История становления и развития русского православного обновленчества в начале XX века: новые подходы и новые источники (Рецензия на книгу: Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления (группа «32-х» петербургских священников, 1903–1907): Документальная история и культурный контекст. – М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2014. – 416 с.).

Головушкин Дмитрий Александрович доктор философских наук, кандидат исторических наук доцент, кафедра истории религий и теологии, Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена 191186, Россия, Санкт-Петербург, г. Санкт-Петербург, Набережная реки Мойки, 48, корпус 20 (Институт истории и социальных наук), каб. 214 Golovushkin Dmitrii Aleksandrovich Associate Professor, Department of History of Religions and Theology, A.I. Herzen Russian State Pedagogical University 191186, Russia, Sankt-Peterburg, g. Saint Petersburg, Naberezhnaya reki Moiki, 48, korpus 20 (Institut istorii i sotsial'nykh nauk), kab. 214 golovushkinda@mail.ru Другие публикации этого автора

Обновленчество – одно из сложнейших и противоречивых явлений в истории русского православия первой половины XX века, которое еще остается не до конца осмысленным и понятым. Его организационное и идейное формирование и развитие происходило в различных социо-культурных условиях, под влиянием различных религиозно-философских идей и концепций, что естественно сказалось на многогранности данного феномена и вариативности его оценок. В свою очередь, это ставит исследователей перед необходимостью использования контекстуального анализа при его изучении, который бы учитывал, что обновленчество является неоднородным и исторически меняющимся феноменом. Важно также понимать, что его история сегодня имеет солидную фактологическую базу (хотя сбор исторических фактов продолжает оставаться одной из важнейших задач), но в гораздо большей степени нуждается в объяснительных теориях, которые можно было бы проверять, дополнять или пересматривать по мере появления новых исторических данных.

Работа Ю. В. Балакшиной «Братство ревнителей церковного обновления (группа «32-х» петербургских священников, 1903–1907): Документальная история и культурный контекст», вышедшая в 2014 году в издательстве Свято-Филаретовского православно-христианского института, является ярким примером подобного «интегрального» подхода, который позволил автору сделать значительный шаг в изучении данной темы.

Во вводной части своего исследования «К проблеме диалога церкви и светской культуры» Ю. В. Балакшина, акцентирует внимание на необходимости глубокого понимания того культурного контекста, в котором возникло и осуществило себя движение за церковное обновление. Она подчеркивает, что помимо противоречий, возникавших между церковью и образованным сословием исключительно на русской почве, важно осознание степени влияния на внутрицерковные процессы новоевропейской культуры, поставившей во главу угла идею постоянного развития и прогресса. «Речь в данном случае идет не только о личных связях столичных священников с представителями культурной элиты России, но и о кардинальном повороте в понимании проблемы отношений церкви и культуры, церкви и современного мира» ^[1].

В результате, помимо традиционно определяемых причин зарождения обновленчества в начале XX века – кризис синодальной системы и необходимость восстановления канонического строя Русской церкви, Ю. В. Балакшина выделяет еще четыре:

1) Поиск нового богословского метода, сопровождающийся отказом от прежних схоластических гносеологических установок и выработкой «святоотеческой созерцательной теории богопознания». Этот процесс можно определить как восстановление / перезапуск в русском православии системы богословской рефлексии, что согласно системно-функциональной модели религии немецкого социолога Н. Лумана, является важнейшей стадией в институционализации традиционных религиозных идеологий.

2) Пересмотр отношения христианства к земной жизни и утверждение ее высокой религиозной ценности, что способствовало концептуализации идеи «православной общественности» и «христианской политики».

3) Индивидуализация личности, как один из важных этапов социально-политической модернизации, открывающий путь к индивидуализации веры.

4) Раскол между светским и церковным сознанием и осознание необходимости восстановления их обновляющего взаимовлияния друг на друга.

Эти аргументы позволяют согласиться с выводом автора, что появление группы «32-х» петербургских священников стало «следствием не только церковно-общественной ситуации, сложившейся в России в начале XX века, но и результатом сложного процесса взаимодействия двух типов культур, двух национальных миров, разошедшихся в результате внерелигиозного развития новоевропейского человечества» ^[2].

Несколько претенциозно выглядит желание Ю. В. Балакшиной отказаться от устоявшегося в научной литературе понятия «обновленчество» и заменить его терминами «движение обновления церкви» или «движение ревнителей церковного обновления». Причины этого намерения лежат в распространенной в историографии точке зрения, что обновленчество начала XX века и обновленчество советской эпохи не имеют между собой ничего общего и должны рассматриваться как самостоятельные феномены. Однако вовлечение понятия «обновленчество» в идеосемантические отношения, которые представляют собой совокупность тех или иных антагонистических смысловых связей, приводит к его умышленному противопоставлению существующей терминологии ортодоксальной церкви ^[3]. В свою очередь антитеза обновленчество / движение за церковное обновление становиться аксиомой идиоматичного определения изучаемого феномена – определения через «значимого другого», в ущерб его комплексному осмыслению. Важно также понимать, что «обновленчество» это не только «рамочное» понятие, некий каркас, который любой исследователь может оформить совершенно в разных стилевых направлениях, но и удобный методологический инструмент, для понимания многогранностии и глубинного системного единства в многообразии феномена обновленчества в русском православии.

Первая глава работы «От кружка к братству: история группы «32-х» в письмах и документах», посвящена истории становления и развития петербургской обновленческой организации в начале XX века.

Эта часть исследования представляет особую ценность, поскольку из всех существующих работ по данной проблематике [См.: 4,5,6,7,8,9,10], она наиболее детально реконструирует историю «Группы «32-х», «Союза церковного обновления» и «Братства ревнителей церковного обновления».

Это стало возможным благодаря проведенной автором скрупулезной работе по сбору новых и систематизации уже введенных в научный оборот исторических источников: архивных документов, переписки, воспоминаний, материалов периодической печати, что позволило шаг за шагом выявить организаторов и идейных вдохновителей группы «32-х», ее внутреннюю неоднородность, организационную и отчасти идейную эволюцию.

В данном случае особо следует выделить изыскания Ю. В. Балакшиной в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб), в рукописном отделе Российской национальной библиотеки (РО РНБ), в рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) (РО ИРЛИ РАН) и др.

Особую ценность представляют материалы из архива парижского издательства «YMCA-Press», предоставленные Ю. В. Балакшиной директором издательства, профессором Н. А. Струве. Это письма священника Константина Аггеева его другу профессору Киевской духовной академии П. П. Кудрявцеву (1897–1906). Они дают возможность увидеть изнутри многие процессы, происходившие в обновленческом движении в данный период. Поэтому в силу их особой важности, автор исследования посчитал необходимым опубликовать их в качестве приложения к работе.

В результате автору удалось показать: 1. Деятельность группы «32-х» отнюдь не была прямым и тесным образом связана с деятельностью Религиозно-философских собраний. Участниками РФС из всего состава группы «32-х» были только четыре человека: священники Иоанн Егоров, Владимир Колачев, Петр Кремлевский и иеромонах Михаил (Семенов). 2. Идея необходимости обновления церковной жизни и само обновленческое движение были не только следствием революционной ситуации в стране, но и потребностью внутрицерковной жизни – созыва Поместного собора. Политические события лишь позволили выйти наружу и раскрыться этим сокровенным процессам и инициативам ^[11].

Заслуживает внимания вывод Ю.В. Балакшиной, что с того момента как группа «32-х» приобретает статус «Союза церковного обновления», обновленческое движение начала XX века становится явлением общероссийского масштаба. Его программа сохраняет преемственность с основными тезисами группы «32-х», но учитывает невозможность созыва в ближайшее время Поместного собора Русской церкви. Деятельность движения в эти месяцы начинает быть все более связанной с острыми общественными вопросами, «с разработкой идей «христианской общественности» и поиском путей раскрытия Царства Божьего в мире» ^[12].

Говоря о судьбе «Братства ревнителей церковного обновления», с которым связана деятельность обновленчества на закате первой русской революции, можно согласиться с утверждением автора, что в изменившихся исторических и церковных условиях оно не смогло обрести единства в понимании своих целей и задач. Оно также оказалось не готовым перейти к практической деятельности, что стало одной из главных причин его постепенного угасания. Однако уделяя пристальное внимание проблеме потери «Братством» статуса «площадки» для богословских дискуссий, «в первую очередь потому, что начинает свою работу Предсоборное присутствие», Ю. В. Балакшина обходит стороной ключевой вопрос того времени, который не смогло разрешить для себя не только «Братство ревнителей церковного обновления», но и все обновленческое движение – это выработка собственной независимой позиции по отношению к самодержавной власти. В частности, тот же К. М. Аггеев, в своем докладе «Ближайшие судьбы русской церкви», заслушанном на закрытом собрании Религиозно-философского общества в Санкт-Петербурге (Петрограде) (РФО) 11 октября 1915 года весьма скептически отнесся к требованиям «церковных реформ, которые раздаются начиная с 1905 года, с предсоборного совещания и с различных организаций петроградского и московского духовенства и т. д.». Он указал: «Эти проекты не затрагивают самодержавия, а идут от периферии к центру, не затрагивая центральных пунктов, – эти проекты сразу осуждены на бесплодность, так как при другом способе начала самодержавия в церкви не может быть осуществлена ни приходская реформа, так как она на тех началах, которые требуются всеми организациями, есть покушение на самодержавие, – равным образом не может быть осуществлена и свобода совести, так как при определенном отношении Церкви к государству свобода совести осуществлена быть не может» ^[13].

Игнорирование этого вопроса выглядит весьма неожиданным, особенно на фоне главной идеи работы – необходимости контекстуального анализа проблемы. Возникнув в переломный период российской истории (т. н. трансформационного разлома), обновленчество стало выражением не только нового типа религиозности, религиозной этики и морали, но и трансформации политической культуры российского общества, кризиса теократически-патерналистской модели российской власти. Недаром та или иная социальная перестройка в большинстве случаев сопровождается не только глубокими религиозными реформами, но и религиозной легитимацией / делегитимацией власти. От синергичности этих процессов во многом зависит успех или неуспех модернизации, формат будущего политического устройства, а также характер связей, возникающих между государством и индивидом.

Не совсем ясен смысл заключения Ю. В. Балакшиной о направлении эволюции обновленческого движения начала XX века «в сторону его церковной институализации (выделено нами – Д. Г.): от неформального, «частного» кружка петербургских священников – через общественную организацию Союз церковного обновления – к внутрицерковному Братству ревнителей церковного обновления» ^[14].

Если автор имеет в виду «рутинизацию харизмы», которая обозначает процесс институционализации и бюрократизации новорелигиозного образования, первоначально представлявшего собой вызов существующему религиозному статус-кво и ориентированного на его изменение, то получается, что в данном случае речь идет о становлении религиозной организации, которая приходит на смену «религиозному братству». Если имеется в виду институционализация религиозной идеологии, которая не сводима лишь к становлению существующих разновидностей религиозных общностей, выделенных на основе изучения христианства, то получается, что речь идет о появлении у обновленчества в начале XX века собственного института религиоз­ных профессионалов и собственной системы богословской рефлексии.

Вторая глава работы включает в себя портретные характеристики некоторых членов группы «32-х» петербургских священников: протоирея Константина Аггеева, протоирея Павла Лахостского, протоирея Иоанна Егорова, протоирея Иоанна Крылов и Николая Петровича Аксакова.

Помимо того что автор является одним из немногих первопроходцев в этом непростом деле, она, раскрывая жизненный и творческий путь обновленческих лидеров, тонко уловила и показала связь между личностью, культурными и религиозными ценностями. «Анализ личностных особенностей участников движения церковного обновления позволяет сделать вывод о том, что проблема диалога церкви и культуры может быть разрешена, в первую очередь, в антропологической перспективе. … Вглядываясь в портреты участников движения, мы обнаруживаем во многих из них (при всей запутанности и неоднозначности личных судеб) горячую веру, яркое творческое начало, стремление к обретению внутренней свободы и ответственности за церковь и мир» ^[15].

В целом можно сказать, что выход в свет книги Ю. В. Балакшиной, это знаменательное событие не только для тех, кто интересуется историей и идейным наследием русского православного обновленчества, но и для всех тех, кто изучает русское православие и русскую культуру в целом. Не смотря на дискуссионность многих ключевых вопросов, которые были затронуты в исследовании, Ю. В. Балакшина сделала главное – вопреки бытующему мнению о случайности, незначительности и бесплодности обновленческого движения 1905–1907 гг., она показала, что это крупное явление религиозной и культурной жизни России начала XX века. «Движение ревнителей церковного обновления можно назвать одной из первых попыток преодолеть возникший в русском мире раскол церковного и светского начал. … Дерзновенная попытка разработки вопросов относительно тех сторон христианской истины, которые исторически еще не вполне ясны в христианском учении или живое сознание которых в той или иной мере ослабело к настоящему времени подготовила почву для высот богословской мысли русского религиозно-философского возрождения» ^[16].