Государственно-правовая идеология консервативной революции в Европе в начале XX в.: О. Шпенглер

Васильев Антон Александрович доктор юридических наук профессор, кафедра теории и истории государства и права, Алтайский государственный университет 656049, Россия, Алтайский Край край, г. Барнаул, ул. Красноармейский, 69б Vasilev Anton Aleksandrovich Doctor of Law Associate professor of the Department of Theory and History of State and Law at Altai State University 656049, Russia, Altaiskii Krai krai, g. Barnaul, ul. Krasnoarmeiskii, 69b antoshka_1998@mail.ru Другие публикации этого автора

Статья подготовлена при финансовой поддержке гранта Президента РФ для поддержки молодых кандидатов наук, проект № МК – 1456.2014. 6 «Консервативная правовая идеология в России и Западной Европе: сравнительный анализ»

Термин «консервативная революция» можно вызвать чувства парадоксальности и абсурда, поскольку, казалось бы, в слове соединены несочетаемые идеи консерватизма, выступающего за традицию, и революции, которая сметает старый порядок и традиции. Тем не менее, понятие «консервативной революции» имеет вполне логичное содержание и не имеет практически ничего общего с революцией.

Авторство термина «консервативная революция» приписывают славянофилу Ю.Ф. Самарину, который выступил с критикой работы генерала Фадеева. Правда, сам он использовал несколько иное обозначение «революционный консерватизм» для позиции своего оппонента. Генерал Фадеев предлагал усилить аристократическое начало в государственном аппарате России ценой ослабление бюрократии и монархизма. Именно, в ослаблении монархизма Ю.Ф. Самарин видел революционные идеи в целом консервативной идеологии Фадеева. Сам Ю.Ф. Самарин не поддержал взгляды Р.А. Фадеева и поэтому отнести его к идеологам консервативной революции отнести нельзя^[1].

В большей степени консервативная революция как идеология и общественно-политическое движения характерны для Западной Европы, где оно было подхвачено и развито в целостное идеологическое течение. Впервые в Европе термин «консервативная революция» был употреблен писателем Т. Манном в 1921 г., который авторство термину приписывал Ф.М. Достоевскому. Ф.М. Достоевский же использовал данное понятие как раз в связи с полемикой между Ю.Ф. Самариным и генералом Р.А. Фадеевым. Более серьезное звучание течение консервативной революции приобрело после публичной речи в 1927 г. писателя Г. фон Гоффмансталя, который выступал за пересмотр позитивной оценки просвещения и реформации и призывал к возврату Германии к духовному и политическому единству в рамках одной нации – третьего рейха.

Справедливо мнение А.М. Руткевича, который видел предтечей консервативной революции в лице Ницше, Гердера, Новалиса, Буркхардта, Пленге, Зомбарта, который в идейном плане предвосхитили ее возникновение^[2]. Безусловно, рождение идеологии «консервативной идеологии» следует искать в исторических событиях после первой мировой войны и революций в Германии и России.

Исторические предпосылки появления идеологии консервативной революции в Европе лежат в сфере европейского кризиса, охватившего Западную Европу в 1920-е гг. Падение монархий в Германии и Австрии, Веймарская парламентская республика, путчи в Германии, поражение в Первой мировой войне, экономический кризис конца 1920-х гг. ознаменовали два важных события: крушение старых традиционных обществ Европы и гибельные последствия внедрения в европейскую жизнь начал либеральной демократии. Фактически, идеология «консервативной революции» появляется как реакция на провал либерализма в континентальной Европе. Экономический кризис 1920-х гг. показал всю ошибочность построения рыночной экономики на основе либеральных принципов. Либерализм привел к поляризации общества, обнищанию масс, доказал слабость и фиктивность парламентской демократии.

Наверное, справедливо корни консервативной революции как идейного течения искать в Германии после Первой мировой войны, поскольку именно в ней были обнажены до предела противоречия идеологии модерна и либерализма с традиционными архетипами немецкого самосознания, опиравшиеся на культ силы, авторитета, служения, иерархии и т.п. Поэтому основоположниками консервативной революции как идеологии считаются такие немецкие мыслители как О. Шпенглер, А. Меллерванден Брук, Э. Юнгер, К. Шмитт, К. Хаусхофер. Во Франции идеи консервативной революции были выражены в идейных исканиях Ш. Морраса, который возглавил движение «французское действие» (L’ActionFrancaise) и интегральном национализме М. Барреса. В Испании идеи консервативной революции высказывались Мигелем де Унамуно и сторонниками доктрины Hispanidad.

Главными идеями «консервативной революции», если не придавать значение расхождениям и деталям, являются:

1. апология традиционного общества эпохи европейского средневековья с приматом католической церкви, авторитетом монархии, сословно-корпоративным строем, общественной иерархией, следованием авторитету и традициям предков;
2. резкое неприятие как чуждых духу европейских народов идеалов секуляризации, либерализма, демократии, народного представительства, равенства и свободы;
3. идея радикальных, вплоть до революционных средств возврата или возрождения традиционных европейских ценностей и борьбы с либеральными доктринами эпохи Просвещения и Нового Времени (революционная составляющая консерватизма);
4. сочетание достижений консерватизма с социализмом, означающее поиск гармонии между традиционным мировоззрением и антикапиталистическими установками социализма: плановая и регулируемая экономика, солидаризм, культ труда и служения, превращение частной собственности в социальную функцию, апология чиновничества и авторитарных методов управления и устранение рыночных институтов, борьба с буржуазными ценностями (культ наживы, денег, капитал) и культурой свободной торговли.

По сути дела сближение консерватизма и социализма в идеологии консервативной революции произошло на фоне общего противостояния либерализму. С другой стороны, социализм очень многое черпал в консерватизме для построения своего идеала и критики либерализма, а в реальной политической практике часто опирался на традиционалисткие установки народного мировоззрения. Так, марксизм не скрывал своего общности своего идеала коммунистического строя с христианским раем. Ф. Энгельс прямо назвал первых христиан коммунистами, поскольку они исходили из культа труда, распределения продуктов по труду, отсутствия и отрицания частной собственности и материального начала и т.п.

Отечественный исследователь К. Бенедиктов, сопоставляя классическую революцию и консервативную революцию пишет: «Как правило, целью революционного движения является насильственное изменение существующего порядка вещей для достижения некоего нового, предположительно лучшего порядка. Цель консервативной революции – восстановление уже существовавшей некогда системы традиционных ценностей, разрушенной или отодвинутой на задний план в результате неких общественно-политических процессов»^[3].

Безусловно, классический консерватизм не идентичен революционному консерватизма, поскольку никогда не призывал к радикальной реставрации старых традиций и слиянию с социалистическими учениями. Идеология «консервативной революции» являет собой совершенно особое течение в рамках европейского консерватизма – течение действия, активного противостояния модерну и переустройству европейских обществ на традиционный лад.

В литературе, посвященной феномену «консервативной революции» приводится множество классификаций течений революционного консерватизма. На наш взгляд, наиболее убедительно деление все консервативных революционеров начала XX в. на три группы, предложенное А.М. Руткевичем:

1. «Гиббеллины», который выступали возврат к ценностям прошлой, отжившей эпохи с главенством идеи империи, сословного строя, монархизма. К гиббеллинам примыкали Канторович, Циглер, Шпенглер, Юнг. Кризис европейской цивилизации они видели во внедрении в жизнь начала английского либерализма и ратовали за проведение реформ по постепенному восстановлению традиционного общества.

Отрицательно данное течение относилось к идее национального государства, считая его детищем либерализма, и видело выход в построении в Европе единой христианской империи. Известно, что при влиянии представителей этого течения предпринимались попытки по переходу веймарской республики в авторитаризму и монархизму, тем более чем Президент Гинденбург не скрывал своих монархических убеждений (с помощью движений Брюинга и фон Папена. Во внешней политике движение гиббеллинов стремилось к отмене Версальского договора и созданию коалиции Германии и Франции в совместном походе против Советской России. Сторонники этой идеологии критически отнеслись к национал-социалистам и даже пытались противостоять им в начале 1930-х гг. Вместе с тем, нельзя не видеть, что национал-социалисты подхватили у гиббеллинов популярную в немецком народе идею гегемонии, империи, которая трансформировалась в шовинистическую идеологию расы господ.

А.М. Руткевич часть вины за приход к власти нацистов в Германии возлагает именно на это течение с точки зрения их идей и желании отчасти видеть в национал-социалистах союзников в борьбе с веймарской республикой: «Немецкое сопротивление нацизму, ряд заговоров, вплоть до покушения на Гитлера в июле 1944 г., были героическими деяниями представителей этих элит, прежде всего прусского офицерства. Но на них лежит и огромная ответственность за приход Гитлера к власти, а идея христианского Запада как империи (при доминирующей роли Германии) приобрела черты «нового порядка» и невиданного в истории варварства «расы господ»^[4].

2. «Гвельфы», которые не призывали к возврату к старому традиционному обществу, а стремились создать особое социально-национальное государство с развитым индустриализмом при господстве экономики служения, культа труда. Фактически данное течение отстаивало социалистическую революцию, но с опорой на национальные традиции немцев. Гвельфы считали революцию, породившую Веймарскую республику, буржуазной и выступали за более радикальную социальную революцию, которая бы уничтожила либеральный строй и господство капитала.

Яркими представителями гвельфов являются Артур Меллерванден Брук, ханс Церер, Ф. Фрид, Г. Вирзинг, Х. Шварц. В своих работах они усматривали в социализме – образ будущего идеального строя, который восстанавливает социальную иерархию, а государство превращает в слой чиновников слуг и рабочих, которые сосуществуют в одном тотальном обществе, где нет места наживе, частной собственности и торговле.

Интересно, что гвельфы видели в союзе Германии с Советской Россией будущее внешней политике. Именно советский социализма весьма близок немецкому идеалу социализму, а вместе они должны противостоять общеевропейскому либерализму и капитализму. А. Меллерванден Брук был горячим сторонником восточной ориентации Германии и выступал за федерацию государств Центральной и Восточной Европе.

В сфере практической политике под влиянием идеологии гвельфов находился в начале 1930-х гг. последний канцлер генерал фон Шлехер, который опирался на профсоюзы и делал уступки в социальном плане рабочему движению. Он пытался отколоть от НСДАП левое, социал-демократическое крыло Г. Штрассера. В отличие от Гитлера он поддерживал новые сферы промышленности. Однако, в итоге Гинденбург вручил власть Гитлеру, а генерала расстреляли.

3. Национал-большевизм, который имел своей целью осуществление социалистической революции, которая при этом должна быть национальной. Это течение полностью отвергает старый строй, пытаясь построить новое общество. Поэтому национал-большевизм вообще вряд ли может быть признан частью консервативной идеологии в чистом виде.

К представителям национал-большевизма причисляют Э. Никиша и Э. Юнгера, которые упрекали либерализм в ослаблении национального государства и экономики, в особенности в условиях военного времени. Идеальный строй для них – индустриальное общество рабочих, где главное труд, а свобода понимается как наличие свободы. Причем на фоне культа рабочего и социализма они усматривают возможный союз с Советской Россией. Германия вместе с Россией как государства рабочих должны преобразить мир, избавив его от либерализма и капитализма. В итоге рабочий признается той фигурой, которая с помощью техники освоит мировое пространство и построит общемировое государство рабочих. В таком обществе все пронизано идеей труда и служения.

В конечном итоге, одни сторонники национал-большевизма оказались в эмиграции, другие в сопротивлении, а потом и в тюрьме. Сам Э. Никиш был приговорен пожизненному заключению после прихода к власти нацистов.

А.М. Руткевич в качестве объединяющих все три течения консервативной революции идей называет следующее:

- отрицание Версальского договора и Веймарской конституции;

- защита наднационального проекта для Германии (для гибеллинов – христианская империя Европы; конфедерация народов Центральной и Восточной Европы для гвельфов; и универсальное государство рабочих в национал-большевизме);

- критика сугубо национального, расового начала, которое отличает идеологов консервативной революции от национал-социалистов;

- апелляция к традиционным ценностям и архетипам национального сознания немцев и европейцев^[5].

К мыслителям, которые пробудили консервативную революцию в Германии, обычно относят Освальда Шпенглера – знаменитого философа и известного в России как одного из создателей цивилизационного подхода к обществу и государству, провозвестника философского пессимизма в отношении судеб либеральной Европы. Автор нашумевшей книги «Закат Европы» еще до ее выхода в свет выпустил в 1919 г. работу «Пруссачество и социализм», которая многими исследователями рассматривается как манифест консервативной революции.

Сама книга стала во многом реакцией на результаты Первой мировой войны, падение империи и переход Германии к Веймарской республике. О. Шпенглер воспринял революционные события в Германии в 1917 и 1918 г. как национальную катастрофу, которая обнаружила язвы и слабости немецкого строя и миропонимания. В революции он видел реализацию идей врагов Германии. Он без стеснений называет внутренним врагом ту часть интеллигенции, которая в увлечении английским либерализмом решила Германию обустроить по типу английского парламентаризма. О. Шпенглер называет этого врага – внутренней Англией, которая чужда по своим идеям и ментальности национальной идеи немцев. Английский либерализм на немецкой почве порождает только карикатуры и приводит к ослаблению власти и духа Германии.

Шпенглер подверг уничижительной критике дух немецкой революции как предательства перед национальными традициями и интересами. В революции он видит только трусливое и карикатурное заимствование английских либеральных порядков. Для описания слабого и трусливого, пошлого немца он использует образ Михеля: «Наименование «Михель» воплощает в себе совокупность наших недостатков, принципиальное недовольство превышающей наши силы действительностью, требующей послушания и уважения, несвоевременную критику, несвоевременную потребность в отдыхе, погоню за идеалами вместо быстрых действий, быстроту действия вместо осторожного взвешивания, «народ» как кучу ворчунов, народное представительство как компанию собутыльников высшего порядка. Все это английские свойства, но в их немецком карикатурном изображении. У нас прежде всего домогаются клочка частной правовой свободы, гарантированной законом независимости, и эти требования предъявляются как раз в такой момент, когда Джон Буль, повинуясь верному инстинкту повременил бы с ними»[6. c. 14].

При этом, О. Шпенглер отрицал в немецкой революции народный характер, воплощение немецкого национального духа. Сначала революция для него было следствием отвлеченных теорий, которые пытались внедрить проанглийские круги аристократии и интеллигенции, а потом дело революции продолжила чернь немецкой нации. Революция для философа – есть дело всего народа, проявление его национального духа: «истинная революция – это революция всего народа, единый вскрик, единое прикосновение железной руки, единый гнев, единая цель»[6. с. 21]. Такая революция для Шпенглера уже произошла в 1914 г., когда во время Германия превратилась в единый сплоченный организм императора, чиновников, армии и рабочих, служащих единой цели - Великой Германии.

Шпенглер, как и другие консерваторы, настороженно относился к идее построения государства на единых, универсальных началах демократии, либерализма, рыночно й экономики. Он исходит из национально-культурного разнообразия при объяснении истории отдельных европейских народов. Для него не существует какого-либо единого политического проекта устройства общества. Каждый народ по своему духу должен иметь соответствующую организацию. Говоря о четырех нациях Европы, англичанах, французах, немцах и испанцах, он каждому из них определяет собственную национальную идею и соответствующий образ государства.

Английский дух островитян по Шпенглеру выражается в материализме, культу торговли и наживы. Английская нация стремится к экспансии рынков сбыта, приобретению новых колоний и ресурсов, распространению своей цивилизации по всему миру. Давая характеристику английской нации, он пишет: «Их целью является не планомерное поднятие национального благосостояния, как известного цела, а лишь достижение благосостояния отдельных лиц, частное обогащение… английская хозяйственная жизнь фактически тождественна с торговлей, с торговлей постольку, поскольку она представляет культивированную форму разбоя. Согласно этому инстинкту все превращается с добычу, в товар, на котором богатеют»[6. с. 78].

Аналогично, все политические и правовые учреждения – не есть плод умствований или копирования чужих политико-правовых форм. Государственный строй – результат действия инстинктов и привычек. О. Шпенглер отмечает: «Не слова текста конституции, а неписаные и неосознанные правила, по которым она применяется, являются тем, что собственно следует называть формой правления»[6. с. 87-88].

Дух англичан – свободы и торговли привел к борьбе против государства ради обеспечения личной свободы. По этой причине идеал государственного устройства для Англии лежит в области безгосударственного состояния. Государство воспринимается как враг, угроза, которые необходимо сломить или хотя бы ограничить. Вследствие чего, О. Шпенглер считает английский парламентаризм – произведением английской истории, который чужд другим народам. Говоря об английском безгосударственном строе он указывает: «Речь идет о свободном обществе частных лиц, которым островное положение их страны дало возможность отказаться от государства в собственном смысле, при помощи флота с наемным экипажем и бесконечного ряда войн, которые Англия за плату вела посредством других народов и государств»[6. с. 88].

В целом английский национальный тип характеризуется6

- идеей свободы частного лица;

- индивидуализмом;

- безгосударственным инстинктом или как говорил Шпенглер «остров заменил государство англичан;

- идея материального комфорта, материализм, жажда накопления капитала через войну, разбой, пиратство, идею свободной торговли;

- либеральная идеология, демократия и парламентаризм;

- этика пользы и потребления.

Французский духовный склад О. Шпенглер описал следующими характеристиками:

- эмоциональность;

- провинциализм и отстранённость от глобальных политических и духовных проектов переустройства мира;

- политический анархизм, отрицание власти как таковой, вылившееся в понимание революции как отрицание власти в принципе без передачи ее в чьи-либо руки;

- социальная и классовая аморфность, не позволяющая создать консолидированное и солидаристское общество.

В испанском духе О. Шпенглер усматривает много позитивных черт, которые на его взгляд сближают испанцев с немцами:

- культ римской церкви;

- идея служения нации и церкви;

- экспансионизм;

- солидаризм и корпоративный дух;

- одержимость вселенской идеей.

Набрасывая образ испанцев, О. Шпенглер проводит аналогии с немцами: «Испано-готический дух барокко создал в западноевропейском мире резко выраженный строгий уклад жизни. Испанец чувствует себя предназначенным для великой миссии, не в качестве личности – «Я», а как часть целого. Он или солдат, или священник. Он служит Богу или королю. Только прусский уклад снова возродил жизненный идеал такой же строгости и такого же самоотречения… Испанский дух стремится завоевать планету, создать государство, в котором не заходит солнце»[6. с. 44-45].

Наивысшие потенции стремления к господству О. Шпенглер возлагает на немецкий народ. В самом национальном духе немцев консервативный философ отмечает те «социалистические качества», которые позволят им господствовать над всем миром. К свойствам немецкой психологии он относил:

- следование авторитету;

- идея служения, где все – слуги и даже король – это «первый слуга»;

- высшая способность к консолидации, жертвенности на общее благо;

- высокая степень организованности;

- отрицание наживы и культа торговли.

О. Шпенглер отрицал концепцию К. Маркса и считал его социализм ложным и имеющим эвристическое значение лишь для английского строя. Для О. Шпенглера социализм – есть явление исключительно немецкое и связано с господствующей в Германии идеей служения коллективному целому. Сравнивая немцев и англичан, он пишет о первых: «прусский дух воспитал такое же сильное и глубокое классовое сознание, общее стремление не к покою, а к труду, класс в виде профессионального сообщества, с сознанием необходимости работать для всех, для целого, для государства… В этом заложена высокая этика, этика задания, а не успеха»[6. с.60].

В своем проекте консервативной революции О. Шпенглер реанимирует идею ранга в противовес английской буржуазной равноправности. Место человека в обществе определяется характером его обязанностей и ответственности, где все служат, но высшее место отдано чиновникам, которые жертвуют своим трудом ради всего общества.

Весьма примечательно, что О. Шпенглер в понимании свободы исходит из выделения не отрицательной свободы, а внутренней свободы. В английском строе он не видит внутренней свободы, поскольку человек все силы отдает обеспечению внешней формальной свободы, но при этом становится рабом господствующего буржуазного мировоззрения, которое лишает его внутренней духовной самостоятельности. Вот что он пишет по этому поводу: «Никогда не поймет англичанин, и весь свет не понимает, что с прусским духом связана глубокая внутренняя независимость. Система социальных обязанностей обеспечивает человеку с широким кругозором суверенитет его внутреннего мира, который несоединим с системой социальных прав, воплощающей индивидуалистический идеал. Душевный склад Мольтке в Англии немыслим. За свою практическую свободу англичанин платит другой, внутренней свободой: он – внутренний раб, как пуританин, как рационалист, как сенсуалист, как материалист… Англичанин в духовном отношении принадлежит к society. Его «штатское» платье одевает в мундир и его совесть. Для него существует проявление частной жизни, но нет индивидуального мышления. Одинаковое миросозерцание со скудным содержанием и богословской окраской распространяется на всех англичан.

Вместе с тем, О. Шпенглер все народы Европы считает родственными, имеющими корни в едином образе так называемого фаустовского человека – человек, стремящегося к господству и власти над миром. Так, мыслитель отмечает, считая социализм составной частью европейского инстинкта: «Но в этом инстинкте, всецело направленном на внешнюю жизнь, продолжает жить старая фаустовская воля к власти, к бесконечности; она проявляется в страстном стремлении в неограниченному мировому господству в военном, хозяйственном, интеллектуальном смысле, обнаруживается в факте мировой войны и в идее мировой революции, в намерении при помощи фаустовской техники слить воедино целое человеческий муравейник. Таким образом, современный империализм хочет овладеть всей планетой»[6. с. 40].

В концепции О. Шпенглера в очевидной форме прослеживает общее для европейцев качество – воля к власти, господству над миром и людьми. В своем взгляде на грядущую консервативную революции он видел возрождение тех ценностей и традиций, которые проявляли себя в немецком духе и германской истории. Политическое будущее Германии для Шпенглера состоит в том, чтобы соединить традиционные архетипы авторитета, ранга, служения, собственности с социалистической экономикой, плановым хозяйством, избежав классовых противоречий капиталиста и пролетария, построив монолитное общество чиновников и рабочих, равно служащих общему благу. Сам мыслитель так описывает грядущее: «Государство будущего – это чиновничье государство… В организации, принципиально устраняющей различие между рабочими и чиновниками, где каждому способному человеку открыт упорядоченный путь от физического труда низшего разряда через должности надзирателей к руководству хозяйственным организмом – в руках прирожденного государственного человека сольются консервативные и пролетарские цели: полная национализация хозяйственной жизни не путем конфискации, а путем законодательства»[6. с. 145].

При этом политическая организация социалистического государства не может быть республиканской. Республику философ упрекает в продажности, подкупности в пользу олигархов. Поэтому он отстаивает в ходе консервативной революции восстановить монархию, которая наиболее беспристрастно обеспечивает управление. О. Шпенглер подчеркивает: «Республика ныне означает, если отбросить в сторону все иллюзии, продажность исполнительной власти частному капиталу. Монарх повинуется традиции своего дома и миросозерцанию, вытекающему из его призвания. Можно об этом думать как угодно, но, во всяком случае, это его поднимает над партийной политикой интересов современного типа. Он – третейский судья… Монарх – ныне единственная защита правительства от торгашества. Мощь частного капитала соединяет монархические и социалистические принципы»[6. с. 145-146].

В глобальной политике О. Шпенглер видит три проекта возможного мироустройства в зависимости от господствующей идеологии и соответствующего национального духа:

- власть капитализма и денег (английское мировое устройство всеобщей свободной торговли и колониализма);

- власть церкви (ультрамонтанство испанцев);

- власть государства – настоящий империализм (немецкий социализм и империя).

О возможном мироустройстве консервативный мыслитель пишет: «Для интернационал мы призваны дать идею мировой организации и мирового государства, англичане – идею мирового треста и мировой эксплуатации, французы же ничего не могут дать»[6. с. 134-135].

Особую часть размышлений О. Шпенглера составляет характеристика русской цивилизации. Он резко отличает русских от всех других европейцев. Европейцы для него – те нации, которые стареют и умирают, а русская нация – нация будущего, которая способна разрешить глобальные противоречий в духовной и политической сфере. Вот что они отмечает: «Русские вообще не представляют собой народа, как немецкий или английский. В них заложены возможности многих народов будущего… Русский дух знаменует собой обещание грядущей культуры, между тем как вечерние тени на Западе становятся все длиннее и длиннее»[6. с. 147].

О. Шпенглер винит Запад и русский правящий слой вместе с интеллигенцией в том, что европейские политические и культурные формы были навязаны русскому народу, ломая и насилую русскую психологию: «Эта по-детски туманная и полная предчувствий Россия была замучена, разорена, изранена, отравлена «Европой», навязанными ею формами уже мужественно зрелой, чужой, властной культуры»[6. с.148]. Мыслитель в западничестве укоряет Петра I, часть русских идеологов и большевизм, считая их чуждыми для национального характера русских. К качествам русского народа он относит:

- религиозность;

- отказ от политической и хозяйственной организации, которые после Петра I тому же стали навязываться в насильственной форме;

- отрицание воли к господству и власти, экспансии и завоеванию;

- нигилизм по отношению к европейской цивилизации;

- аграрный строй и господство крестьянского мировоззрения.

Именно в насильственном навязывании западных форм жизни О. Шпенглер видит причины такого резкого отрицания, нигилизма русских по отношению к Европе и всем его институтам: русский инстинктивно защищается против чужого культурного опыта, также как это бы делал любой другой народ. Мыслитель отмечает: «Отсюда та плодотворная, глубокая, исконная русская ненависть к Западу, этому яду в собственном теле, которая с одинаковой силой сказывается как во внутренних страданиях Достоевского и в резких выпадах Толстого, так и в бессловесных переживаниях среднего человека; это часто бессознательная, часто скрывающаяся за искренней любовью, ненасытная ненависть ко всем символам фаустовской воли, к городам – прежде всего к Петербургу – которые, как опорные пункты этой воли, внедрились в крестьянскую стихию этой бесконечной равнины, ненависть к наукам и искусствам, мышлению, чувствованию, государству, праву, управлению, к деньгам, промышленности, образованию, обществу, ко всему»[6. с.150]. Парадоксально, но О. Шпенглер очень точно подметил причины русского политического и правового нигилизма – отрицание зиждется на противостоянии европейским формам политического (идея господства, демократии, республики всего народа), хозяйственного (стяжание, власть капитала) и правового строя (законничество, правовое государство). Русский народ имеет собственные политические, хозйяственные и правовые традиции: монархизм вкупе с политическим анархизмом и идеей служения, нестяжание и православная экономика труда, совестное понимание права как правды, имеющее этическое звучание.

Для О. Шпенглера русское западничество – нечто наносное и временное, поскольку настоящий русских дух религиозного крестьянина остается непоколебимым. Поэтому судьбу революционной идеологии большевизма в России писатель называет недолгой и предчувствует перерастание власти большевиков в царизм: «В России его сменит единственно возможная при таких условиях народная форма в идее нового царизма какого-либо типа, и можно предполагать, что этот строй будет стоять ближе к прусско-социалистическим формам, чем к парламентско-капиталистическим»[6. с.153].

Однако, великую миссию России О. Шпенглер усматривает не в политической сфере, а в сфере мировоззрения, религии. На Россию он уповает как на создателя новой религии – православия, которая ближе всех стоит не к Риму, как католицизм, а к Иерусалиму – и соответственно самому христианству. Причем, Россия не облагородит западное христианство, а даст миру новое христианство. О религии Запада и России автор пишет: «Мы, люди Запада, в религиозном отношении конченные люди. В наших городах лучшая прежняя религиозность давно приняла интеллектуальную форму «проблем». Деятельность церкви завершилась на Тридентском соборе. Из пуританства родился капитализм, из пиетизма – социализм… И нет ничего обманчивее надежды на то, что русская религия будущего оплодотворит западную. В этом ныне не должно быть сомнений: русский нигилизм, направляя свою ненависть против государства, знания, искусства, направляет ее также против Рима и Виттенберга… Русский дух отодвинет в сторону западное развитие и через Византию непосредственно примкнет к Иерусалиму»[6. с.154].