«Сексуальное гражданство»: к логиге концептуализации понятия

Казакевич Ольга Сергеевна аспирант, кафедра культурологии, Сибирский федеральный университет 660049, Россия, Красноярский край, г. Красноярск, пр. Свободный, 82, каб. 4-52 Kazakevich Olya post-graduate student of the Department of Cultural Studies at Siberian Federal University 660049, Russia, Krasnoyarsk Region, Krasnoyarsk, pr. Svobodnyi, 82, rooms No. 4-52 o-kazakevich@yandex.ru

Гражданство уже на протяжении долгого времени является предметом научного осмысления как западных, так и российских ученых, при этом традиционно оно мыслится как категория политической теории и социологии. Однако в последние несколько десятилетий западная академия работает с расширенным и уточненным пониманием гражданства, выдвигая на первый план различные, в зависимости от фокуса исследования, аспекты гражданства – а именно, интимные, гендерные, сексуальные, культурные, экологические и другие ^[1]. В этой статье мы остановимся на понятии сексуального гражданства (sexual citizenship): проследим, каким образом возникали интенции к переопределению традиционного для политической теории концепта гражданства, почему акценты именно на сексуальности стали важны сегодня и каким образом понятие «сексуальное гражданство» концептуализируется современными теоретиками. Несмотря на то что дефиниции варьируются и сам концепт трактуется по-разному, тем не менее, вполне возможно дать некоторый теоретический обзор основных подходов к пониманию сексуального гражданства, тем более что на русском языке таких попыток ранее не предпринималось.

Оговоримся, что обзор будет строиться в основном на основе западных источников, ибо к концептуализации понятия гражданства в феминистской оптике и оптике гендерных, а тем более квир-исследований, отечественная академическая традиция, за редким исключением ^[2-6], не готова.

Считается, что теория гражданства в своем современном виде берет начало в работе британского социолога Т.Х. Маршалла «Гражданство и социальный класс», опубликованной в 1950 г. Хотя критики отмечают временную и локальную обусловленность маршалловской концепции гражданства, он, тем не менее, считается классическим автором, без ссылок на которого не обходится ни одно исследование гражданства. Ключевой характеристикой гражданства для Маршалла является членство в обществе, а также права и обязанности, из этого членства вытекающие: «Гражданство — это статус, который дается полноценным членам данного сообщества. Все, кто обладает таким статусом, равны с точки зрения прав и обязанностей, которые с ним связаны» ^{[7, с. 170]}. Исследователь выделяет три составляющие гражданства: гражданско-правовую (представленную свободой слова, мысли и совести, правом на собственность и правом на правосудие), политическую (право на политическую власть, избирательное право) и социальную (представленный большим спектром прав: «от права на определенное экономическое благосостояние и безопасность до права на приобщение к культурному наследию и права жить цивилизованной жизнью в соответствии с существующими в обществе стандартами» ^{[7, с. 154]}.

Новые подходы к пониманию гражданства демонстрируют, что сегодня традиционная категория гражданства – спорный феномен, критикуемый главным образом за имманентно присущую ему логику исключения. По мысли М. Фуко, именно правилами исключения и классификации оперируют дискурсы, и они же являются тем, что определяет их (дискурсов) содержание ^[8]. Однако интересно, что сам Маршалл оставляет пространство для потенциального развития категории гражданства как бы изнутри. Там, по его мысли, где гражданство как институт только развивается, движение к идеальному гражданству «оказывается движением к более полному равенству, к обогащению компонентов статуса гражданства и увеличению числа обладателей этого статуса» ^{[7, с. 170-171]}.

Сегодня западные исследования гражданства (citizenship studies) фокусируются, как правило, на трех аспектах: на степени гражданства (правила и нормы включенности и исключенности); на содержании гражданства (права и обязанности) и на глубине гражданства (степень принадлежности) ^{[9, с. 37]}. Реальное движение к более всеохватывающим категориям гражданства концептуализируется уже в работах Брайана Тернера, который исследует этимологические и культурные корни понятия, подчеркивая его неоднородность, и замечает, что понимание гражданства развивается параллельно с развитием общества. Ключевую роль при этом играют социальные конфликты между разными группами общества в борьбе за ресурсы ^{[10, с. 194]}. Поэтому он настаивает на необходимости анализа гражданства «снизу», поскольку это дает понимание гражданства как результата социальной борьбы за ресурсы. Историю гражданства, утверждает Тернер, можно понимать как серию «волн». Так, бенефициарами первой волны стали мужчины рабочего класса, которым благодаря совместным политическим действиям удалось завоевать себе политические и социальные права. Однако первая волна по-прежнему оставляла за бортом женщин, и поэтому, например, первая волна феминизма на рубеже XIX-XX вв. требовала включения женщин в полноценные члены общества ^[11].

Принципиальное значение Тернер придает пониманию индивидуальности, ибо «быть индивидуальностью неразрывно связано с «быть гражданином», и, в свою очередь, значит «иметь право на собственную автобиографию, которая будет приниматься другими как ценная и цельная» ^{[10, с. 5-6]}. «Право на автобиографию» в этом смысле было отнято у маргинализованных групп, поскольку логика исключения, в которой работает традиционно понимаемое гражданство, не оставляет другому права на признание как равному.

Еще дальше идут феминистские теоретики, критикующие понятие гражданство за его преимущественный акцент на неком нейтральном идеальном субъекте гражданства, который каждый раз воспроизводится как белый гетеросексуальный мужчина среднего класса, то есть субъект, задающий дискурс. Концепт гражданства, таким образом, игнорирует тем самым другие возможные идентичности и субъективности, в частности, женщин, расовые и сексуальные меньшинства. Мыслить о гражданстве в феминистской оптике означает мыслить о нем прежде всего в гендерной перспективе, читать его в гендерной перспективе, что в первую очередь означает мыслить о женском гражданстве, ведь на протяжении долго периода истории женщинам было отказано в официальном статусе членов общества и гражданских правах, а во многих странах развивающегося мира женщины их лишены до сих пор. Например, Рут Листер в своей книге «Гражданство: феминистская точка зрения» ^[12] рассматривает, как женщины включены в практики гражданства или исключены из них, как работает политическая включенность относительно женщин и что, собственно, означает политическое участие. Так, она утверждает, что включение и исключение – это две стороны одной медали (гражданства), работающие при этом как на уровне законодательства, так и на социологическом уровне через существование «формального» (официального) и «реального» модусов гражданства ^{[12, c. 43]}.

Заметим, что важной точкой для дискуссии о гражданстве в среде западных феминистских теоретиков послужила категория тела, хотя, по мнению некоторых исследовательниц, здесь еще многое предстоит сделать ^[13]. Так, по мнению Листер, телесная целостность, или, другими словами, право на собственное тело, должно быть включено в категорию гражданства, поскольку это необходимая предпосылка других вытекающих из гражданства прав. Листер считает, что женщины не допускаются к гражданству даже не из-за их предполагаемой «слабости», а из-за самой существующей в культуре идентификации женщины с телом, природой и сексуальностью – что, в совокупности, рассматривается как угроза существующему политическому порядку ^{[12, c. 70]}. К трансцендентности способны только мужчины; женщины как существа сексуальные и существа, вынашивающие детей, то есть всецело обусловленные телом и в нем заключенные, на нее неспособны. Листер анализирует женское вхождение в публичное пространство как вхождение телесных личностей, а посему само их гражданство может быть поставлено под вопрос сексуальным насилием или его угрозой, сексуальными домогательствами и порнографическими сексуальными изображениями, унижающих женщин ^{[12, c. 71]}. Таким образом, она проводит прямую связь между женским гражданством и мужским насилием: как само мужское насилие и дома и вне его, так и угроза насилия подрывает женское гражданство. Если женщина не может свободно передвигаться и свободно действовать в публичной сфере и живет под угрозой насилия в сфере частной, то ее «способность практиковать гражданство» в реальности сводится к минимуму ^{[12, c. 113]}

В других феминистских текстах в рамках деконструкции традиционно понимаемого гражданства уделяется внимание важности деунификации категории «женщины». В частности, речь идет о том, в рамках интерсекционального подхода важен анализ женского гражданства не только с точки зрения гендера, но и с точки зрения социального класса, расы, этничности и даже места проживания женщины ^[14], поскольку все эти категории воспроизводят структурное неравенство и определяют доступ к привилегиям.

Тем не менее, феминистская теория, даже с учетом своей чуткости к гендерным и интерсекциональным аспектам гражданства, часто оставалась слишком гетеронормативной: пришел черед гей- и квир-теоретиков работать с концептом гражданства. Как утверждает Ив Кософски Седжвик, «понимание практически любого аспекта современной западной культуры не только не может быть полноценным, но оно ущербно в самой своей сути настолько, насколько неспособно воспринять критический анализ современных гомо/гетеросексуальных дефиниций» ^{[15, c. 9]}, а это означает, что дальнейшая судьба понятия «гражданство» находилась в прямой связи с новым пониманием общественных структур и иерархий, в частности, с обнаружением и анализом гетеронормативной матрицы общественного устройства. Важно отметить, что дебат, сопровождающий появление новой концептуализации гражданства, а именно «сексуальное гражданство», базируется на: 1) фундаментальном понимании сексуальности как исторического изобретения, а не природной данности ^[16]; и 2) на понимании гражданства как идеологии гетеронормативности, то есть такого режима существования, который ставит в привилегированное положение гетеросексуальные практики и идентичности по сравнению с негетеросексуальными. Гетеронормативность, лежащая в основе общественного устройства («гетеронормативная матрица», по Дж. Батлер, или «гетеросексуальный контракт, по М. Виттиг), исторически тесно связана с понятием гражданства. Человеческая сексуальность всегда была объектом нормализации и контроля, что означает, что одни модели сексуального поведения продуцировались и поощрялись как норма, а другие нет; нормы определяли публичную сферу и закладывались в определение гражданства, вытесняя практики и субъектов, считавшиеся девиантными.

Критика гетеронормативности на Западе обязана своим появлением движению гей-сообщества за равноправие и за нормализацию гомосексуальности и признание прежде маргинальных идентичностей. По мнению социолога Джеффри Уикса, феминистское движение и ЛГБТ-движение имеют в своей основе два ключевых, как он их определяет, момента: момент трансгрессии и момент гражданства. Момент трансгрессии связан с постоянным изобретением и переизобретением себя, своего «я», а также с вызовами, которые встречают старые институции и традиции, до настоящего момента привычно исключавшие эти новые идентичности из своего операционального поля. Что касается момента гражданства, то он заключается в требовании «быть включенными» в общество, в требовании принятия разнообразия, что технически означает равную защиту закона, равные права при трудоустройстве, равный доступ к социальному обеспечению и даже бракам для однополых пар ^{[17, c. 36-37]}.

Сексуальное гражданство – это попытка расширить понимание гражданства, сделать его более инклюзивным – и именно для этого в дополнение к таким аналитическим категориям, как класс, раса, гендер, уже используемым в дискурсе о гражданстве, необходимо включить сексуальность. «Сексуальный/ая гражданин/ка», продолжает Уикс, это не идентичность, к которой люди стремятся, равно как и не некий открытый проект, вокруг которого они группируются. Скорее, это удачная метафора, «конденсирующая в себе широкий спектр культурных и политических практик, охватывающих весь комплекс новых вызовов и новых возможностей» ^{[17, c. 37]}.

Уикс исследует сексуальное гражданство через три взаимосвязанные темы. Первое, что он отмечает, это демократизация отношений, состоящая, в свою очередь, из нескольких элементов: во-первых, это детрадиционализация, связанная с коренным пересмотров привычных институтов, таких как власть, церковь, но, главное, семья, роль женщины и т.д.; во-вторых, это тенденции к эгалитаризации отношений между партнерами; в-третьих, это вопрос автономности и удовлетворенности от отношений, о пересмотре и переизобретении форм взаимной вовлеченности и ответственности. Вторая тема сфокусирована на появлении новых субъективностей. Поскольку идентичность сегодня понимается не как что-то, с чем ты рожден и что раз и навсегда определит твою жизнь, а скорее, по А. Гидденсу, как «рефлексивный проект самости», то работа с идентичностью становится гибкой и подвижной, возникают новые проекты идентичности, например, связанные с гомосексуальностью. Третья составляющая феномена сексуального гражданства связана с развитием новых нарративов, или «историй» о личной жизни. Здесь Уикс частично опирается на понятие storytelling, с которым работает Кен Пламмер, помещающий «рассказывание историй» в центр человеческих символических интеракций ^{[18, c. 20]}. Начиная с 1960-х, подхватывает Уикс, стали возможными новые истории, касающиеся гендера, сексуальности и тела. Он приводит пример наиболее часто встречающихся историй: истории о дискриминации, стереотипах, или, напротив, освобождении и обретении голоса. Эти истории стали контекстом, в котором возникло понятие сексуального гражданства, ибо, по Уиксу, они в конечном итоге ставят вопросы о том, кто контролирует наше тело, какова власть традиций и власть власти, в конечном итоге ставя в повестку дня вопросы гражданских прав – таких, как право на брак.

Дискурс прав, тесно связанный с дискурсом гражданства, имеет ряд отличительных характеристик, когда речь идет о гражданстве сексуальном. То, что Диана Ричардсон называет «сексуальными правами» (sexual rights), включает в себя три базовых права: право на поведение, право на идентичность и право на отношения (и здесь мы вновь возвращаемся к новым сексуальным субъективностям как основе проекта сексуального гражданства). Под правом на поведение Ричардсон понимает право на различные формы сексуальных практик в личных взаимоотношениях партнеров; под правом на идентичность, соответственно, право на самоопределение и выработку собственной идентичности (например, право быть лесбиянкой или геем); под правом на отношения – публичное признание равноценности разных форм сексуальных отношений (например, признание однополых браков) ^{[19, c.108]}.

Рассуждая в терминах сексуального гражданства, легко натолкнуться на противоречие, касающееся природы публичного и приватного в проекции на гетеро- и гомосексуальный опыт. Публичная сфера отождествляется с гетеронормативностью с одной стороны, а с другой – с самой идеей гражданства. Гомосексуальность же вытеснена в сферу приватного как на уровне повседневных практик гомосексуалов, так и на смысловом уровне дискурса (технически дискурс о гомосексуальности вполне себе публичен, даже в России). Результатом этой квази-математической пропорции является символический и реальный запрет на доступ в публичные сферы для гомосексуальных людей, то есть неполнота их гражданства. При этом попытки заявить требования прав со стороны негетеросексуалов блокируются требованием «невыпячивания», то есть требованием оставаться в сфере приватного, – круг замыкается (в скобках заметим: характерно, что исключенность из публичного пространства касается не только гомосексуальных практик, но и в целом гомосексуальной идентичности и образа жизни ^{[19, c. 120]}). В случае же если носителям негетеросексуальных идентичностей удается прорваться сквозь эти границы (что происходит на Западе в результате борьбы ЛГБТ-сообщества за равноправие), то противоречие – некоторая оксюморонность – в самом термине «сексуальное гражданство» все равно остается. Джефри Уикс, однако, показывает, что это противоречие всего лишь кажущееся. Как мы уже выяснили, считается, что гражданство «работает» в публичной сфере, поскольку по определению является официальным статусом индивида, подтверждающим его включение в общество, его права и обязанности. Сексуальность, с другой стороны, – это сфера интимных переживаний, то, что скрыто от публичного взора. Согласно логике Уикса, противоречие в термине «сексуальное гражданство» на самом деле противоречием не является, поскольку субъект сексуального гражданства «выходит за рамки приватного пространства и выходит в публичное, но выход в публичное пространство, в некотором необходимом, но, тем не менее, парадоксальном смысле, оборачивается защитой частной жизни и права на частный выбор в более инклюзивном обществе» ^{[17, c. 37]}. Собственно, само движение ЛГБТ-сообщества за равные права в течение последних десятилетий требует уже «не столько права на частную жизнь, сколько права не ограничиваться частной жизнью» ^{[19, c. 121]}.

Итак, мы видим, что попытки западных теоретиков и активистов пересмотреть, с одной стороны, гетеронормативность публичной сферы, а с другой – вообще попытаться переосмыслить границу публичного-приватного, оказались успешными. Цель сексуализации гражданства, понимаемая как его де-гетеросексуализация, состояла в «трансформации норм гражданства как такового, во-первых, а во-вторых – в трансформации публичного и политического поля, которое и дает понятию гражданства смыслы гетеросексуального конструкта» ^{[20, c. 615]}. В этом смысле концепт «сексуального гражданства» как проекта, размывающего границы публичного-приватного и бинарной логики гетеросексуальности/гомосексуальности и продолжающего «трансформацию интимности» ^[21], в общем, оказался аналитически плодотворным.

То есть, как показывает логика развития концепта гражданства на Западе, гражданство не может быть понято без внимания к практикам интимности. Более того, некоторыми теоретиками оно в целом описывается в терминах «интимности» и определяется уже как «интимное гражданство» (intimatecitizenship), таким образом происходит расширение контекстуальной вместимости концепта за счет включения разнообразных практик интимности. В своей книге «Интимное гражданство: личные решения и публичные диалоги» ^[22] Кен Пламмер определяет интимность не только как отношения с близкими людьми, но и как «важный опыт по поводу нас самих: наших чувств, тел, эмоций, идентичности. Мы практикуем интимность, когда сближаемся со всеми этими чувствами и эмоциями. <…> Центральные элементы в практиковании интимности – тела, чувства, идентичности, отношения, взаимодействия, даже сообщества» ^{[22, c. 13]} (курсив в оригинале). И хотя в условиях позднего модерна интимность становится центром пересечения противоречивых тенденций, интимные отношения видятся как форма жизни, «занятой поиском аутентичности, смысла, свободы» ^{[22, c. 9]}.

Интимное гражданство Пламмер понимает как «контроль (или отсутствие контроля) над собственным телом, чувствами, отношениями: доступ (или отсутствие доступа) к репрезентациям, отношениям, публичным пространствам и так далее; и социально укорененный выбор идентичности и гендерного опыта (или отсутствие возможности выбора)» ^{[18, c.151]} (курсив в оригинале). Анализируя интимное гражданство, Пламмер вновь и вновь возвращается к важности «рассказывания историй»: истории «интимного гражданства», по Пламмеру, могут быть разными (семейными, репрезентационными, телесными, гендерными, эротическими и т.д.), но они должны быть рассказаны. Фокус делается не на отдельной человеческой жизни и не на тексте рассказываемой истории как таковом, а на «взаимодействиях, возникающих вокруг рассказывания историй» ^{[18, c. 20]}. Собственно, важность рассказывания «интимных», «сексуальных» историй состоит в том, что одним из эффектов таких взаимодействий может быть расшатывание (гетеро)нормативности.

В целом, однако, даже в западной академии вопрос дальнейшей концептуализация категории «гражданство» до сих пор остается открытым. Несмотря на все достижения движений в защиту прав гомосексуалов, общественная сфера по-прежнему остается пространством гетеросексуальности, чем провоцирует самоконтроль негетеросексуальных индивидов. Последние, чтобы получить доступ к правам или ресурсам или даже в целях обеспечения собственной безопасности, вынуждены применять так называемую politicsofpassing ^[23] – то, что мы бы перевели как «политику мимикрии» и что иногда в русскоязычном пространстве переводят как «сойти за натурала» ^[4]. Так, под «политикой мимикрии» в частности понимаются стратегии, используемые геями и лесбиянками для того, чтобы считаться гетеросексуалами (например, на рабочем месте), а в целом она видится как усиливающая гетеронормативную природу гражданства и отстаивающая гетеросексуальные привилегии ^{[23, c. 318]}.

Мы, таким образом, попытались проследить становление и развитие концепта «сексуальное гражданство» в западной академической традиции от традиционного, полного ограничений, до более открытого и по-новому структурирующего публичную политику. В результате проделанного анализа мы могли бы обобщенно определить сексуальное гражданство как комплексную категорию, описывающую новые политики и практики гражданства и потенциально позволяющую обладателям так называемых новых идентичностей (в данном случае представителей так называемых сексуальных меньшинств) инкорпорироваться в публичную сферу на разных уровнях: от свободы слова до свободы идентичности. Продолжая мысль Уикса о концепте сексуального гражданства как о метафоре, заметим, однако, что на практике метафора скорее развоплощается и рекрутирует уже реальные правовые практики, применяющиеся для защиты прав представителей ЛГБТ. Заметим, что анализ гендерной и сексуальной концептуализации гражданства в России не входил в задачу данной статьи, однако в будущем такая работа, несмотря на небогатый (быть может, пока) эмпирический материал, представляла бы собой несомненный интерес.