Наркотизация обыденного сознания

Кудашов Вячеслав Иванович доктор философских наук профессор, кафедра философии, Сибирский федеральный университет 660041, Россия, Красноярский край, г. Красноярск, ул. Проспект Свободный, 82а Kudashov Vyacheslav Ivanovich Doctor of Philosophy Professor of the Department of Philosophy at Siberian Federal University 660041, Russia, Krasnoyarsk Region, Krasnoyarsk, str. Prospect Svobodny 82a vkudashov@mail.ru

Мосиенко Михаил Константинович кандидат философских наук старший преподаватель, кафедра Философии, Сибирский Федеральный Университет 660041, Россия, Красноярский край, г. Красноярск, ул. Свободный, 79, ауд. А-428 Mosienko Mikhail Konstantinovich PhD in Philosophy Senior educator, the department of Philosophy, Siberian Federal University 660041, Russia, Krasnoyarskii krai, g. Krasnoyarsk, ul. Svobodnyi, 79, aud. A-428 mmk1100@mail.ru Другие публикации этого автора

Феномен наркотизации, т.е. развития устойчивой потребности в наркотике, известен человечеству с древнейших времён, и хотя современные общества сталкиваются уже не с традиционной, ритуальной наркоманией, а с наркоманией имеющий массовый, досуговый характер - «обыденной», десакрализованной наркоманией - основание этого явления остаётся одним и тем же. Даже в «обыденных» его проявлениях легко проследить остатки ритуальной культуры. Актуальность исследования наркомании едва ли нуждается сегодня в специальном обосновании. О внешних факторах, создающих условия для формирования химических и поведенческих наркоманий в обществе таких, как географическая близость центров производства наркотиков, традиционная культура употребления, политическая и социальная нестабильность, влияние навязывающей потребление рекламы и т.п., сказано и написано достаточно. Мы не отрицаем и не приуменьшаем влияние внешних факторов на формирование бытовых, «обыденных» наркоманий. Однако, в данной статье мы рассматриваем внутренние факторы наркотизации, присущие обыденному сознанию.

Мы хотели бы начать нашу статью с разграничения понятий «боль» и «страдание». Боль бывает физическая и эмоциональная. Опишем её как ощущение выраженного, острого дискомфорта. Страдание же отличается от боли, во-первых, тем, что оно существует на уровне психического, а во-вторых, - своим всегда принципиально вторичным характером, своей «мета»-природой. Итак: страдание – это мета-боль. Эта посылка важна для дальнейшего рассмотрения вопроса.

Дадим более развёрнутое определение страдания. Страдание – это переживание неблагополучия, «неправильности», «нетаковости», «несоответствия», существующее по поводу и по причине боли, однако, не имеющее её единственной причиной. У страдания есть (как минимум) ещё одна обязательная со-причина: образ благополучия, т.е. образ не-боли. Именно разрыв, рефлексивный зазор, между болью и благополучием – и есть страдание. Наркотизация возникает как способ избавления от страдания (ниже нами будет указано, что этот способ не является единственным, однако, в данной статье мы преимущественно останавливаемся на его рассмотрении, т.к. он очень типичен для обыденного сознания). Это ещё одна важная для нашего исследования посылка. Поскольку именно в этом нам видится основание наркомании. Исследователи выделяют субъективные и объективные факторы ^[10],[3],[6] (которые могут далее подразделяться, например, на социальные, экологические и т.п.), ведущие к наркотизации. Очертим сразу границы предмета нашего исследования: мы описываем только один из объективных факторов – онтологический. Под ним мы понимаем неотчуждаемую и обладающую для человека принудительностью способность к рефлексии, т.е. к противопоставлению себя миру, к мышлению в оппозиции субъект-объект. Такой тип мышления формируется у человека в детстве с освоением языка, чьей базовой структурой является трёхчастная основа большинства высказываний «субъект-объект-предикат», где «субъект» - познающий, активный, противопоставленный миру деятель; «объект» - та часть мира, в отношении которой совершается действие; «предикат» - отнесение связи между субъектом и объектом к реальности. Будучи однажды освоенной, субъект-объектная модель мышления уже никогда (в обычном состоянии) не покидает человека, поскольку присутствует в его сознании в качестве внутренней речи, которая носит свёрнутый характер, даже когда он молчит и не занимается порождением ни устных, ни письменных текстов. М. Аркадьев называет это событие (появление у человека внутренней речи) «лингвистической катастрофой» ^[1], поскольку именно она создаёт раскол между «я» и «мир» самим фактом выделения «я». Деление на субъект и объект вместе с образом благополучного состояния является ещё одним основанием страдания, поскольку появляется (начинает осознаваться) сам субъект страдания. Таким образом, страдание возникает, если присутствуют следующие составляющие: боль, образ (или опыт) не-боли, субъект-объектное деление или рефлексия (основой которого является соотвтетствующий тип мышления, сформированный внутренней речью). Если исключить любой из этих элементов – страдание исчезает. При исключении боли или не-боли – нет основания для контраста. При исключении субъект-объектного деления – нет самого страдающего, т.е. нет субъекта боли. У человека, таким образом, есть следующие пути избавления от страдания:

1) Избавиться от боли. На данный момент это технически и культурно невозможно;

2) Избавиться от образа не-боли. Представляется так же очень сложной и бессмысленной задачей;

3) Избавиться от субъект-объектного деления. Этот путь известен человечеству с древности и опробованы различные его вариации. Подробнее всего в данной статье мы остановимся именно на нём.

Очевидно, что избавиться от деления мира на «я» и «не я» можно устранив причину такого деления – внутреннюю речь, на что (среди прочего) с глубокой древности были направлены различные практики молчания. Мы не будем останавливаться на их подробном рассмотрении, отметим только, что даже если они имеют ожидаемый эффект (о чём мы пишем с осторожностью, поскольку предполагаем всё-таки обратное), то едва ли он по-настоящему доступен человеку – здесь мы говорим о массовой доступности, поскольку свёрнутая внутренняя речь есть у каждого, но не каждый (если вообще кто-либо) способен избавиться от неё посредством практики молчания. Мы склонны полагать, что это вообще невозможно, однако, это лишь гипотеза, основанная на следующей посылке: с исчезновением внутренней речи исчезает и человек. Верно и обратное утверждение. С исчезновением человека, исчезает и внутренняя речь. Это подводит нас ко второму пути, избавления от порождённого отделением от мира страданием, который всегда был не менее распространён, чем попытки молчания – самоубийству. Есть ещё два способа решения проблемы субъект-объектного деления: мифологизация и наркотизация. Мифотвторческая активность обыденного сознания неоднократно отмечалась исследователями ^[7] (мы видим её причину в основной функции обыденного сознания: оно занимается «одомашниванием» реальности, обживает «дикий край бытия»), мы же хотели бы остановиться на подробном рассмотрении такого способа устранения или, по крайней мере, ослабления вызванного рефлексией страданием, как наркотизация.

Однако, прежде чем перейти непосредственно к рассмотрению этого явления, мы бы хотели обосновать некоторые утверждения, из которых мы исходим, поскольку не прояснив их, невозможно с уверенностью делать основанные на них выводы.

Во-первых, это тезис о страдании человека, вызванном отделением от мира. Почему человек осознав себя как «отдельность», как «частность» - обязательно должен от этого страдать? Мы не можем предложить ответ на вопрос «почему?» (история философии, психологии и религии, однако, знает массу таких ответов – начиная от предположения о травме и шоке, которые человек получает при рождении и заканчивая социальным страхом остракизма), тем не мене мы можем указать на несомненный факт присутствия мотива «страдания вследствие отделения» в самых разных культурах – образ потерянного рая. образ ушедшего навсегда золотого века, образ скитальца, блудного сына, идея «заброшенности». Говоря же о религии, укажем просто на центральную для неё и отражённую в этимологии самого слова идею воссоединения.

Во-вторых, вопрос о природе наркотизации невозможно решить, не определившись с тем, что такое наркотик. Однако, удачного всестороннего определения наркотика в настоящее время не существует, поскольку непонятно, что должно быть основанием такого определения. Юридически нечто квалифицируется как наркотик, если это нечто обладает качествами криминогенности и социальной опасности, причём под «нечто» понимается именно химический агент, а его криминогенность и социальная опасность устанавливаются исходя из опыта жизненной практики, т.е. то, что массово изготавливается, продаётся, не регулируется государством и вызывает проблемы – это и есть наркотик. Такое понимание наркотика представляется нам не совсем удачным по нескольким причинам: во-первых, оно не учитывает поведенческих наркотиков, обращая внимания только на наркотизацию, опосредованную внешнехимическим агентом, а во-вторых, исключает из пула наркотиков так же и то, что обладает всеми остальными признаками наркотика и признаётся таковым медициной, однако, регулируется государством – например, алкоголь. Если говорить о том, как понятие «наркотик» трактуется медициной, то внимание обычно так же обращается в первую очередь на внешнехимические агенты наркомании, в качестве критериев квалификации вещества как наркотика обычно называют его потенциал формирования зависимости и патогенный потенциал. Сами врачи признают сложность текущей терминологической ситуации:

Терминологический сдвиг, начавшийся сейчас, объясняется рядом обстоятельств. Привычный термин«наркотик» (от греч. narkoticos — усыпляющий) оказался узким в ситуации повсеместного распространенияз лоупотребления стимулирующими веществами. Эффект стимуляторов понятию «наркотик» прямо противоположен. Многим психодислептикам также свойствен возбуждающий эффект. Следовательно, в строгом смысле слова наркотиками можно назвать лишь незначительную долю веществ и препаратов, используемых для одурманивания ^{[9, с. 4]}.

Для нашего исследования так же важно отметить отражённое в приведённом выше отрывке разграничение внешнехимических агентов по типу их действия на седативные, стимуляторы и психодислептики, из которых только два мы определяем как собственно наркотики с точки зрения онтологических оснований наркотизации: седативные (как обладающие анксиолитическим действием) и, в некоторых случаях, психодислептики (как способные вызывать эффект деперсонализации). Признавая проблему неудобства и нерасчленённости терминологии в русском и других языках И.Н. Пятницкая пишет:"При такой понятийной неустойчивости, до тех пор, пока наркологическая терминология не определится, автор оставляет за собой право сохранять терминологию традиционную, понимая ее несовершенство. Вероятно, пока сохранение традиционной терминологии — путь, объединяющий различные области науки и общественной практики. В этой книге: наркотик — вещество, препарат опьяняющего, одурманивающего действия, способный вызвать состояние болезни, наркоманию ^{[9, с. 6]}.

Такое решение проблемы определения приемлемо для нужд образования и медицинской практики, однако, определение вида: «наркотик – это то, что вызывает наркоманию» ничего не говорит нам о сути явления, известного всем своими практическими следствиями, но не до конца понятного своими причинами.

В рамках рассматриваемого нами вопроса мы предлагаем следующее определение наркотика: «наркотик – это действие или вещество, которое временно блокирует или ослабляет страдание посредством блокирования или ослабления рефлексии, т.е. обладающее дерефлексивным действием». Такое расширительное понимание наркотика представляется нам более актуальным для исследования феномена наркотизации средствами философии. В соответствии с таким пониманием наркотика им является как внешнехимический агент, подавляющий или блокирующий рефлексию, так и действие – например, погружение в компьютерную игру, сосредоточенность на любимой работе, совершение невротического ритуала.

По нашему мнению на обыденное сознание влияет два важнейших фактора наркотизации. Это любопытство и стремление к дерефлексии. Прокомментируем каждый из них. Под «любопытством» мы понимаем неотъемлемое свойство обыденного сознания к выходу за свои границы, его исследовательскую «пульсацию». Это утверждение кажется парадоксальным на фоне того, что мы писали об обыденном сознании ранее, однако, этот эффект известен исследователям обыденного сознания, которые указывают на наступающую время от времени «невыносимость» обыденности, «тягостность», «утомительность», стремление к переменам и новизне ^[4]. Мы объясняем это следующим образом: когда какая-то часть реальности в полной мере освоена и «одомашнена» обыденным сознанием, оно стремиться к своего рода территориальной экспансии, стремиться открыть ещё какую-то часть мира и переварить, освоить её. Это проявляется в тоске обыденного сознания по «путешествию», «приключению». И радости возвращения в свои старые, обжитые границы, после того как в этом приключении оно «натерпелось» нового опыта. Именно это свойство к периодическому стремлению выйти за свои границы, а потом в них вернуться, мы и называем «пульсацией» обыденного сознания, его любопытством. И это первый фактор наркотизации. Вторым фактором является стремление к дерефлексии, которое, как нами уже было сказано выше, может быть удовлетворено тремя способами: мифологизацией мира (человек не отдельность – а тоже мир, его место гармонично и определено мифом, сам мир – объяснён мифом и «одомашнен», сделан пригодным для жизни), суицид (нет внутренней речи – нет рефлексии – нет страдания, способ избавиться от внутренней речи – уничтожить её носителя) и наркотизация (химический агент или поведенческий акт либо блокирует рефлексию полностью, либо ослабляет её, отвлекает от неё внимание и полностью погружает его в какое-либо переживание или в какую-либо деятельность).

Добавим также, что близкой к расширительному пониманию наркотика в психологии была позиция авторитетного исследователя невроза К.Хорни. Не входя в детали отметим только интересующие нас пункты сходства: в основе концепции лежит представление о базовой тревоге (мы полагаем, что то, что К.Хорни называет basic anxiety, функционально соответствует нашей концепции порождающей страдание рефлексии, однако причину американская исследовательница видит не в «лингвистической катастрофе», а в детском переживании уязвимости в опасном мире. Спор о том, что из этого первично увёл бы нас в сторону, укажем только на интересующие нас следствия близких этих близких посылок), а также путях освобождения от неё. Таких путей «совладания с тревогой» (coping strategies) К.Хорни выделяет 10. Позже она объединяет их в три блока: стремление идти к людям (с целью обретения их расположения, гарантирующего безопасность), стремление идти против людей (с целью обретения контроля и власти, дающих безопасность) и стремление к уходу от людей и мира (с целью избегания опасности). Для является любопытным тот факт, что в отношении всех этих стратегий упоминается тот факт, что они, будучи полностью реализованными, дают человеку огромное облегчение, однако их требуется реализовывать всё больше и больше для достижения такого эффекта, а эффект – возникает всё более слабого качества или с большим трудом. На лицо классический наркотик: желание всё увеличивается, эффект всё слабеет, болезненный зазор между первым и вторым изнашивает человека психически и физически. Это нам позволяет классифицировать такие стратегии как поведенческий наркотик. Они являются его прекрасной иллюстрацией.

О невротичности и ведущими к наркотизации стратегиях её преодоления мы упомянули так же и в следующей связи: выше мы говорили об обыденном сознании в состоянии здоровья, описание К.Хорни картины невроза позволяет предположить, что он, в сущности, не привносит ничего нового в предрасположенность обыденного сознании к поиску наркотика, но значительно обостряет и усиливает уже существующие в нём тенденции вызванные самим разладом с реальностью: болезненным рефлексированием отдельности себя от мира, возникающим и закрепляющимся с освоением структур языка.

Перечислим ещё раз основные выводы в виде тезисов.

1. Одной из основных функций обыденного сознания является освоение, приручение, одомашнивание реальности.
2. Эта задача возникает вследствие того, что человека отделяет себя от мира и болезненно переживает этот раскол, стремится избавится от него.
3. Страдание, порождаемое таким расколом, возникает при обязательном наличии трёх следующих условий: боль, образ/опыт не-боли, рефлексия различия между первым и вторым (т.е. осознание того, что есть я-субъект и мир-объект).
4. Есть три пути избавления от страдания: избавление от боли, избавление от образа не-боли, избавление от самой рефлексии или облегчение её.
5. Первые два пути невозможны, либо чрезвычайно сложны, избавление от рефлексии же (или облегчение её) предполагает два пути: мифологизация и наркотизация.
6. Наркотизация делится на опосредованную внешним химическим агентом или на опосредованную поведением.
7. Естественная предрасположенность обыденного сознания к наркотизации, опосредованной поведением (повседневные привычки, зависимость от игр, от работы и т.п. – стремление «погрузиться в быт») может значительно усиливаться при неврозе.
8. Дополнительным фактором наркотизации обыденного сознания в нормальном состоянии является исследовательская «пульсация», стремление периодическому к выходу за собственные границы.