Рациональность и логическое мышление

Яшин Борис Леонидович доктор философских наук профессор, кафедра философии, Институт социально-гуманитарного образования, Московский педагогический государственный университет 117571, Россия, г. Москва, ул. Проспект Вернадского, дом 88, к.1 Iashin Boris Leonidovich Doctor of Philosophy Professor; Department of Philosophy, Institute of Social and Humanitarian education, Moscow Pedagogical State University 117571, Russia, g. Moscow, ul. Prospekt Vernadskogo, dom 88, к.1 jabor123@rambler.ru Другие публикации этого автора

Одной из самых актуальных философских проблем в зарубежной и отечественной философии науки в настоящее время остается проблема рациональности, обсуждение которой уже давно вышло за рамки только научного интереса. «Внимание к этой теме, проявляющееся в различных формах, - пишет по этому поводу В. С. Швырев, - можно проследить и за пределами специально-научной литературы в публицистике, литературной критике и т.д. И это нетрудно понять, поскольку речь идет об осмыслении и оценке роли и значимости «рационального начала» в современной жизни людей» ^{[1, 3]}.

Это внимание сегодня, как считают многие философы, методологи и историки науки, связано с определенным недоверием к классической рациональности, отождествляемой нередко с рациональностью научной. Во многом это недоверие обусловлено вновь возникшими сомнениями в возможностях разума, приводящего достаточно часто к неразумным результатам деятельности человека.

Сегодня, - пишет в связи с этим Л. А. Микешина, - «идет переоценка ценностей — осознание неединственности и неполноты классического рационализма науки, переосмысление культурно-исторического статуса последней. Одновременно в рамках философско-антропологической проблематики развертывается критика научного разума как неполного, частичного, неадекватного целостному бытию и в связи с этим нуждающегося в дополнении философским, моральным, религиозным сознанием» ^{[2, 84]}.

Иными словами, на смену классической рациональности, по сути дела, пришла новая рациональность, которая уже больше не отождествляется с рациональностью научной. Эта новая рациональность выходит за пределы узкого для нее научного знания и вбирает в себя все, что «делает возможным бытие человека в современном мире», в нее «всё больше втягиваются миф и другие традиционные формы знания, которые уравниваются в правах с наукой» ^{[3, 46]}.

В современной философии и методологии науки появились исследования, в которых их авторы по тем или иным основаниям выделяют различные типы рациональности: научную и ненаучную, закрытую и открытую, разумную и рассудочную, универсальную и специальную, классическую, неклассическую и постнеклассическую. Понятие «рациональность» становится даже не многозначным, а скорее «текучим», размытым.

Если для М.Вебера рациональность являет собой точный расчет средств, необходимых для достижения цели, а для Л. Витгенштейна - не что иное, как наилучшая адаптированность к обстоятельствам, то для Р. Карнапа рациональность – способность выбирать из всех имеющихся вариантов наилучший.

Ст.Тулмин, с одной стороны, отождествляет понятие рациональности с логической обоснованностью правил деятельности, а с другой, - выделяет «гибкую» рациональность, понимаемую им «как действие человеческого интеллекта в сфере науки на основе не только и не столько соблюдения логических законов и правил, сколько с учетом процесса и способов, методов получения знания, а также эволюции понимания знания самим субъектом» ^{[4, 69 – 70]}. Иными словами, он полагает, что понимание рациональности не безусловно, что вполне возможны как минимум два варианта ее трактовки.

На двойственную природу рациональности обращает внимание и Х. Патнем, который утверждает, что рациональность, будучи неким регулятивом, неким нормативом всякой деятельности, вместе с тем, по сути дела, является продуктом, возникающим каждый раз во вполне определенных культурно-исторических условиях.

«Многоголосица», «разночтение» в понимании рациональности нашли свое выражение и в дискуссиях, на проходивших в конце прошлого века международных философских конгрессах. Об этом в одной из своих статей пишет П.С.Гуревич, отмечая, что «в современной западной философии наметилась отчетливая тенденция к расширительному истолкованию понятия рациональности. Рациональность понимается, прежде всего, как метод познания действительности, который основывается на разуме. Многими учеными она трактуется также как некая структура, имеющая внутренние законы и особенности. Наконец, рациональность отождествляется с определенным принципом, атрибутивным свойством цивилизации. В структуру рациональности все чаще включаются элементы нерационального. В этом, по мнению П.С.Гуревича, и находит свое выражение поиск нового типа рациональности ^{[5, 173 - 174]}.

Отмеченная тенденция прослеживается и в отечественной философии и методологии науки. Так, например, В. В. Налимов считает вполне возможным три варианта понимания рациональности. Ее смысл может быть сведен, во-первых - « к сферам природной упорядоченности, отраженной в разуме». Во-вторых - «к способам концептуально-дискурсивного» (рассудочного, понятийного, логического). Наконец, в-третьих - к «совокупности норм и методов научного исследования и деятельности» ^{[6, 22]}.

О трех ипостасях рациональности пишет в одной из своих работ также И. Т. Касавин. В его понимании «сама по себе рациональность представляет собой, во-первых, структуру человеческой деятельности, благодаря которой происходит освоение человеком мира (и самого себя). Во-вторых, рациональность есть неявная деятельностная установка, в силу которой человек решается на действие, поскольку чувствует себя способным на него, видит в нем какой-то смысл. В-третьих, рациональность феномена культуры связана с тем, что он каким-то образом включен в социальную систему и с определенной устойчивостью существует в ней» ^{[7, 171]}.

На три возможных варианта трактовки рациональности указывает и А. Л. Никифоров. С его точки зрения, рациональность может рассматриваться как соответствие «законам разума»; как «целесообразность»; и, наконец, как цель науки.

В первом случае ядром понятия рациональности являются законы общепринятой (т.е. классической) логики, истолковываемые как законы мышления, которые выступают в качестве наиболее общих законов рационального поведения и стандартов рационального знания. В силу чего рациональным считается все, что соответствует законам формальной логики, а нерациональным или иррациональным - все, что эти законы нарушает.

Из такого понимания рациональности вытекает, с точки зрения А. Л. Никифорова, и общепринятая трактовка научной рациональности, которая, являясь лишь частным, но может быть, наиболее важным случаем рациональности, включает в себя те или иные методологические нормы и правила, на которые ориентируются ученые в своей исследовательской деятельности. К таким правилам относятся, например, эмпирическая проверяемость, простота, подтверждаемость опытом и экспериментом, критичность, предсказуемость и т. п. ^{[8, 244]}.

Важной особенностью этой трактовки рациональности, которую А. Л. Никифоров называет «универсалистской», является то, что она основывается на неявном убеждении о вечности и универсальности стандартов рациональности. В этом случае, по его мнению, становится очевидным, во-первых, что «существует лишь один вид рациональности и один ее критерий для всех областей духовной и материальной деятельности людей, для всех исторических эпох и всех народов»; во-вторых, что человеческая история и культура (во всем ее многообразии) существенно иррациональны. А в-третьих, что даже в науке рациональность сосуществует с иррациональностью. «Со всем этим, - пишет А. Л. Никифоров, - трудно согласиться, поэтому универсалистское понятие рациональности кажется неприемлемым» ^{[8, 246]}.

В случае понимания рациональности как целесообразности, отмечает А. Л. Никифоров, следует иметь в виду, что «вопрос о рациональности или нерациональности некоторой деятельности приобретает смысл только после того, как указана цель этой деятельности, а ответ на него можно получить лишь после достижения цели (или отказа от ее достижения)» ^{[8, 248]}.

Иными словами, это понятие применяется, прежде всего, для оценки деятельности субъекта с точки зрения ее результата, что делает его относительным: то, что понимается как рациональное в отношении одной цели, может быть понято как нерациональное или даже иррациональное в отношении другой.

Из понимания рациональности как целесообразности следует и понимание научной рациональности: «научно рациональной является та деятельность, которая направлена на получение, разработку, совершенствования, уточнение и т. п. теорий, признаваемых истинными в настоящее время» ^{[8, 253]}.

В отечественной и зарубежной литературе по философии и методологии науки есть много и других трактовок термина «рациональность». Поэтому еще раз подчеркнем, что этот термин не имеет общепринятого, вполне определенного и устойчивого значения.

Отмечая факт полисемантичности термина «рациональность», необходимо, тем не менее, указать на тот факт, что практически во все времена рациональность в той или иной мере связывалась и до сих пор связывается, прежде всего, с логичностью мышления, под которой подразумевается способность мыслить и действовать на основе общепринятых норм. Эти нормы, ставшие базовыми принципами правильного мышления для всей Западной Европы, были выражены уже Аристотелем в сформулированных им основных законах (тождества, противоречия и исключенного третьего) классической логики. В дальнейшем именно эта логика стала во всем мире на долгие годы выражением сути классической науки и, как следствие, - классической рациональности, их фундаментом. Иначе говоря, на практике произошло отождествление научной рациональности и классической логики.

Однако такое отождествление неправомерно, так как сегодня стало очевидным, что даже феномен научной рациональности включает в себя не только логическое, а рациональность как таковая - многолика.

О том, что логику нельзя отождествлять даже с научной рациональностью писал, например, Б.С.Грязнов, утверждавший, что «современные логические теории не охватывают всей области рационального». Вместе с тем, с его точки зрения, «это не означает, что существует рациональное как алогичное…», т.е. не зависящее от какой бы то ни было логики. Это, по его мнению, «указывает лишь на ограниченность современных теорий и систем логики, о которых только и идет речь, когда мы говорим о логическом» ^{[9, 98]}.

Базисом рациональности как таковой, её ядром на самом деле может быть не только классическая, но и неклассические логики: модальная, многозначная, эпистемическая или временная, релевантная логика, логика со строгой импликацией или логикой изменения ^{[10, 14 - 15]}.

Учитывая это и тот факт, что понимание рациональности в широком смысле, так или иначе, связано с деятельностью, которая и оценивается как рациональная или нерациональная в том или ином контексте, можно утверждать, что оценка, например, мышления первобытных людей (Л. Леви-Брюль), а также людей «неразвитых социальных общностей» (А. Р. Лурия) как нерационального ^[11] вызывает определенные сомнения. Это мышление имеет свои специфические особенности, но ему нельзя отказать в логике.

С точки зрения Л. Леви-Брюля, «первобытное» или как он его называл, «прелогическое» мышление не является не-логическим, а тем более антилогическим. Оно вполне логично. Однако логика, которая служит основанием мышления первобытных людей, не тождественна логике современного европейского человека. Главное отличие «прелогического» мышления, на которое обратил внимание Л. Леви-Брюль, состоит в том, что оно может игнорировать закон непротиворечия традиционной логики, оно терпимо относится к возникающим в мышлении противоречиям. Вместо этого закона, традиционно считающегося основным законом правильного мышления в Европе (и не только в ней), первобытный человек мыслит в соответствии с законом «сопричастности» или «партиципации».

Этот закон позволяет воспринимаемому человеком объекту быть одновременно самим собой и иным, находиться одновременно в различных местах, а свойствам изображения - быть тождественными со свойствами оригинала. На этом основании и сам Л. Леви-Брюль во многих своих работах раннего периода, например, делал вывод о том, что в мифологическом сознании нет места логике в ее традиционном смысле ^{[12, 206 – 212; 13]}.

В то же время он не исключал и того, что у первобытного человека есть-таки логика в общепринятом понимании, но она «погружена в мистические ориентации его сознания». В условиях же свободных от влияния «коллективных представлений», первобытный человек будет рассуждать вполне ожидаемо для нас, то есть вполне логично, в рамках общепринятой «естественной логики».

Похожее свойство мышления человека первобытного общества, признающего одновременное и равноправное существование множества временных циклов вне их линейной последовательности, по мнению французского философа Ж. Дюрана, предвосхищает все парадоксы теории относительности. А известная исследовательница «археологии» культурных форм О. М. Фрейденберг, работавшая в области символической антропологии, писала о «многообразном единстве однотипных отличий» конкретных образов внешнего мира, имеющих место в первобытном мышлении, называя этот этап развития человеческого сознания «доформально-логическим» мышлением ^{[14, 29]}.

Гипотезу Л. Леви-Брюля подтвердило исследование «отсталого мышления» в еще существующих неразвитых социальных общностях, которое было проведено нашим отечественным психологом А. Р. Лурией в первой половине прошлого века. Оно показало, что это мышление не только допускает противоречия, но и в некоторых случаях игнорирует хорошо известное логическое правило, называемое «аксиомой силлогизма» ^{[15, 9 - 11]}.

Вместе с тем, в своих исследованиях А. Р. Лурия, как и Л. Леви-Брюль, отмечал, что «у основной группы испытуемых процессы рассуждения и умозаключения, связанные с их непосредственным практическим опытом, протекают в соответствии с хорошо известными правилами» ^{[16, 119]}.

Еще одним подтверждением этой гипотезы стало открытие своеобразной логики представителей племени азандов, которые ситуации, воспринимаемые в современном мышлении как противоречие и поэтому в нем запрещаемые, воспринимают иначе. Азанды считают их вполне допустимыми, - пишут в одной из своих работ по проблемам параконсистентных логик Н. да Коста и С. Френч, - «поскольку, нет трудностей на практике при употреблении противоречивых высказываний» ^{[17, 51]}.

Такое положение дел вполне естественно продуцирует вопрос: «Не является ли «новая рациональность», в которой мышление проявляет своеобразную «гибкость», доходящую до отвержения законов традиционной логики, до допущения в мышлении противоречий, принятия их как вполне законных, результатом эволюции «дологического» или, как его называл Л. Леви-Брюль «прелогического» мышления, характерного для «низших обществ»?

При утвердительном ответе на этот вопрос вполне возможно предположить, что развитие рациональности происходит путем перехода от рациональности «первобытного» мышления к рациональности мифа, далее – к рациональности религиозного, затем – классического научного мышления, а от него к «новой рациональности», рациональности, представляющей собой синтез рациональностей существовавших в глубокой древности и существующих сегодня.

Иными словами в этом случае мы неизбежно приходим к выводу о том, что этот феномен рациональности неразрывно связан с той или иной культурой, что рациональность в том или ином ее виде является порождением вполне определенной культуры. Именно этим и обусловлено различное отношение к законам традиционной двузначной логики на том или ином этапе эволюции человека («традиционные», «примитивные» общества», общности разных культур, разных этносов…).

Рациональность, понимаемая таким образом, проходит долгий путь эволюции от неосознаваемой, неотрефлексированной, до-классической рациональности обществ с «прелогическим» («примитивным») мышлением, которое допускает в рассуждениях о реальности нарушения традиционной (аристотелевской) логики – к рациональности классической с ее требованиями строгой определенности, однозначности и непротиворечивости. А затем – и к современной рациональности, которая содержит в себе все существующие в настоящее время рациональности, а, значит, допускает и противоречивость мышления, и другие, с точки зрения традиционной логики, несообразности.