественная Истина, которая слишком велика для ограниченного человеческого ума, имеет своё воплощение в «Пути божества» (синто – В.М.) или «Пути Истины», которым, естественно, является синто, а синто обретает его в магокоро ^{[3, c. 639]}.

В заключение хотелось бы сказать, что, понимая, таким образом, синто как принцип взаимоотношений человека со священным, выливающийся в этические принципы повседневной жизни, мы можем вспомнить, что философия при самом своём появлении в древней Греции западная философия возникла как искусство жить ^[9]. Поэтому, в известном смысле, мы можем сказать, что человек, разделяющий синтоистское мироощущение уже в силу одного этого является философом.

Однако это специфичная философия. Это не тэцугаку, но сисо:. Не философия как таковая, но философская мысль. Различие между этими двумя способами познания истины не должно нас смущать и из него вовсе не следует, что речь идёт о двух самостоятельных феноменах.

Да, как мы отметили, между ними есть разница, и мы рассказали, в чём она. Но, тем не менее, и тэцугаку и сисо: в своей основе являлись путями постижения истины. Не факт, что мы должны констатировать близость раннего этапа греческой философии к тэцугаку, скорее, наоборот. Мир смыслообразов Анаксимандра и Гераклита – это, скорее, сисо: чем тэцугаку. И их интуитивно-образное чувство истины всё же ближе к Ёсида Канэтомо и Мотоoри Норинага, нежели к Монтеню или Гегелю, которые были их европейскими современниками. И, пожалуй, начиная только с Парменида, греческая философия начала свою уверенную поступь на пути рационального постижения мира. При этом предшественникам Парменида в праве называться философами никто не отказывает, ибо сам термин философия был рождён в их среде. Таким образом, на вопрос о наличии в синто философской традиции следует, несомненно, ответить утвердительно.