Ранк О. Терапия воли (перевод)

Кротовская Наталия Георгиевна научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 101000, Россия, г. Москва, ул. Волхонка, 14, оф. 423 Krotovskaya Nataliya Georgievna Research assistat at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences.  101000, Russia, g. Moscow, ul. Volkhonka, 14, of. 423 krotovskaya.nata@yandex.ru Другие публикации этого автора

Глава XV

Личное и общественное

«Die Auszendinge sind dazu da, dass man sie benützt,

um durch sie das Leben zu gewinnen, nicht,

man das Leben benützt, um die Auszendinge zu gewinnen.»

«Внешние объекты – это те, что используются

для победы над жизнью, но не те, что побеждаются жизнью».

Люй Бу-вэй. «Весны и осени господина Люя»

Как мы уже видели, истинный смысл терапевтического процесса становится очевидным только на его конечной стадии, когда психоаналитик, завершив лечение и изменив связанную с ним установку, превращается из помогающего Эго в помогающую реальность. Несмотря на все сложности и страдания, которые она причиняет, реальность не просто враг индивида, как это может показаться невротику, но также и большая помощь его Эго. В то время как обычный человек вынужден учиться использовать реальность терапевтически, невротик достигает этой цели только в ходе терапевтических отношений, однако сама возможность такого использования изначально заложена в самой реальности. Для невроза характерна не просто неудовлетворенность реальностью, а сознательный уход от естественного лечения. Невротик плохо относятся к реальности не потому, что она так плоха, а потому, что он хочет творить ее вместо того, чтобы ее использовать. То же отношение он переносит на себя, пытаясь вос-создать себя вместо того, чтобы принять себя таким, какой он есть, и извлекать пользу из того, что ему дано. Против этой оптимистической концепции реальности как благотворной -- при правильном использовании -- целебной силы можно было бы возразить, что, вероятно, человеку постоянно приходится придумывать или создавать второй «лучший» мир, чтобы быть в состоянии жить и сосуществовать с реальностью такой, какой она ему дана. Однако объяснение этого аспекта тем, что мы нуждаемся в лучшем мире из-за неудовлетворяющей реальности, кажется мне менее состоятельным, нежели другое, базирующееся на необходимости обладать вторым миром, посредством которого мы можем выносить врожденную амбивалентность нашей внутренней жизни. Конечно, этот второй мир создан самим человеком, но это не означает, что он лучше первого, он просто другой, если иметь в виду наши меняющиеся потребности и желания. Проще говоря, мы не меняем этот мир на другой, но, чтобы просто существовать, нуждаемся в обоих. Наш «лучший» мир – не заменяет реальность, он просто дополняет ее в условиях человеческой амбивалентности.

Я не стану прослеживать эту точку зрения с позиций истории и культурологии, поскольку мы должны ограничиться современной цивилизацией, породившей невротический тип личности. Следует просто отметить, что первобытная культура отличалась от современной «потусторонностью» второго мира, становившимся с приходом цивилизации все более «посюсторонним». Благодаря успехам в покорении природы и развитию техники, человек приобрел невиданные прежде возможности в реализации второго, созданного им мира. Современный человек реализовал эти два мира в своей профессиональной сфере, но не в частной жизни; эти две области все дальше отдаляются друг от друга с развитием личности и ее личной свободы, с одной стороны, и все более сложной организацией общества, с другой. Большинство невротиков приходят к психотерапевту с двумя очевидными проблемами: личной и общественной (профессиональной). Фрейд считает наиболее важной личную проблему пациента, связанную с любовью и сексом; она, действительно, выдвигается на первый план из-за того, что человек, с одной стороны, чувствует себя более ответственным за свою частную жизнь, а с другой, надеется, что в этой области способен сделать нечто для облегчения своих страданий. Адлер, напротив, выдвигает на первый план социальную проблему, то есть ставит во главу угла отношение человека к ближним, и это в значительной степени оправдано, так как сюда входят и любовные взаимоотношения. Юнг пытается занять промежуточную позицию в лечении неврозов и фактически различает случаи, к которым следует подходить либо с фрейдистской, либо с адлеровской точки зрения.

Если изначально иметь в виду гармоничное равновесие этих двух сфер, то не так уж важно, с какой стороны ситуация подвергнется атаке; лучше вести ее с обоих флангов одновременно, что так или иначе дает наиболее благоприятный прогноз. Поскольку в этих случаях сам индивид уже готов к стабилизации, которая и должна происходить во время лечения. Конечно, основное внимание по-прежнему сосредоточится на частной сфере, но не из-за психоаналитической идеологии, а с учетом индивидуальной психологии. Так как основной терапевтической задачей, как было уже неоднократно сказано, всегда остается не адаптация либидо к реальности, а признание своего «я», с его индивидуальным Эго и волевой и эмоциональной автономией. Таким образом, действительность терапевтически необходима для внутренней стабилизации и, следовательно, она не является неизбежным злом, которое приходится принимать лишь потому, что у нас нет другого выбора. Не будь у нас действительности, которую мы могли бы облекать в конкретную форму, мы были бы не просто отрезаны от наиболее приятного опыта, но и, что более важно, нам всем пришлось бы создавать внутри себя лишения, ограничения и препятствия, в которых мы нуждаемся для равновесия.

В вышеприведенном высказывании легко узнать описание невротика, которому приходится сооружать внутри себя все те ограничения, которых он избегает вовне. Таким образом, внешний мир оказывается вторым, дополняющим миром, о котором мы говорили прежде, а человек со своей внутренней жизнью - единственной конкретно переживаемой реальностью, нуждающейся во внешнем мире и его человеческих представителях, чтобы оказаться в состоянии существовать гармонично. Таким образом, два мира, в которых живет цивилизованный человек, не являются реальным и нереальным миром, служащим для развлечения (как искусство и спорт), они оба одинаково реальны и одинаково нереальны, в зависимости от того, как человек в них живет. То, что мы ищем во внешнем мире, зависит от того, что мы нашли во внутреннем, но есть вещи, которые легче найти внутри, и, напротив, есть вещи, которые легче найти лишь вовне. В любом случае нужно знать, как искать, и выбирать что-нибудь одно, короче, уравновешивать, что предполагает способность к ограничению (partialization). Если индивид обладает очень большой внутренней свободой, что встречается не так уж редко как можно было бы предположить, он не только примет зависимость и принуждение извне, но и будет вынужден искать их для того, чтобы жить в гармонии. Если, например, человек абсолютно свободен в своей профессиональной деятельности, он может быть склонен связывать себя в любовных отношениях; он будет, в свою очередь, сражаться против этих цепей, но безрезультатно -- поскольку полная свобода была бы для него абсолютно невыносима. Очевидно, человек непроизвольно склоняется к таким уравновешивающим поправкам, которые в большинстве случаев так или иначе приводят к балансу. Тот факт, что, несмотря на вышесказанное, существует довольно много людей, невротиков, не способных обрести равновесие, объясняется вышеупомянутой склонностью сводить все воедино и соответствующим человеческим идеалом единства, нашедшим социальное выражение в концепции личности (характера).

Наша борьба за целостность, в основе которой лежит страх потери Эго, мешает нам вести жизнь на двух различных уровнях, каким бы это ни представлялось необходимым. Характер как выражение этой борьбы за единство служит оправданием этого страха. Мы стремимся оставаться самими собой во всех жизненных ситуациях, поэтому болезненно воспринимаем любую перемену установки вместо того, чтобы вовсе ее не замечать, так как это происходит постоянно. По-видимому, здесь и возникает страх как разделительная линия между Эго и внешним миром, он исчезает лишь тогда, когда последние сливаются воедино как части одного и того же целого. Таким образом, страх смерти используется в качестве оправдания сохранения человеческого Эго, он требует эгоизма, изоляции от мира, которая впоследствии проявляется в виде страха перед жизнью. И вновь перед нами личность, зажатая между двумя полюсами страха; если она будет жить в целостности (totally), то у нее возникнет страх смерти, страх потерять себя; если она не сможет жить частично (partially), то у нее возникнет страх перед жизнью, который сохранится в качестве постоянного фактора посредством дуализма амбивалентного раскола. Решение возможно отыскать лишь в реальности – не в реальности, противопоставленной Эго, но в мире, частью которого оно является, и который, с другой стороны, составляет его часть. Из таких соображений и переживаний, лежащих в их основе, становится очевидным, что лечение невротиков не сводится только к психотерапии. Последняя способна лишь привести пациента к тому состоянию, когда он сам сможет использовать действительность терапевтически -- не потому, что он должен это делать, но потому, что хочет этого, чтобы достичь гармонического равновесия. Таким образом, следует отказаться от большинства психотерапевтических или психоаналитических надежд на внутреннюю свободу от комплексов и внешнюю способность к адаптации со стороны пациента и обратиться к динамической психотерапии, проводящей больного сначала через первичную фазу, в которой ему необходимо помогающее Эго, а после этого -- через противоположную фазу внутренней независимости в эмоциональной жизни к развитию воли, способной поставить реальность со всеми ее достоинствами и недостатками на службу Эго. Принятие реальности, о котором здесь столько говорилось, на самом деле является не покорным признанием данности, а активным ее присвоением в личных целях. В особо благоприятных случаях эта добровольная адаптация способна привести к трансформации действительности или к ее новому созданию, но обычно в случаях хорошо адаптированной личности имеет место простое использование данной реальности, которая действует терапевтически, как только образует с Эго единое целое.

Подойдя к этой формулировке, мы должны отдать себе отчет в сложности ее реализации в психотерапии, чтобы получить верную картину проблемы в целом. Я видел неврозы или, вернее сказать, феномены, кажущиеся неврозами, которые я, скорее, определил бы как здоровую реакцию на нездоровую ситуацию, чем как симптомы болезни. Да, пожалуй, можно рассматривать невроз вообще – как Фрейд в своей работе «Civilization and its Discontents» -- как последнюю реакцию здоровых инстинктов на разрушительное действие цивилизации. Конечно, именно это и подразумевалось в вопросе Ницше психиатрам: не существует ли также и здоровых неврозов? (1886). В подобных «ложных» ситуациях, против которых индивид справедливо защищается, мы по большей части сталкиваемся с теми проявлениями реальности, которые мы терпим до тех пор, пока они не делаются невыносимыми или пока мы от них не избавимся, независимо от того, были ли они придуманы или спровоцированы. Освобождение от таких ситуаций, как правило, сопровождается реакциями, которые в рамках прежней установки Эго или по сравнению с его обычной установкой производят впечатление «невротических». Здесь индивид, чтобы восстановить потерянное равновесие или создать новое, должен не столько меняться сам, сколько менять своею реальность. Подобные ситуации требуют неординарных, более творческих реакций на действительность, чем те, на которые способен типичный невротик, не знающий с чего начать.

Во всяком случае, использование изменения реальности должно происходить по-разному в каждом отдельном случае и, несомненно, определено типом личности.

Важно помнить, что в современном психоанализе невротик остается тем же типом личности, каким он был до лечения; точно так же и психопат, и творческий тип всегда будут сохранять свои основные качества. Если считать невротика типом, у которого психологическая значимость сосредоточена в нем самом, а не человеком, отклоняющимся от социальной нормы, тогда можно видеть, что с социальной точки зрения для него есть место в нашей цивилизации, в нем, несомненно, есть настоящая потребность, иначе он, возможно, никогда бы в ней не появился. Если фундаментальный страх перед жизнью приводит, фигурально говоря, к тому, что у человека не остается иного выбора, чем быть убитым или убивать, тогда встает вопрос: кто является теми жертвами, которые должны постоянно гибнуть на этом пути? Я полагаю, это именно тот тип, который мы сегодня называем невротиком, Новый Завет -- «христианином», а Ницше в идеологии раннего периода -- рабом. Нужно, чтобы эти люди, постоянно уничтожающие себя, возможно, для того, чтобы их не принесли в жертву, при всех обстоятельствах перестали гибнуть, так как они могут послужить удобрением цивилизации (Kulturdunger, выражение, использованное Фрейдом, применившим его в другой связи). Принося себя в жертву так сказать в христианском смысле слова, они облегчали дело для тех, кто убивал, для господ, для волевых людей. Ввиду сложностей нашей терапии следует задать вопрос: не напрасны ли стремления психотерапевтов, желающих превратить этот жертвенный тип в богочеловека, и даже если бы эти усилия увенчалось успехом, не повлекло бы это за собой массовую гибель людей творческого типа?

Как бы то ни было, в психотерапевтической ситуации нам приходится иметь дело с этими двумя противоположными типами и их взаимной зависимостью. Часто психотерапия лишь усиливает невротический характер пациента, что также является путем к «исцелению», так как в этом случае индивид, по крайней мере, может искать и находить для себя подходящее место в обществе вместо того, чтобы мучить себя попытками превратиться в другой тип. С другой стороны, он может опереться на помогающее Эго психотерапевта и таким образом изображать силу, которой у него нет и, возможно, никогда не будет. Эта, так сказать, остановившаяся на полпути трансформация слабого, зависимого типа в сильного и независимого – не такой уж необычный результат психоаналитического лечения. В любом случае, она менее желательна, чем укрепление больного в его неврозе путем, сводящимся не к болезни, а, скорее, к конструктивной адаптации, возможно, к тайному идеалу столь желанной адаптации к реальности, которая делает пациента покорным филистером. Тот факт, что невротик не может приспособиться, говорит как «за», так и «против» него. В процессе лечения возникает условное помогающее Эго и условная помогающая реальность, которая показывает, будет ли больной оставаться невротически зависимым от помогающего Эго или конструктивно использовать ситуацию в качестве помогающей реальности. Оба варианты возможны и приводят к хорошим результатам, если пациент проходит их до конца, не отклоняясь в сторону. Даже в первом случае пациент может оказаться социально полезным и лично довольным и счастливым, оставаясь зависимым всю жизнь. Однако бывает и так, что психоаналитик слишком поздно понимает, какое решение наиболее благоприятно для пациента или возможно вообще, и результатом может оказаться незаконченный продукт, наподобие только что описанного нами.

Вот, вероятно, подходящий момент, чтобы помимо основного типа рассмотреть проблему и психотерапевтические возможности мужчин и женщин. Мужчина, как правило, испытывает амбивалентный конфликт между профессиональной и любовной жизнью, тогда как женщина более явно демонстрирует чисто человеческий конфликт между своей биологической ролью и своей индивидуальностью. В современном психоанализе это также основной конфликт мужчины, чья индивидуальность выражается в призвании (работе). Современная женщина, как и мужчина, вовлекается в тот же конфликт, и мы не слишком ошибемся, если найдем в этой основе мужского невроза одну из причин растущего числа неврозов у женщин. Как бы то ни было, с точки зрения психотерапии, никто не отважится пренебречь тем фактом, что анализ, заключающийся в рассмотрении женщины как индивидуальности, в то же время обнаруживает у нее «комплекс мужественности» или, по крайней мере, его временный рост. В любом случае, мне кажется ошибочным выводить «комплекс мужественности» из мужских реакций женщины, ибо для многих женщин то, что их не рассматривают в качестве сексуального объекта, эквивалентно мужеподобности, не говоря уже об отождествлении себя – бесспорно, присутствующим -- с мужчинами-психоаналитиками, которых большинство. Однако в любом случае мужские реакции во время психоанализа имеют не просто чисто историческое значение. Мы знаем, что биологические термины, «мужской» и «женский», практически повсеместно используются даже умными людьми для обозначения активности и пассивности, а также довольно часто для противопоставления интеллекта и эмоций. При психоанализе женщин я часто обнаруживал, что мужественность проявляется как раз тогда, когда пациентка близка к тому, чтобы принять свое изначальное «я», свою женскую роль. В подобных случаях мужественность возникает не только как компенсаторная реакция на женское «я», но также потому, что пациентка проецирует на психотерапевта свою волю как таковую, которая была активно стимулирована динамической психотерапией для того, чтобы она оказалась в состоянии принять свою пассивность (женственность). Таким образом, здесь мы имеем дело не с комплексом мужественности, не с отождествлением себя с психоаналитиком-мужчиной, но, напротив – с отделением части мужской активности аналитика с целью принятия женской роли. Типичное различие между реакциями мужчины и женщины на разделение я уже подробно рассматривал выше. Мужчина склонен реагировать разрушительно, женщина – охранительно, из-за того что мужчина в общем является более своевольным (разрушительным, творческим) в своей приспособляемости, а женщина – более эмоциональной (охраняющей). Эта разница установок представляется здесь особым случаем вышеупомянутой дуалистической типологии зависимого и независимого характера, хотя, согласно нашим ранним выводам, этот вопрос не так прост, чтобы подтверждать обобщение, согласно которому эмоции приводят к зависимости, а воля -- к независимости. Я только хочу заметить, что один тип не может взять противоположный в качестве идеала, но поскольку мы должны иметь идеалы, нам подходит только крайняя степень нашего собственного типа. По-видимому, внутренняя двойственность позволяет этому осуществиться только в исключительных случаях и в особо благоприятных условиях. Обычно раздвоение чувств находит решение при помощи реальности, позволяющей нам реализовывать дремлющий в нас противоположный тип в других людях, при благоприятном случае – в людях другого пола. Это реакция любви, которая, вероятно, является прототипом всех человеческих взаимоотношений, поскольку включает в себя помимо сексуальной завершенности все прочие дополнительные возможности – эмоциональные и импульсивные, активные и пассивные, моральные, психологические и характерологические.

Различные типы личности можно различать по их социальным взаимоотношениям в зависимости от комплиментарного использования другого человека. Невротический тип находится в более негативной и в определенном смысле большей зависимости от своих ближних, чем другие типы, но по своей природе его зависимость связана не столько с либидо, сколько с моралью, не столько с частью, сколько с целым, не столько с чувством, сколько с волей. Вследствие этого невротик только с большим трудом может поменять помогающее Эго или отказаться от него, так как он теряет при этом не только объект, но и моральную поддержку, которую он ищет и находит в дополнительном типе. Поиск подходящего партнера наиболее важен для всех, потому что, выходя далеко за рамки сексуального удовлетворения, он уравновешивает отношение к реальности. Разумеется, излишне успешный баланс в этой области может повредить отношению к остальному миру и в подобном случае осознается личностью как помеха. Поэты верно изображали всепоглощающую любовь в виде смерти, как полную потерю индивидуальности. Наиболее ошибочный лозунг современного человека, гласящий, что брак убивает любовь, вполне обесценивается следующим соображением: возможно, в этом и состоит цель брака -- не убивать любовь, но умерить ее настолько, чтобы с ней возможно было жить, ибо чистая любовь убивает личность как социальное существо, так как означает полный отказ от индивидуальности. Приятность подобного состояния, как правило, оказывается слабее страха, и вот мы видим, как личность, с особой чистотой проявляющаяся в художнике-творце, избегает всепоглощающей любви столь же страстно, как и ищет ее.

Здесь мы должны рассмотреть помимо основных невротических типов, творческого и посредственного, разное отношение мужчин и женщин к партнеру и к остальному миру. В целом, мужчина кажется более предрасположенным делать из женщины идеологический символ, тогда как женщина тяготеет, скорее, к тому, чтобы принять мужчину как истинное дополнение; другими словами, мужчина проецирует себя, а женщина в большей степени отождествляет себя с другими. Вообще отношение женщины к жизни более конкретно, тогда как у мужчины оно, скорее, абстрактно, хотя ему, несомненно, приходится бороться с суровой действительностью, в то время как женщина защищена от нее в своем доме. Но в нашей цивилизации суровая реальность для мужчины в целом является идеологическим миром абстракции, тогда как дети и дом по-прежнему представляют собой очень конкретные задачи и в то же время сохраняют немного первичной реальности. Для среднего мужчины, как правило, жена и семья означают единственную оставшуюся для него реальность, и возможно, именно поэтому он воспринимает ее так болезненно и стремится уйти в идеологические иллюзии. С другой стороны, мужчина больше боится потери объекта (женщины), тогда как она, как утверждает Фрейд, боится потери любви. Ибо женщина обладает другими реалиями, привязывающими ее к миру, прежде всего детьми, тогда как мужчина все больше уходит в абстрактную сферу и в результате держится за женщину как за единственную реальность. Это, пожалуй, может льстить избранной женщине, может даже служить ее внутренней потребностью – быть перенесенной мужчиной из ее собственной реальной сферы в его идеальную, но в глубине души она по-прежнему хочет быть любимой не в качестве символа, но сама по себе, иными словами, как женщина. Вопрос заключается в том, насколько возможна истинная любовь без идеализации и ассимиляции Эго, насколько она желанна. Конечно, целью женщины не является быть желанной только в качестве женщины, то есть просто ради своей сексуальности. Довольно часто полагают, что любовь должна оправдывать сексуальность и возникает вследствие физического отношения. Как бы там ни было, сложности и конфликты в современной любовной жизни по большей части вызваны возрастающим сходством между полами, что представляется последствием растущей индивидуализации. Сегодня человек вместо того чтобы искать и находить дополняющий тип, пытается найти преимущественно тот же или близкий ему тип, и сексуальность остается единственным различием, предметом конфликтов или разрыва.

Более глубокое исследование любовных отношений показывает, что люди больше зависят от тех, кто ими управляет, чем от тех, кто их любит. Когда в подобных случаях существует любовь, она воспринимается лишь как доказательство того, что управляющая воля не будет слишком суровой или ревностной, что наказание будет достаточным, чтобы избавить от самонаказания, но не окажется смертельным. Другая, более социальная форма расплаты – это работа, какой бы удовлетворяющей и творческой она ни была. Работа, на которую так много мужчин ссылаются, когда говорят о мучительной действительности, часто бывает не только источником позитивного удовлетворения, но так или иначе облегчает внутреннее стремление к наказанию. Эта важная точка зрения только недавно вошла в психоанализ, который почти не придавал значения профессиональной жизни пациента в качестве терапевтического фактора, хотя она играла важную роль в жизни многочисленных пациентов, который были или стали психоаналитиками. Главная основа этого пренебрежения, как мне кажется, заключается не столько в ориентации психоанализа на либидо, сколько в исключительно психологической ориентации. (Тщательное рассмотрение этого вопроса содержится в моей книге о современном образовании, в главе, посвященной призванию). Человек – это не только личность, но также и социальное существо, и обе эти стороны важны, по крайней мере, с терапевтической точки зрения. Психоаналитическая цель чисто психического достижения внутреннего равновесия – это идеал, который не только недостижим, но и вводит в заблуждение. Социальные факторы, как бы они ни посягали на индивида, в итоге остаются единственно эффективными в психотерапии, то есть они помогают пациенту объективировать свои внутренние конфликты и свою изначальную двойственность. Для этого необходимы люди и ситуации, находящиеся за пределами его «я». Проблема невротика заключается в том, что он не способен извлекать пользу из этих ситуаций, так как не понимает, как разделять, уравновешивать и использовать какую-то часть, но вынужден обобщать [абсолютизировать] каждую ситуацию, каждые взаимоотношения и даже каждое действие.

Если человек подходит к жизни настолько целостно, что хочет получить от человека или ситуации все возможное, он неизбежно придет к разочарованию, а также к отрицанию, если он не получает ничего извне и должен находить и делать все внутри себя. Человек должен быть способен принимать и давать различные вещи в разных сферах, то есть переносить зависимость, которая, тем не менее, более не воспринимается им как таковая, когда он чувствует себя частью, а не неделимым целым. Умение делить себя – искусство, которому необходимо учиться, иначе это ведет к колебанию от одной установки к другой, которое, хотя и бывает продуктивным, всегда остается болезненным. С другой стороны, остается опасность смешения или взаимозамены двух сторон, на которые личность когда-то себя подразделила. Я наблюдал случаи, когда индивид хотел осуществить подобную установку в частной жизни, другими словами, обращаться с людьми как с идеологиями. Так называемые профессионалы, которые никогда не выходят из своей социальной роли, на самом деле обладают сильным Эго, такие люди забаррикадировались за своим призванием и воспринимают мир в рамках своего профессионального «я». Также существуют типы, которые, живя свободно и легко, никогда не обнаруживают своего истинного «я» даже для самих себя. В психотерапии также верно, что врач учится узнавать пациента только с одной стороны и, разумеется, не с лучшей. Есть люди, которые всегда скрывают часть своего Эго, чтобы сохранить лучшее для самих себя. Невроз можно характеризовать как скрытность по отношению к самому себе, и необходимое изменение этой установки в ходе терапевтических отношений частично объясняет терапевтический эффект. С другой стороны, терапевтический процесс, честно говоря, по-прежнему предоставляет богатую возможность прятать и искать, поскольку тайное «я» проецирует себя на психотерапевта и может быть считано оттуда.

Человек обладает врожденным отвращением к тому, чтобы играть две роли одновременно, тогда как по своей сути он дуалистически обусловлен и не может жить, играя лишь одну. Идеологическая терапия с ее психическим балансированием упрочивает идею единства индивида вместо того, чтобы, фигурально выражаясь, поставить его на обе ноги. Профессиональная и частная жизнь, работа и развлечение, так или иначе дополняющие друг друга, на самом деле принуждают современного человека к перемене ролей. Это звучит достаточно банально, но мне кажется это стоит особо подчеркнуть ввиду психоаналитической концентрации на психологических деталях, которые, возможно, представляют лабораторный интерес, но не имеют терапевтической ценности. Ибо единственной терапией является реальная жизнь. Пациент должен научиться жить, жить со своим расколом, своим конфликтом, двойственностью, которые никакая терапия не может уничтожить, ибо в этом случае она стала бы настоящим источником жизни. Чем более реально воспринимается амбивалентность, тем больше жизненных возможностей способен использовать человек, тем больше в нем жизни. Если он поймет, как жить в гармонии с неизбежным, а именно с неизбежным в себе, тогда он будет способен также принять реальность такой, какова она есть. Это не фаталистически пассивное принятие жизни, а скорее, ее активное, конструктивное использование. В конце концов, все зависит от отношения определенной личности к данным факторам, в первую очередь, к самому себе. В современном психоанализе терапия может только бороться за новую установку по отношению к себе, за переоценку прошлого и достигаемое с ее помощью новое равновесие по отношению к имеющейся реальности.