Медиадискурс о терроризме в контексте информационно-психологических угроз современности

Седых Наталья Сергеевна кандидат философских наук Эксперт Уральской ассоциации «Центр этноконфессиональных исследований, профилактики экстремизма и противодействия идеологии терроризма», специалист по связям с общественностью бизнес-школы РГЭУ (РИНХ) 344038, Россия, г. Ростов-На-Дону, ул. Большая Садовая, 69 Sedykh Natal'ya Sergeevna PhD in Philosophy associate professor at the Department of Psychology of Management and Acmeology at Southern Federal University.  344038, Russia, g. Rostov-Na-Donu, ul. Bol'shaya Sadovaya, 69 natalja.sedix@yandex.ru Другие публикации этого автора

Медиадискурс о терроризме в контексте информационно-психологических угроз современности

Несомненно, в условиях глобальной информатизации социального пространства феномен терроризма требует осмысления в контексте особенностей развития массовой коммуникации. Отметим, что автор концепции общества риска У. Бек, определяет риск как «систематическое взаимодействие общества с угрозами и опасностями, индуцируемыми и производимыми модернизацией как таковой». Это приводит к формированию качественно новых «социально опасных ситуаций» и интенсификации глобальных угроз, к числу которых относится и угроза терроризма. Риски имеют тенденцию к усилению, так как они продукт передовых современных технологий, к числу которых относятся и средства массовой коммуникации. Вследствие этого зачастую «неизведанные и неожиданные последствия приобретают характер господствующей силы» ^{[1, с. 115, с. 131]}. Это во многом обусловлено тем, что постиндустриальное общество (по Э. Тоффлеру – «цивилизация») «противоречит старой традиционной индустриальной цивилизации. Она является в высшей степени технологической, но вместе с тем и антииндустриальной… Возникающая цивилизация предписывает нам новый ход поведения и выводит за пределы стандартизации, синхронизации и централизации, а также за пределы концентрации денег и власти… Этой цивилизации присущи свой своебразный взгляд на мир, свои собственные способы обращения со временем, пространством, логикой и случайностью» ^{[1, с. 26-27]}.

Соответственно, этот процесс сопровождается утверждением новой среды обитания, новых социальных и моральных ценностей, нового образа жизни и новых принципов управления обществом. Современное общество отличает, с одной стороны, возрастающее управленческое значение средств массовой информации, с другой – возрастающая информированность населения, беспрепятственная работа всех СМИ, наличие массовых технических средств, делающих информацию доступной для большинства граждан ^[3].

Массовые коммуникации являются основным социальным процессом современности, главным способом формирования социального пространства и времени, основным механизмом социального управления. Именно в массово-коммуникационной среде происходит формирование механизмов воздействия на индивида и общество в целом. Такие механизмы исследовались на разных исторических этапах по мере появления и развития новых медиатехнологий ^[4]. Безусловно, обнаруживались многие факты, свидетельствующие об их мощном социальном и культурном воздействии. Например, с появлением печатного станка, новой технологии производства бумаги и наборных гранок стали выпускать больше книг, снизились цены, больше людей стали обучаться грамоте. Основное социальное воздействие этих процессов заключалось в том, что в течение примерно ста лет потребителями печатной продукции стали не избранные представители правящей верхушки, а широкие массы населения. В этой связи внимание учёных стала привлекать динамика развития социальных процессов и изменений в них под воздействием новых медиатехнологий. Отметим, что с конца XIX до начала XX века в фокусе внимания исследователей массовых коммуникаций были социальные влияния медиа и их последующее воздействие на массовое поведение. Однако Х. Блумер смещает акценты и, анализируя массовое поведение, обращается, прежде всего, к процессам индустриализации и урбанизации начала XX века: «Массовое поведение становится всё более масштабным и важным явлением. Это объясняется, прежде всего, действием тех факторов, которые изолируют людей от привычной культурной среды и социального окружения. Миграция, переезды, газеты, кино, радио, образование, - всё это приводит к тому, что индивиды лишаются привычных опор и оказываются выброшенными в новый, гораздо большей мир. В этом мире индивидам приходится адаптироваться на основе, как правило, самостоятельно принятых решений» ^{[5, p. 45]}. Соответственно, индивид начинает испытывать всё большую потребность в разнообразной информации и обращается к различным медийным источникам. Это во многом обусловлено тем, что информация как глобальная ценность содействует освоению и преобразованию окружающего человека мира, помогает ему в формировании жизненных ценностей, интересов, предпочтений.

Сегодня компьютеры и СМИ важная составляющая общественной инфраструктуры. С созданием всемирной компьютерной сети Интернет человечество практически вступило в фазу формирования и поддержания в актуальном состоянии единой общемировой информационно-коммуникационной среды. И киберпространство, совсем недавно доступное лишь высококвалифицированным программистам, на наших глазах трансформируется в информационное поле социально-экономического, политического и культурного развития всего сообщества, позволяющее обеспечить необходимыми сведениями отдельных граждан, их различные объединения, предприятия, органы власти и управления. В современном мире человек получает массу медиасообщений. Он нуждается в информационной связи с миром, коммуникация становится видом повседневной социальной активности. Одновременно усиливается роль опосредованного взаимодействия, с помощью гаджетов и различных технических устройств. Сегодня без них немыслима какая-либо социальная, деловая, познавательная активность человека. Отметим, что, как показывают многочисленные исследования, припотреблении массовой информации происходит обучение аудитории ^[4]. В новой социальной реальности, в ситуации развития нелинейного сознания это приобретает особое значение, так как актуализируется потребность ориентации в окружающем мире, динамично изменяющихся социальных, политических, экономических реалиях, неожиданно возникающих ситуаций и непредвиденных событий. Соответственно, человеку необходимо интерпретировать наблюдаемые факты и выстраивать адекватные модели взаимоотношений как со сложным и многомерным социальным миром, так и с непосредственным окружением.

Подчеркнём, что о психологическом воздействии СМИ начали говорить ещё с момента появления в 1450 году первого печатного станка. Традиционно в психологии воздействие СМИ рассматривалось в ракурсе причинно-следственных отношений, где в качестве «причины» выступала информация, поступающая через различные средства коммуникации. И ещё в 1976 г. М. Л. Де Флер и С. Болл-Рокеш создают модель медиазависимости. Авторы исходят из того, что в обществе зависимость индивидов от СМИ как источника новостей и информации непрерывно возрастает. Причём уровень зависимости индивидов от СМИ и интенсивность медиавоздействия тесно связаны со стабильностью или нестабильностью общества и степенью социальной важности, которая придаётся масс-медиа как источнику информации. Модель представляет взаимоотншение и взаимодействие между СМИ, обществом и аудиторией, а также медиавоздействие. Примером проявления медиазависимости выступает потребление новостей в периоды кризиса. В критической ситуации люди обращаются к СМИ как источнику информации и даже психологического комфорта. При этом зависимость индивидуальных членов общества от масс-медиа в таких ситуациях возрастает ^[4]. Однако важно иметь в виду, что в нынешнюю эпоху глобальной информатизации новости и сенсации, сказанное и напечатанное слово, обретает долгое, а, порой и иное звучание в цифровой реальности, где нередко появляются противоречивые комментарии пользователей Сети. И, тем самым, провоцируются новые эмоциональные всплески, обретаются другие значения и смыслы, проникающие в социальное и психологическое пространство людей, воспринимающих информацию.

Соответственно, террористические угрозы развиваются одновременно с развитием массовой коммуникации и средств медиа-воздействий. Важно отметить, что в мире насчитывается более сотни различных определений терроризма. Однако в настоящее время отсутствует однозначная оценка природы современного терроризма и последствий этого явления. «Никого не должен сдерживать тот факт, что не существует «общей научной теории» терроризма, пишет один из крупнейших современных исследователей терроризма У. Лакер.- Общая теория a priori невозможна, потому что у этого феномена много различных причин и проявлений» ^{[6, с. 210]}. Сущность террористической деятельности заключается в систематическом, социальнои политически мотивированном, идеологически обоснованном использовании насильственных методов как средства достижения поставленных целей. При этом терроризм как особая, крайняя форма применения насилия отличается от других аналогичных форм своими специфическими признаками. Ю. В. Ващенко провёл специальный анализ зарубежных работ, изданных в США, Великобритании и некоторых других странах Запада, и обнаружил согласие большинства авторов в отношении следующих признаков терроризма ^{[7,с. 596-597]}:

1. терроризм заключается в использовании крайних форм насилия или в угрозе таким насилием;
2. цели террористического акта выходят за пределы причиняемого им разрушения, причинения телесных повреждений, смерти;
3. цели террористического акта достигаются путём психологического воздействия на лиц, не являющихся непосредственными жертвами насилия;
4. жертвы терроризма избираются больше по их символическому, нежели действительному значению.

Таким образом, современный терроризм, с точки зрения автора данной статьи, является способом информационно-психологического воздействия с целью управления социумом посредством превентивного устрашения и достижения социально-политических и экономических целей. Террористическая агрессия - социально - нормированный коммуникативный акт, имеющий в рамках конкретной и дискретной ситуации деструктивную цель и призванный решить опредёлённые задачи ^{[8, с.69]}. Исходя из такого понимания природы современного терроризма, считаем целесообразным изучение соответствующего дискурса масс-медиа, его трансформаций, социальных практик и психологических акцентов, скрыто или явно присутствующие при описании реальных событий.

Важно отметить, что в конце ХХ века начинает достаточно активно развиваться дискурсивная психология, которая основывается на пересмотре принципиальных идей когнитивной и социальной психологи. В рамках данной исследовательской парадигмы, дискурс определяется как репертуар интерпретаций – то есть как совокупность наборов возможных последовательностей высказываний в конкретных ситуативных, временных, культурных и институциональных рамках. Вместе с тем психика субъекта рассматривается не как совокупность изолированных когнитивных феноменов (сознание, мышление, восприятие, память и т.д.), а как сложное единство динамичных языковых конструктов, приобретающих значение в процессах интеракции в рамках определенных дискурсов. При этом сам субъект мыслится не как сущность изолированных внутренних процессов, для которого язык является лишь средством передачи неких разделяемых смыслов; дискурсивная психология рассматривает субъекта через призму языка, дискурса и социальной практики ^[9].

Дискурс одновременно является и результатом конструирования и инструментом конструирования социальной реальности. В силу этого дискурс, по мнению Т. ванн Дейка, “существенная составляющая социокультурного взаимодействия” В этой связи принципиальной нам представляется идея о том, что «дискурсы не отражают какой-то абстрактный внешний мир, находящийся «вне» или «за пределами» человека», а скорее «создают мир, который выглядит реальным или истинным для говорящего субъекта» ^{[10, с.231]}. Интересно, что скандинавские исследователи М. Йоргенсен и Л. Филлипс трактуют дискурс в терминах способности конструирования проживаемой нами реальности ^[11]. Теоретики дискурсивной психологии Поттер и Уэзерелл рассматривают дискурс как «репертуар интерпретации» ^[12]. Причём это понятие вводится с целью выделить особую динамическую изменчивую природу дискурса. Отметим, что любой дискурс включает различные языковые и неязыковые стратегии и практики, цель которых продуцирование определённого вида информации, её рецепцию и интерпретацию ^[13].

Медиадискур рассматривается как тематически сфокусированная, социокультурно обусловленная речемыслительная деятельность в масс-медийном пространстве. Центральным предметом медиадискурса являются способы описания каких-либо явлений и процессов и передачи знания о них. В этом отношении, как указывает Е. А. Кожемякин медиадискурс является в высшей степени посреднической деятельностью. Это обусловлено тем, что информация конвертируется в смыслы и происходит конструирование знания. Медиадискурс осуществляет перевод знания с одного уровня, например, институционального, на другой, например, обыденный. Однако знание такого рода имеет относительный характер, так как его «истинность» или «значимость» определяется лингвосоциальным, социокультурным и – шире – историко-цивилизационным контекстами, учёт которых также необходим при описании медиадискурса ^[14].

Отметим, что неотъемлемой частью публицистического дискурса сегодня, как считают эксперты-аналитики, становится «лингвистика убеждения». Поэтому современные исследователи оперируют такими понятиями как «давление дискурса», «дискурсивная доминанта». Понятие медиадискурса, как отмечает М. Н. Черкасова, шире понятия «публицистический дискурс». Однако доминанты этих дискурсов совпадают и находят своё выражение в социальной оценочности. При этом «речь идёт об акцентах в системе ценностей, аксиологии (обобщенных устойчивых представлениях о значимых предметах и событиях окружающего мира) медиадискурса, то есть об условной шкале оценки в определённой системе координат, которое находит своё материальное выражение в презентации явления, события, образа в медиатексте» ^{[13, с.48-49]}). Отметим, что на активность массового сознания оказывается значительное влияние с помощью медийного создания образа-значения и образа потребного будущего. При этом образ – субъективная картина мира или его фрагментов, предполагающая интерпретацию лавинообразного потока информации, получаемой органами чувств, на основе уже сложившейся у человека категориальной системы. В понятие «образ» входит три составляющих элемента. Первый - это образ-знание, то есть отражённая субъектом картина существующей реальности. Второй – это образ-значение, который создаёт личностный смысл и обеспечивает нам возможность выбора социальных реакций и действий по отношению к представляемому субъекту или событию. И, наконец, образ потребного будущего. Подчеркнём, что в сфере восприятия объектов и событий социальной действительности функционируют одновременно образ-знание, образ-значение и образ потребного будущего объекта, образ-прогноз, которые выполняют мотивирующую функцию по отношению к нашему поведению ^{[15, с. 100 - 123]}. Образ – знание формируется и пополняется при помощи различных видов получаемых сообщений. При этом зачастую он создаётся на основе исторических аналогий. Образ-знание предшествует формированию образа-значения, имеющего эмоционально-оценочную окраску. В то же время, так называемый, образ потребного будущего создаётся на основе интерпретации ситуации и осмысления перспектив её развития. Например, это может быть интерпретация и осмысление того, как терроризм «вписывается» в социальную, политическую реальность и какие имеет последствия, угрозы, риски. Известный американский футуролог Э. Тоффлер пишет: «Раньше люди изучали прошлое, чтобы пролить свет на настоящее… чёткий образ будущего поможет нам лучше понять настоящее. Сегодня нам всё труднее осознавать наши личные и общественные проблемы без применения будущего в качестве интеллектуального оружия» ^{[16, с. 18]}.

Современный французский философ Жан Бодрийяр считает, что человечество потребляет «реальное либо путём предвосхищения, либо ретроспективно, во всяком случаи на дистанции, каковая является дистанцией знака» ^{[17, с. 14]}. Одной из характерных особенностей сегодняшнего общества, с его точки зрения, является включение в него системы потребления, «каковая является системой манипуляции знаками». Всё больше и больше фундаментальных форм деятельности наших современных обществ дают место логике знаков, предстают в рамках анализа кодов и символических систем ^{[17, с. 14]}. По его мнению, «в образе проявляются и потребляются наши фантазии», но интерес представляет то, «что приходит в образ, чтобы быть в нём одновременно потреблённым и отвергнутым: реальный мир, событие, история» ^{[17, с. 15]}. Представляется интересной и точка зрения Ж. Бодрийяра на роль массовых коммуникаций в современном обществе потреблеия, которые дают «не действительность, а головокружение от действительности». Он считает, что общество уводится от реальности и живёт «под покровом знаков». Так возникает иллюзия «чудесной безопасности», которая даёт возможность воспринимать образ, знак, послание, всё то, что мы потребляем, как «наше душевное спокойствие, подкреплённое дистанцией от мира» ^{[17, с. 15]}. Таким образом, именно практика массовых коммуникаций предоставляет современному «обществу потребления» «отказ от действительности на основе жадного и умножающегося изучения её знаков» ^{[17, с. 16]}. И тогда современное общество определяется Ж. Бодрийяром. «как система коммуникации и обмена, как кодекс непрерывно испускаемых, получаемых и вновь обретаемых знаков, как язык» ^{[17, с. 125]}.

Итак, анализируя номинации террористов-смертников в российских СМИ, М. Н. Черкасова отмечает, что, начиная с 2009 – 2010 г. доминируют такие, как «шахидка» / «шахид»; «смертник»/ «смертница», «живые бомбы», «бомбистки». Эти номинации постепенно вытесняют иноязычное «камикадзе», распространённое в печати в последнее десятилетие XX века. Автор связывает это, прежде всего, «с политико-социальной ситуацией, когда необходимо чётко зафиксировать номинации явления без дополнительных созначений и нежелательных ассоциаций». Происхождение слова «камикадзе» имеет романтический ореол и в переводе с японского означает «божественный ветер», который, как гласит легенда, разметал в XIII веке вражеский флот у берегов Японии. В современном русском языковом пространстве камикадзе – это «самоубийца вообще, причём речь идёт как об осознанном суициде, так и о несчастном случае». В силу этого слово «камикадзе», «из-за своей ассимиляции и расширения семантического объёма самой лексической единицы не имеет такую «агрессивную» нагрузку, как слово «террорист»» ^{[13, с. 50]}.

Вместе с тем М. Н. Черкасова обращает внимание на важную тенденцию употребления в рамках публицистического дискурса слова «террорист» в переносном значении, которое в данном качество означает – «чрезмерную жестокость, запугивание, преследование кого-либо» ^[18]. В частности, в качестве примера наряду с другими, приводится, что «А. Б. Пугачёва, называет бывшего зятя «террористом» в контексте семейного конфликта: «Он ведёт себя как террорист!»» ^{[13, с. 50]}. Такие примеры присутствуют и в обыденной речи. Автору данной статьи приходилось, например, слышать в живой разговорной речи такое выражение: «он – смертник!», прозвучавшие в адрес студента, халатно относившегося к экзаменационной сессии. Вероятно, это во многом обусловлено тем, что «дискурс – прежде всего, это речь, погруженная в жизнь, в социальный контекст». Неслучайно Ж.-К. Коке называет дискурс «сцеплением структур значения, обладающих собственными правилами комбинации и трансформации» ^[19]. Это иллюстрируется и тем, что в информационном пространстве, причём в текстах, не связанных с терактами, многочисленны и переносные употребления глагола «терроризировать» ^{[13, с. 50]}. Подобных примеров, как известно, немало и в обыденной речи. Так, автору довелось услышать на одном из совещаний слова руководителя, который требовал от сотрудников исполнения распоряжения, заявив: «Я буду вас терроризировать!».

Такой дискурсивный поворот с нашей точки зрения свидетельствует: понятие «терроризм» зафиксировалось на уровне обыденного сознания как норма сегодняшней жизни. Заметим, что обыденное сознание — совокупность представлений, знаний, установок и стереотипов, основывающихся на непосредственном повседневном опыте людей и доминирующих в социальной общности, которой они принадлежат ^[20]. Реальность повседневной жизни имеет интерсубъективный характер, поэтому в процессе коммуникации, её элементы обозначаются, называются и наделяются определёнными свойствами. В то же время социальные формы общения участвуют в процессах интериоризации. Интериориза́ция (от фр. intériorisation — переход извне внутрь и лат. interior — внутренний) - формирование внутренних структур человеческой психики посредством усвоения внешней социальной деятельности, присвоения жизненного опыта, становления психических функций и развития в целом. Подчеркнём, что вследствие интериоризации психика человека приобретает способность оперировать образами предметов, которые в данный момент отсутствуют в его поле зрения ^[21].

Итак, в результате воздействий массовой и, как следствие, межличностной коммуникации понятие «терроризм» подвергается интериоризации и «вписывается» в картину мира человека, которая определяет специфический способ восприятия и интерпретации событий и явлений. Картина мира является подвижной структурой и соотносится с образом мира, который более устойчив. Структурой, являющейся одновременно регулятором и строительным материалом образа мира, является структура субъективного опыта. В эту структуру входят три слоя – «перцептивный мир», который соотносится с поверхностными структурами образа мира. Следующий слой – семантический выражен многомерными отношениями, возникающими под воздействием сенсорно-перцептивного, представленного, мыслительного следов деятельности. И наиболее глубокий и устойчивый слой – слой амодальных структур образуется при обработке «семантического слоя». Важно отметить, что в картине мира смысловые образования выполняют основные функции: репрезентативную (представление жизненного мира субъекту), интерпретативную (структурирование, интерпретация жизненных явлений и событий), регулятивную (регуляция поведения человека в жизненных ситуациях) ^{[22, с. 20-23]}.

Соответственно, осмысление событий повседневности, в которые во многом в силу глобализации массовой коммуникации включились события, связанные с терроризмом и его различными проявлениями, находит отражение в картине мира, обыденном языке и разговорной речи. Подчеркнём, что язык является психолингвистической структурой. Посредством использования языка в качестве репрезентативной системы, люди создают модель собственного опыта. И вместе с тем язык используется для того, чтобы передать данную модель, или репрезентацию мира другим. Процесс передачи может иметь различные, как устные, так и письменные формы. Однако написанные и сказанные слова являются «поверхностными структурами». Они в свою очередь представляют собой преобразованные психические и лингвистические «глубинные структуры». Итак, слова могут одновременно отражать и формировать психический опыт, что делает их мощным орудием, так как позволяет влиять на сознательные или бессознательные психические процессы с помощью языковых средств ^{[23, с. 25-28]}. Причём, особенно ярко, на наш взгляд, это проявляется в условиях глобальной информатизации. Современные СМИ не столько отражают действительность, сколько посредством «интерпретаций, комментариев, оценок способствуют созданию идеологического фона» ^{[24, с. 44]}. Это позволяет констатировать развитие «информационной агрессивности», под которой, следует подразумевать «навязывание определённых стереотипов, мнений, суждений, моделей поведения и т.д. только в одностороннем порядке» ^{[24, с. 61]}

Необходимо подчеркнуть, что массовая коммуникация сегодня выступает не только в качестве мощной социальной силы, но и, по мнению Ж. Бодрийяра, в качестве творца новой «гиперреальности» ^[17]. Ю. Хабермас, разрабатывая свою теорию коммуникативного действия, рассматривает коммуникацию в качестве базового социального процесса. С его точки зрения язык является средой господства и социальной власти, поэтому представляет собой вид «метаинституции, от которой зависят все общественные институты». При этом он подчёркивает, что метаинституция языка как традиция в свою очередь зависит от общественных процессов. Обращаясь к коммуникации как к повседневной практике частных жизненных миров, Ю. Хабермас полагает процессы коммуникативной рационализации жизненных миров в качестве структурирующих общественность ^[25]. Как известно, бурное развитие информационной сферы современного общества повлекло за собой ряд социальных последствий, которые оцениваются весьма неоднозначно. Это во многом определяется тем, что информационное пространство, как полагает современный исследователь А. В. Мирошниченко, выступает как среда, имеющая в своей основе ценности, цели, перспективы и т.д. ^[26].

Информационно пространство сегодня, по мнению автора данной статьи, становится одновременно пространством социального познания и конструирования феномена терроризма. Конструирование рассматривается как приведение в систему информации о мире, организация этой информации в связные структуры с целью постижения ее смысла. В результате создаётся образ социального мира, который предстает перед человеком как определенная социальная реальность ^[27]. При рассмотрении этого процесса в контексте информационных воздействий, на наш взгляд, следует опираться на понятие «конструкт» в постпозитивистском контексте, которое трактуется как целенаправленное формулирование значений посредством таких ментальных процессов, как структурирование, концептуализация, интерпретация и анализ. Конструировать с этой точки зрения – значит интроспективно выявлять значение событий на основании прецедентов ^[28]. В этой связи подчеркнём, что человек, согласно постулатам постклассической психологии, понимается как сложная, открытая самоорганизующаяся система. С точки зрения теории психологических систем психическое трактуется как то, что порождается, возникает в процессе функционирования психологических систем и тем самым обеспечивает их самоорганизацию и саморазвитие. Безусловно, сегодня информационные потоки организуют процесс социального познания и влияют на порождение особой психологической онтологии «представляющей собой системный конструкт, который опосредует взаимоотношения между человеком и миром «чистой» объективности («амодальным миром»), что и обеспечивает превращение амодального мира в «освоенную» человеком и ставшую его индивидуальной характеристикой действительность» ^[29].

Итак, очевидно, что современная массовая коммуникация оказывает непосредственное воздействие на развитие человека как психологической системы, в которую включены субъективная (образ мира) и деятельностная компоненты (образ жизни). Соответственно, транслируемая масс-медиа информация о террористических проявлениях трансформирует образ мира человека и воспринимается как часть действительности. При этом мы исходим из понимания действительности как многомерного мира человека, а образа мира как целостной и системно-смысловой действительности, представляющей собой мир данного человека, в котором он живет и действует ^[30].

В этой связи необходимо обратиться к вопросам познания социальных объектов, ситуаций в условиях глобальной информатизации. Социальное познание определяется, прежде всего, процессами коммуникации, так как оно возникает и поддерживается социальным взаимодействием. Приоритетное значение принадлежит социальному контексту и среде. В данном случае имеется в виду языковая среда как символическая репрезентация окружающего мира. Отметим, что, Г. А. Андреева, указывает на разделяемость как ведущий признак социального познания, обусловленный тем, что люди существуют в некотором общем познавательном пространстве и в определённой степени разделяют значение тех или иных познаваемых ими объектов. Причём средством выработки таких разделяемых представлений, значений является коммуникация. Итак, массовые коммуникации сегодня задают векторы социального познания феномена терроризма и определяют границы его конструирования.

В этой связи необходимо обратиться к результатам эмпирического исследования социальных представлений о терроризме, проведённых автором данной статьи. Подчеркнём, что социальные представления, выполняют три основные функции. Во –первых, это функция инструмента познания, при этом роль социальных представлений аналогична роли обычных категорий, посредством которых индивид описывает, классифицирует, объясняет события. Во – вторых, это функция опосредования поведения, которая выражается в том, что социальные представления способствуют направлению коммуникаций в группе, обозначению ценностей, регулирующих поведение. В – третьих, это адаптационная функция, проявляющаяся в том, что социальные представления являются средством адаптации совершившихся событий к уже имеющимся, то есть способствуют сохранению сложившийся картины мира ^[27].

Как свидетельствуют полученные нами данные, социальные представления о терроризме, развиваются под воздействием дискурсивных практик масс-медиа ^[31]. Это во многом обусловлено тем, что СМИ сегодня не только информируют население, но и выполняют конструирующую функцию, причём, особенно наглядно это проявляется, когда речь идёт о явлениях недоступных для непосредственного чувственного восприятия. Неслучайно в работах М. Фуко звучит термин «дискурсия», который понимается им как «сложная совокупность языковых практик, участвующих в формировании представлений о том объекте, который они подразумевают» ^[32]. Вместе с тем «представление, - считает исследователь В. Вагнер, - это концептуальный пирожок, сделанный из мира-теста силами дискурса, консенсуса и социального поведения» ^{[33, р. 109]}.В свою очередь дискурсы представляют собой «динамическую деятельность, конструирующую смысл». Причём «...воображаемое получает, таким образом, совершенно реальное, материальное воплощение» ^{[34, с. 17]}.

Медиадискурс о терроризме, на наш взгляд, относится к репрезентирующему типу. Это определяется тем, что в нём представляется терроризм как одна из значимых угроз современности, которая раскрывается посредством позиционирования в дискурсе масс - медиа конкретных персон, являющихся проводниками экстремисткой идеологии и их деятельности, её причин и последствий ^[8]. Остановимся на результатах нашего исследования, отражающих особенности социальных представлений о субъектах терроризма, олицетворяющих собой угрозу безопасности жизни, здоровью и социальному благополучию. Основным инструментом данного исследования был метод семантического дифференциала (англ. semantic differential). Методика исследования разработана Седых Н. С. на базе современного русского языка и отражает сформировавшиеся в нашей культуре представления о внешнем облике, социально – демографическом статусе и структуре личности. Методика содержит 55 прилагательных, являющихся вербальными антонимами. Испытуемым предлагается охарактеризовать, используя семи-бальную шкалу оценки: а) террориста – лидера террористического движения, главные задачи которого состоят в развитии соответствующей идеологии, пропаганде и продвижении идей экстремизма и терроризма в целях вовлечения новых членов в ряды организации; б) террориста – исполнителя, члена террористического подполья, главные задачи которого состоят в участии в подготовке и совершении терактов; в) террориста– смертника (мужчину); г) террористку– смертницу (женщину).

В качестве респондентов выступили 176 человек (84 юноши и 92 девушки) в возрасте 19-22 года, являющиеся студентами психологического и экономического факультетов Южного Федерального университета, расположенного в городе Ростове – на - Дону. Важно отметить, что этническая палитра Юга России самая пестрая и многообразная в стране. На небольшом пространстве проживают представители более 100 народов. Среди студентов, участвовавших в нашем исследовании 9% респондентов, являются уроженцами г. Назрань Чеченской республики, 5 % - уроженцы Ставропольского края, 4% -Краснодарского края, 3% прибыли на обучение из г. Владикавказа, 59% являются коренными жителями г. Ростова-на-Дону, 20% - уроженцы разных населённых пунктов Ростовской области.

Проведённое исследование позволило сделать ряд выводов, остановимся на некоторых их них. Интересно, что представления о чертах личности террористов-лидеров и исполнителей отражают представления о классических лидерах и исполнителях, занимающихся тем или иным видом деятельности. В частности, доминирующими характеристиками личности террориста - лидера, являются: уверенный, волевой, деятельный, конкретный, решительный, сильный, серьёзный. Вместе с тем террорист – исполнитель, характеризуется, прежде всего, как трудолюбивый, добросовестный, сосредоточенный. В то же время образ террориста – смертника, как мужчины, так и женщины выглядит «угрожающим»: враждебный (ая); решительный (ая), зависимый(ая); замкнутый (ая); угрюмый (ая); напряженный(ая); нелюдимый (ая).

Итак, очевидно, что представления о субъектах терроризма интерпретированы и структурированы. Это находит конкретное вербальное воплощение в характеристиках, которые транслируют смысловое содержание, закрепившееся в обыденном сознании, и реализуется, в том числе и в дискурсивных практиках, используемых для описания широкого круга жизненных явлений, не имеющих прямого отношения к терроризму и терактам, но определённым образом соотносимых с данным смысловым содержаниям. Это, на наш взгляд, является яркой иллюстрацией того, что терроризм в настоящее время «революционирует» в новый вид глобальной войны ^{[35, с. 10]} Современный исследователь Мирошниченко А. В. подчёркивает, что действия террористов рассчитаны, прежде всего, «на информационно-психологический шок, воздействие которого на большие массы людей создает благоприятную обстановку для достижения террористами своих целей» ^[36]. Главные цели терроризма сегодня – это информационно-психологическое воздействие, заключающееся в изменении взглядов, мнений и других психологических явлений. Цели террористического акта достигаются путём психологического воздействия на лиц, не являющихся непосредственными жертвами насилия ^[37]. Это подтверждается, например, результатами эмпирического изучения представления о террористических актах у жителей ряда регионов РФ. Основной вывод данного исследования состоял в выделении инвариантной составляющей представлений о теракте у всех респондентов (жителей различных регионов РФ)– «страх». Выделение страха как ассоциации с террористическим актом у всей выборки испытуемых позволило исследователям заключить, что СМИ формируют единое понятийное содержание террористического акта ^[38]. Заметим, что реакция страха на медиапродукцию была и остаётся предметом одного из направлений исследований в области изучения медиавоздействия. В качестве яркого примера, в специальной литературе описан такой показательный случай, наблюдение которого актуализировало интерес к изучению данной проблематики: «В 1975 году сенсацией американского кинопроката стал триллер «Челюсти». Летом того же года в прессе появились сообщения, что под воздействием фильма многие американцы внезапно перестали купаться в океане. Люди загорали на пляже, но боялись заходить в воду. Отдыхающим казалось, что большие белые акулы-убийцы подстерегают их, чтобы разорвать своими огромными, острыми, как бритва зубами» ^{[4, с. 237]}. Сегодня констатируется, что потребители медиа сообщений испытывают страх при демонстрации угрожающих сюжетов, несмотря на то, что реальной опасности для их жизни в этот момент не существует. Большинство исследователей объясняют реакцию страха с помощью концепции классического обусловлевания. Известно, что согласно теории условных рефлексов, определённые раздражители вызывают соответствующую реакцию, похожие на них раздражители вызывают подобную, хотя и не столь интенсивную, реакцию. «Этот принцип подразумевает, что из-за сходства реальных и опосредованных раздражителей какой-либо раздражитель вызывающий испуг при непосредственном опыте, вызовет подобную, но менее сильную реакцию при воздействии посредством СМИ» ^{[4, с. 243]}. Это во многом продиктовано тем, что в реальной жизни страх, преимущественно, вызывается тремя категориями, которые находят отражение и в СМИ: разного рода опасности и увечья; искажение естественных форм; восприятие опасности и страха через опыт других людей ^[4].

Однако, как показал проведённый нами анализ, последствия террористических проявлений не исчерпываются эмоционально-психологическими переживаниями тревоги и страха. Это последствия пролонгированного действия, которые приводят к изменению мировоззренческих ценностей, социальных убеждений, психологических установок. Негативные эмоции и чувства в связи с угрозой терроризма выступают своего рода «пусковым механизмом» для более глубоких социально – психологических и идеологических трансформаций, проявляющихся на уровне индивидуального и общественного сознания. Это актуализирует вопросы информационно-психологической безопасности как состояния защищенности личности, разнообразных социальных групп и объединений людей от воздействий, способных против их воли и желания изменять психические состояния и психологические характеристики человека, модифицировать его поведение и ограничивать свободу выбора ^[39].

В заключении подчеркнём, что в соответствии с Концепцией противодействия терроризму в Российской Федерации, к основным мерам по предупреждению (профилактике) терроризма относятся информационные меры (разъяснение сущности терроризма и его общественной опасности, формирование стойкого неприятия обществом идеологии насилия, а также привлечение граждан к участию в противодействии терроризму) ^[40]. В этой связи отметим, что многие современные информационно-психологические угрозы порождаются, по мнению В.П.Пугачев тем, что взятые СМК «на вооружение принципы отбора материалов плохо совместимы с глубокими аналитическими сообщениями и часто препятствуют созданию информационной картины мира, более или менее адекватной реальности"^{[41, с. 98]}. На наш взгляд, такая ситуация возникает также в силу многомерности и динамичности современной социальной реальности. Это определяет необходимость развития научной журналистики, призванной вести конструктивный диалог с общественностью и в интересной, доступной для обывателя форме излагать аналитическую информацию, раскрывающую сущность явлений, событий, фактов.

Итак, социальные реалии сегодняшнего дня и развивающиеся информационно-психологические угрозы современности настойчиво диктуют необходимость анализа происходящих явлений. В такой ситуации актуализируется общественная потребность в развитии аналитических жанров журналистики, представляющих собой широкое полотно фактов, которые трактуются, обобщаются, служат материалом для постановки определенной проблемы и ее всестороннего рассмотрения и истолкования. Ведущая особенность аналитических жанров в том, что они призваны раскрывать причины и отражать действительность в динамике. Этим определяется наглядно-конкретный способ изложения материала. В то же время аналитические жанры отчетливо ориентированы на коммуникацию. Собеседник либо присутствует в тексте, либо подразумевается. Подчеркнём, что аналитическая журналистика является средством социальной ориентации массовой аудитории. Аналитический текст может представить аудитории факты в их причинно-следственной взаимосвязи, дать им развернутую трактовку, оценку, обосновать прогноз развития явлений, план действий, связанный с отображаемым предметом. В современных условиях, на наш взгляд, целесообразно опираться на информационно-аналитические жанры при освещении проблем терроризма. В частности, это предполагает организацию серии экспертных интервью и компетентных комментариев относительно событий, связанных с террористическими проявлениями, угрозами и рисками. Итак, миссия современной научной журналистики, по мнению автора статьи, заключается в стимулировании развития инновационных социальных практик, позволяющих конкретно-историческим субъектам, используя общественные институты, организации и учреждения, конструктивно воздействовать на систему отношений и жизнедеятельность людей.

Однако наряду с развитием научной журналистики, назрела необходимость развития дискурсивных стратегий и практик информационного противодействия терроризму. Важно отметить, что дискурс важнейшая составляющая процесса коммуникации, которая в современных условиях, по мнению автора данной статьи, выступает как многомерный конструкт взаимодействия различных социальных контекстов. Соответственно дискурс, целесообразно рассматривать как способ конструирования образа мира, окружающей реальности и конкретных событий, в том числе и связанных с терроризмом. Такая позиция обусловлена тем, что дискурс с одной стороны как способ упорядочивания реальности, механизм определения ценности (значения) предметов окружающего мира, может выступать в качестве средства познавательной деятельности сознания. С другой стороны, дискурс как вид речевой коммуникации, ориентированный на обсуждение и обоснование любых аспектов действий, мнений и высказываний может выступать способом воздействия на объект познания, с целью его изменения, то есть являться средством практической деятельности сознания ^[42].

Таким образом, развитие определённых дискурсивных стратегий и практик информационного противодействия терроризму, должно быть, прежде всего, нацелено на достижение социального консенсуса. В современном мобильном мире восприятие, отношение, мнение по поводу социальных фактов и событий зависит, по наблюдениям автора, не столько от индивидуального опыта, способностей, психологического склада личности, когнитивного стиля воспринимающего, сколько от принятых в информационном пространстве образцов толкования явлений, базирующихся на конвенциональных значениях. Другими словами, нужна своего рода общественная договоренность относительно того, как будут интерпретироваться те или иные данные, полученные в процессе познания социальных явлений. Однако достижение такой договорённости и дальнейший социальный диалог возможен на основании глубокого и всестороннего анализа современного терроризма в контексте информационных угроз. Очевидно, что подобная экспертно-аналитическая работа может иметь только междисциплинарный характер и консолидировать усилия специалистов в области отдельных отраслей психологии, лингвистики, политологии, социологии и других гуманитарных и точных наук.