Конституционный национализм в современной Европе: новый уровень угроз

Еремина Наталья Валерьевна доктор политических наук доцент, Санкт-Петербургский государственный университет 191060, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Смольного, 1/3, оф. 8 Eremina Natalia Doctor of Politics Docent, the department of European Researches, St. Petersburg State University 191060 Russia, St. Petersburg, Smolnogo Street 1/3, office #8 nerem78@mail.ru Другие публикации этого автора

Середенко Сергей заведующий, отдел правовых исследований, Институт европейских исследований (Латвия), Рига; юрист, правозащитник, Таллин (Эстония) LV-1006, Латвия, г. Рига, Ropazhu Street, 52/56 Seredenko Sergei head of department of law studies, Institute of European studies (Riga, Latvia); a lawyer, a human rights advocate (Tallinn, Estonia); ex-Russian ombudsmen in Estonia. Estonia. Tallinn. Ahtri, 12 sergeiseredenko@gmail.com Другие публикации этого автора

Национализм лежит в основе экстремизма и политического радикализма. Это заставляет исследователей постоянно обращаться к данному явлению. Однако проблема наличия ряда признаков угрозы роста национализма в главном законе любого государства – конституции – не получила еще должного внимания в академической науке.

Анализ конституций многих европейских государств обнаружил наличие такой проблемы. В данной работе «конституционный национализм» используется не как понятие, созвучное «просвещенному национализму», как «конституционная монархия», а как способы проникновения национализма в конституционные тексты. Собственно, цель самого исследования – это попытка создания каталога таких способов через определение форм проявления конституционного национализма - от культурного до агрессивного (родственного фашизму и нацизму) - в некоторых государствах постсоветского пространства, а также в разных государствах современной Европы, которые отнюдь не решили проблему достижения этнополитического согласия. По этой причине в статье центральное место занимает анализ взаимосвязи понятий «конституционный национализм» и «нацизм». Для достижения поставленной цели необходимо определить сущность национализма, а также исследовать проблему национализма и дискриминации по национальным, этническим и расовым признакам в международном праве и праве отдельных государств-подписантов международных договоров, осуществляя компаративный анализ. Этот подход предопределил деление статьи на несколько разделов.

Гуттаперчивый национализм: предварительные замечания.

Национализм – явление, с одной стороны, изначально присущее индивиду и человеческому коллективу. Оно базируется на стремлении отделить себя от других человеческих коллективов. С другой стороны, национализм большинство исследователей, стоящих на позициях модернизма, полагают связанным с формированием национальных государств, развитием капитализма и процессами индустриализации в Европе в XVIII – XIX веках. Поэтому национализм можно определить как в позитивном смысле – сохранение индивидом своих традиций и следование им, так и в негативном ключе - как равнодушие и даже агрессию в отношении иных культур, включая стремление к их полному уничтожению.

Однако в рассуждении о стремлении выделить себя из других коллективов мы, прежде всего, говорим о культуре (языке и традициях), религиозных воззрениях, которые и способны провести разграничительные линии между человеческими сообществами. Однако о какой культуре нам здесь следует говорить – о культуре этнической идентичности, сохранившей свои традиции и язык? Или нам следует говорить о культуре нации в ее западно-европейском измерении, т.е. в политическом понимании, как обществе, состоящем из ряда этнических сообществ, объединенных под эгидой «народа пассионария», давшего название всей стране? Ведь совместное проживание этих идентичностей формирует уже иную общую историю и общую национальную культуру. Неслучайно в академической науке национализм принято делить на различные типы и виды.

Вместе с тем проблема того, как понятие «нация» соотносится с понятием «государство» остается сложной. В этническом, лингвистическом и других отношениях, государства никогда не были гомогенными, и, поэтому, не могли просто приравниваться к понятию нация ^{[1, с.17]}. Это заставляло ставить вопрос о приоритете для государственного и национального развития либо этнических характеристик, либо политического единства, что породило дискуссии среди исследователей. Так, с точки зрения многих представителей конструктивизма и инструментализма, политические характеристики постепенно возобладали над этническими. Например, Э.Хобсбаум полагает, что важнейшим фактором сначала для становления нации, а затем и национализма стало понятие политической системы и взаимоотношений представителей нации в ее рамках. Она уравняла людей и государство в пределах так называемого «национального государства (государства-нации)», а это автоматически привязало нацию к территории, обеспечивая территориальное понимание ее, а не кровное, этническое ^{[1, с.18-19]}. Ряд исследователей, стоящих на позициях примордиализма, напротив, подчеркивают, что нация - это не есть само государство. Более того, в настоящее время исследователи начинают настаивать на разделении понятий «государство» и «нация». Например, М. Реджай понимает государство как политико-юридическую концепцию, а нацию в основном как физико-культурную, и они могут существовать независимо друг от друга ^{[2, c.143]}. Х. Бехар также подчеркивает, прежде всего, культурные основания для понимания единой нации ^{[3, c.14]}. Ж. Нутенс указывает на необходимость признания национального плюрализма, который не соотносится с понятием «государство», а потому, с ее точки зрения, каждая нация – это то же, что и этническая общность, которой необходимо предоставить конституционные возможности ^{[4, c.199-211]}.

Неудивительно, что национализм как явление включает в себя множество аспектов, отражая, с одной стороны, процесс государственного строительства и развития государственности, с другой, положение этнической группы (этнорегионального сообщества) в составе данного государства. Поэтому национализм – это явление, к которому часто добавляют аттрибуты, например, «созидательный», «патриотический», или «агрессивный», «этноцентричный». Последние прилагательные приближают данное понятие уже к нацизму. При этом агрессивный национализм предполагает невнимание и равнодушие к культурам других народов, их ликвидацию, призывает к возвеличиванию собственной истории и культуры, к переписыванию истории. Конституционный национализм во многих смыслах оказывается своеобразным мостом от гражданского национализма к национализму этническому и агрессивному, так как указывает особые привилегии представителям определенной этнонациональной группы. Это означает дискриминацию по национальному признаку и свидетельствует о сохраняющейся угрозе роста влияния новых фашистских и нацистских партий (крайне правых политических сил) уже в современной Европе, которые оказались наиболее последовательными в развитии идеи национализма. Ряд моментов здесь требует особого внимания.

Во-первых, все, что связано с понятиями «национализм», и тем более «нацизм», характеризуется изрядной степенью невнятицы. Для многих ученых проще придумать «новый» национализм, чем в конкретной ситуации классифицировать тот же национализм по уже имеющимся признакам. Связано это во многом с тем, что национализм неотделим от определенного типа мистики и веры, в связи с чем националистические устремления редко формулируются открыто – достаточно того, что «свои» понимают, а «чужим» - не надо. Поэтому для прочтения всякой работы по национализму необходимо понимать контекст.

Во-вторых, «национализм» в данной работе представлен достаточно узко, как дискриминационный критерий, критерий неравного обращения. Если конституция устанавливает преимущества для какой-то одной (или даже больше, чем одной) национальности, вне зависимости от того, как эта национальность определяется, то это – предмет нашего интереса.

В-третьих, «национализм», как таковой, в работе представлен как основной маркер «нацизма», и в третьей части исследования определены дополнительные маркеры, на основании которых можно распознать уже угрозу и собственно нацизма в той или иной стране. Исследование опирается исключительно на конституционные акты европейских стран и стран постсоветского пространства в переводе на русский язык.

В-четвертых, большинство исследователей солидарно с утверждением о том, что национализм – это, прежде всего, идеология. Поэтому наличие в тексте конституции указания на «национальное государство» вкупе с заявлением о том, что «государственной идеологии нет», рассматривается как особый маркер.

Современная путаница с использованием понятия «национальность» и «национальный» значительно препятствует борьбе с ультранационализмом и нацизмом. Ситуация, как ни странно, усугубляется тем, что официальных языков различных международных организаций (а соответственно, и международных документов) – несколько, в том числе русский, а адекватных переводов многих терминов - нет. Характерные примеры – использование в английском языке слова «nationality» в понимании «гражданство» (citizenship), или выражения «национальное законодательство» в понимании «законодательство конкретной страны», а также «национальные процедуры» в понимании «процедуры, предусмотренные законодательством конкретной страны».

Для распознавания угрозы ультранационализма и нацизма необходимо уметь отличать «хороший» национализм от «плохого». В чем суть «хорошего» национализма, в чем, утилитарно размышляя, польза от него? Вполне возможно, что в особой форме социального капитала; например, эстонец эстонцу доверяет больше, чем кому-либо «чужому». Общие язык и культура, общие идеи национальной духовности играют тут вспомогательную роль. Эстонец понимает другого эстонца быстрее и глубже, чем «чужого». На выходе – существенное снижение трансакционных расходов и повышенная эффективность социальных действий.

«Плохой» национализм начинается, как бы это банально не звучало, с дискриминации, т.е. с нарушения формального равенства между национальностями и неравного обращения. Фактического неравенства никто не отрицает – есть большие и малые нации, развитые культуры и культуры, находящиеся в упадке. Поддержание формального равенства – постоянная работа, т.к. фактическое неравенство всегда динамично.

Формальное неравенство между национальностями обычно приобретает форму закрепленного в законе превосходства, и имеет целью перераспределение как социальных благ, так и рисков. Может ли признание превосходства одной национальности над другой быть добровольным со стороны «превосходимой» национальности? Теоретически – это возможно, и примеры тому можно найти, например, в переходе российского дворянства на французский язык в эпоху Наполеона. В «Войне и мире» целые страницы написаны по-французски. Однако такие примеры редки, и чаще всего нарушение формального равенства воспринимается в штыки. Иногда – буквально.

В случае отказа в признании превосходства агрессивной национальности, отказа в признании формального неравенства агрессивная сторона вынуждена прибегать к насилию. Чаще всего в поисках силы агрессор пытается прибегать к силе государственного принуждения, отсюда попытки ввести идеи собственного превосходства в позитивное право, и прежде всего – в конституции, как в акты, обладающие высшей юридической силой (использование понятия «агрессор» оправдано существованием в словаре ООН понятия «агрессивный национализм»). Какими путями это достигается, будет рассмотрено ниже. Пока же отметим, что ультранационализм, как правило, связан с насилием.

Часть I. ООН и конституционный национализм.

Двадцатого декабря 2013 г. исполнился год с момента принятия резолюции ГА ООН № 67/154 «Героизация нацизма: недопустимость определенных видов практики, которые способствуют эскалации современных форм расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и связанной с ними нетерпимости». В данной резолюции содержится новаторский пункт 30, в котором ГА ООН «напоминает, что законодательные и конституционные меры, принимаемые в целях противодействия экстремистским политическим партиям, движениям и группам, включая группы неонацистов и «бритоголовых», и подобным им экстремистским идеологическим движениям, должны быть созвучны соответствующим международным стандартам в области прав человека» ^[5].

Впервые ГА ООН обращает активное внимание на вопросы конституционного регулирования, которые традиционно полагались «суверенными», и использует императив – «должны». Сложность тут заключается в традиционной иерархии правовых актов, в которой высшей юридической силой всегда обладали конституции, а документы международного права не должны были им противоречить.

«Суверенитет» впервые был подвергнут сомнению в Документе Московского совещания конференции по человеческому измерению СБСЕ (подписан в Москве 3 октября 1991г.), в котором было сказано следующее: «Государства - участники подчеркивают, что вопросы, касающиеся прав человека, основных свобод, демократии и верховенства закона, носят международный характер, поскольку соблюдение этих прав и свобод составляет одну из основ международного порядка. Они категорически и окончательно заявляют, что обязательства, принятые ими в области человеческого измерения СБСЕ, являются вопросами, представляющими непосредственный и законный интерес для всех государств - участников и не относятся к числу исключительно внутренних дел соответствующего государства» ^[6].

Таким образом, государства обязаны следить за реализацией прав человека и не допускать ненависти на национальной почве, оберегая общество от эскалации конфликтов, агрессивного национализма и развития идеологии нацизма. Тем не менее, ультранационализм уже давно присутствует в конституциях многих европейских государств. Рассмотрим варианты проникновения ультранационализма в конституции на соответствующих примерах.

Часть II. Национализм и конституционное регулирование.

Анализ конституций позволил выделить несколько форм проникновения в них ультранационализма. Далее последовательно представим их.

1) Подмена понятий: от права народов на самоопределение к «праву наций и национальностей».

Глава I ст. 1.2 Устава ООН четко разделяет народы и нации в формулировке «развивать дружественные отношения между нациями на основе уважения принципа равноправия и самоопределения народов, а также принимать другие соответствующие меры для укрепления всеобщего мира» ^[7] (авт.: напомним, что русский язык является официальным языком ООН и, значит, мы совершенно вправе заниматься толкованием именно этого текста). Выше обозначенная проблема перевода, однако, заставляет обратиться и к английскому тексту, и из него видно, что правом на самоопределение обладают peoples – «to develop friendly relations among nations based on respect for the principle of equal rights and self-determination of peoples, and to take other appropriate measures to strengthen universal peace» ^[8]. Таким образом, речь также идет о народах, но произведены они не от «рода», а от «людей», что, собственно, еще дальше от национализма и «права наций на самоопределение».

Действительно, анализ соответствующих документов ООН позволяет сделать вывод о том, что под субъектом права на самоопределение понимаются «люди, населяющие территорию», т.е. люди всех национальностей. Тем не менее, в конституциях многих государств довольно часты указания на то, что право на самоопределение реализовала та или иная национальность. В качестве примера приведем выдержки из текстов некоторых конституций.

Например, в преамбуле Конституции Словакии мы встречаем следующее: «Мы, словацкая нация, (…) исходя из естественного права наций на самоопределение, вместе с представителями национальных меньшинств и этнических групп, живущими на территории Словацкой Республики…» ^[9].

Интересно, что чем более спорным является право на «национальное самоопределение», тем оно «цветистее». Например, в Конституции Хорватии, в главе «Исторические основы» указано: «Исходя из вышеизложенных фактов, а также из общепризнанных принципов в современном мире и неотчуждаемости, неделимости, непередаваемости и неисчерпаемости права хорватского народа на самоопределение и государственный суверенитет, включая неотъемлемое право на отделение и на объединение как основные предпосылки мира и стабильности международного порядка, Республика Хорватия создается как национальное государство хорватского народа и как государство представителей иных народов и национальных меньшинств, являющихся ее гражданами: сербов, мусульман, словенцев, чехов, словаков, итальянцев, венгров, евреев и других, которым гарантируется равноправие с гражданами хорватской национальности и соблюдение национальных прав в соответствии с демократическими нормами ООН и стран свободного мира» ^[10]. Как видно из приведенного отрывка, «народ» тут понимается как «национальность».

В проекте преамбулы латышской конституции указано: «…учитывая, что Латвийская Республика, провозглашенная 18 ноября 1918 года на исторических землях латышской нации в результате сплочения нации и возникновения национального самосознания, создана на основании непреклонной воли латышской нации и неотъемлемого права на самоопределение…» ^[11].

Довольно часто можно встретить нарочитую невнятицу и как бы прикрытое «право национальности на самоопределение». Такова, например, преамбула к конституции Украины: «…опираясь на многовековую историю украинского государственного строительства и на основе осуществленного украинской нацией, всем Украинским народом права на самоопределение…». Использование через запятую «нации» и «народа» не должно вводить в заблуждение – ст. 11 четко показывает, что под «украинской нацией» имеется в виду украинская национальность: «Государство содействует консолидации и развитию украинской нации, ее исторического сознания, традиций и культуры, а также развитию этнической, культурной, языковой и религиозной самобытности всех коренных народов и национальных меньшинств Украины» ^[12].

2) Установление «национального государства» в конституциях.

«Национальное государство» имеет два значения – «позитивное» и «негативное». «Позитивное» - государство-нация (политическая нация) – это конституционно-правовой тип государства, означающий, что последнее представляет собой форму самоопределения организации той или иной нации на определённой суверенной территории и выражает волю этой нации. «Негативное» - государство с закрепленным доминированием одной национальности. Именно таков, например, эстонский термин «rahvusriik», где «rahvus» означает исключительно «национальность». При этом в эстонской конституции данного понятия формально не содержится, хотя споры об этом в Ассамблее Конституции велись. В ходе дебатов утвердилась точка зрения, представленная идеей преимущественного обеспечения прав эстонцев (!), и только после этого прав человека (!). Данная формулировка дает еще один важный ключ к пониманию «негативного» национализма: последний права лиц конкретной национальности ставит выше прав человека. И, стало быть, развитие ультранационализма – прямая угроза правам человека, шире - гуманизму. Кстати, в эстонской конституции вообще нет слова «человек», как и словосочетания «права человека» ^[13].

Еще один пример данной угрозы мы находим в ч. 1 ст. 1 Конституции Румынии 1991 года: «Румыния - национальное, суверенное и независимое, единое и неделимое государство» ^[14].

Своеобразным путем национальное государство пытались недавно зафиксировать в преамбуле конституции Латвии. Для этого латышей предлагалось провозгласить «государственной нацией»^[11].

Однако не стоит думать, что интернационализм, точнее, гуманизм окончательно сдает свои позиции. Альтернативный пример можно привести из конституции Азербайджана в статье 4: «Народ Азербайджана един. Единство народа Азербайджана составляет основу Азербайджанского государства. Азербайджанская Республика является общей и неделимой родиной для всех граждан Азербайджанской Республики». В статье 5: «Ни одна народность Азербайджана, ни одно лицо, социальная группа или организация не может присвоить полномочие по присвоению власти. Присвоение власти является тягчайшим преступлением, направленным против народа» ^[15]. Тут надо отметить, что конституции крайне редко содержат в себе преступления. Тем более ценно, что присвоение власти одной (любой) народностью конституция Азербайджана объявляет преступлением, причем «тягчайшим», в связи с чем к попыткам протащить национализм, как идеологию в конституционные тексты предлагаем, впредь, рассматривать именно под этим углом. Актуально в этом ключе и показательно сравнить выдержки из конституции Азербайджана с преамбулой проекта Национальной конституции Украины, принятой съездом нацистской партии «Свобода»: «За преступления против Украинской нации, Украинского государства (…) вводится смертная казнь» ^[16].

3) Объявление своей национальности высшей ценностью.

В некоторых европейских конституциях национальность (по сути, этническая общность) становится важнейшей ценностью государства. Например, вместо внесения себя в качестве «государственной национальности» эстонцы выбрали другой путь, и объявили себя высшей ценностью. В преамбуле эстонской конституции это сформулировано так: «Народ Эстонии, выражая непоколебимую веру и твердую волю укреплять и развивать государство (…), которое призвано обеспечить сохранность эстонской национальности и культуры на века…». В 2007 г. в этот перечень был добавлен еще и эстонский язык ^[13].

Этот же сюжет был «творчески заимствован» автором проекта преамбулы латышской конституции (назвать ее латвийской сложно) Эгилом Левитсом: «С целью обеспечить существование латышской нации на века, сохранение и развитие латышского языка…».

Интересная с рассматриваемой точки зрения попытка содержится в ст. 16 украинской конституции: «…сохранение генофонда Украинского народа являются обязанностью государства» ^[12]. Что такое генофонд по определению многонационального Украинского народа (с большой буквы) – никак не объясняется.

4) «Братья по крови».

К особому виду проникновения ультранационализма в конституции следует отнести заботу о единокровных соотечественниках. Данная забота при внешней благопристойности суть перераспределение общих государственных ресурсов в пользу одной, как правило, титульной национальности, т.е. очевидный пример неравного обращения. Примеров тому много.

Ст. 108 конституции Греции: «Государство заботится о жизни греков, проживающих за границей, и о поддержании ими связей с матерью-Родиной. Оно также заботится об образовании и социальном и профессиональном развитии греков, трудящихся за его пределами» ^[17].

Ст. 12 конституции Украины: «Украина проявляет заботу об удовлетворении национально-культурных и языковых потребностей украинцев, проживающих за пределами государства» ^[12].

Статья D конституции Венгрии: «Руководствуясь идеалом объединенной венгерской нации, Венгрия должна нести ответственность за судьбу венгров, проживающих вне ее границ, должна способствовать их выживанию и развитию, и должна продолжить поддерживать их усилия, направленные на сохранение их венгерской культуры, а также будет способствовать их сотрудничеству друг с другом и с Венгрией» ^[18].

То же – в конституции Албании: «Республика Албания защищает национальные права албанского народа, проживающего за ее пределами» ^[19].

5) Наличие особенных национальных прав.

Особенные национальные права встречаются редко, но каждый раз привлекают к себе внимание своим очевидно дискриминационным характером. Так, например, ст. 122 конституции Португалии, описывающая требования к кандидату в президенты страны, гласит, что «избранными на этот пост могут быть португальцы по происхождению, старше 35 лет, пользующиеся избирательным правом» ^[20].

Или ч. 3 ст. 36 конституции Эстонии: «Каждый эстонец имеет право поселиться в Эстонии» ^[13]. С учетом того, что на момент принятия конституции понятие «гражданин Эстонии» было практически идентично «эстонцу», реальный перечень этих прав несравненно шире. Часть из этих особенных прав обсуждалась в Ассамблее Конституции, но в текст самой конституции не вошла. Вот, например, обсуждение института президента в рабочей группе по преамбуле:

«Обсуждают, должен ли государственный старейшина быть по национальности эстонцем. Не могут определить, должен ли он быть эстонцем по обоим родителям и т.д. Отказались в этой части от продолжения обсуждения. По предложению Руннеля председатель группы Салум обещает передать на заседание ассамблеи и рост государственного старейшины: для мужчин нижний предел 1,75 м и для женщин 1,62 м» ^[21]. Характер данных обсуждений не нуждается в дополнительном комментировании и оценках, так как совершенно очевиден.

6) Нарушение неприкосновенности национального (этнического) самоопределения.

Здесь важно исследовать, как право на национальное самоопределение решается в разных конституциях. Например, ст. 49 конституции Эстонии гласит, что «каждый имеет право сохранять свою национальную принадлежность» ^[13]. «Право на сохранение» всегда выглядит «коряво»; скорее всего, следовало бы сформулировать его как неприкосновенность национального (этнического) самоопределения личности. Здесь мы не ставим себе задачей установить какие-то разумные границы этого самоопределения, и полагаемся на здравый смысл читателя (очевидное нарушение границ подобного самоопределения – это, например, самоопределение себя эльфом или гоблином во время переписи населения в России).

Вместе с тем, подмены, о которых пойдет речь ниже, как раз наиболее ярко иллюстрируют разницу между «государством-нацией» и «национальным государством». Проявляются они по-разному: эстонцы, например, грезят о том, чтобы сделать из русских «эстонцев русского происхождения».

Один из примеров подобного рода – «уравнивание» граждан страны с лицами титульной национальности. Вот довольно характерный пример из конституции Греции: «1.Греки равны перед законом. 2. Греки и гречанки имеют равные права и обязанности. 3.Греческими гражданами являются все те, кто обладает предусмотренными законом качествами. 4. Только греческие граждане допускаются к исполнению любых государственных функций, за исключением предусмотренных специальными законами. 5. Греческие граждане без каких-либо различий участвуют в выполнении публичных повинностей соответственно своим силам. 6. Каждый грек, способный носить оружие, обязан способствовать обороне Родины так, как это определено законом» ^[17]. В данном примере очевидно, как «греческие граждане», вне зависимости от своего этнического происхождения (и, соответственно, национального самоопределения), настойчиво подаются как «греки».

Еще более распространенный пример – игра с существительными и прилагательными, означающими страну и национальность. Например, в эстонском языке это доведено до абсурда, т.к. «Eesti» означает и «Эстонию», и «эстонский», и каждый раз нужно вслушиваться, произносит ли эстонец Eesti с большой буквы или с маленькой, потому что разница очевидна – «народ Эстонии» или «эстонский народ». Ту же схему можем увидеть, например, в преамбуле конституции Болгарии: «Мы, народные представители Седьмого Великого Народного собрания, стремясь выразить волю болгарского народа, (…) сознавая свой неизменный долг хранить национальное и государственное единство Болгарии…» ^[22].

7) Коррупция народного суверенитета – угроза демократии.

ООН и ОБСЕ прямо призывают поддерживать и развивать демократию, но именно ультранационализм представляет собой прямую угрозу народному суверенитету, а следовательно – демократии.

Суверенитет, как известно, имеет два измерения – «внешнее» (государственный суверенитет) и «внутреннее», наиболее часто принимающее форму «народного суверенитета». Классической формулировки народного суверенитета до сих пор не сложилось, а попыток можно насчитать с десяток – власть «исходит от народа», она «в руках народа», народ является «носителем высшей власти» и т.п. Характерной особенностью для всех этих формулировок выступает то, что народ в них подается единым и неделимым субъектом.

Националистические формулировки разбивают народный суверенитет, как правило, на две составляющие – господствующую национальность и «всех остальных», «инородцев». В итоге складывается диковинное (двое?)властие, подрывающее само понятие «внутреннего суверенитета». Понятно, что без подробно прописанного «разделения властей» в таком двоевластии власть фактически принадлежит господствующей и, как правило, агрессивной национальности.

В конституции Республики Татарстан, например, субъектами народного суверенитета выведены «татарский народ» и «многонациональный народ Республики Татарстан» ^[23]. Похожим путем пошла и Словения, заявившая в преамбуле своей конституции о воле «словенского народа и населения Республики Словении» ^[24]. Есть даже попытки введения понятия «национальный суверенитет», например, в ст. 2 конституции Румынии: «Суверенитет. (1) Национальный суверенитет принадлежит румынскому народу» ^[14].

В этом контексте необходимо подвергнуть сомнению термин «этнодемократия», применяемого некоторыми исследователями в отношении, в частности, прибалтийских режимов. Приведенные примеры показывают, что «этнос» и «демос» плохо уживаются между собой: либо «этнос» объявляет себя «демосом», либо выдавливает его в категорию «все остальные». С неизбежными реверансами, разумеется. Как уже указывалось, без формального разграничения власти между «этносом» и «демосом» рассмотренное «двоевластие» - фикция. Есть, однако, как ни странно, примеры именно «разграничительных», «договорных» конституций, отличительной чертой которых является то, что одному агрессивному «этносу» противостоит другой, не менее агрессивный.

8) Межнациональные соглашения – мирные договоры.

Затяжной вооруженный межнациональный конфликт между турками-киприотами и греками-киприотами на замкнутом пространстве острова Кипр привел к совершенно экзотическому мирному договору – конституции Республики Кипр. Уже первые три статьи этого документа как бы суммируют приведенные выше способы проникновения национализма в конституционные тексты: «Статья 1. Кипрское государство является независимой и суверенной республикой президентского типа; Президентом ее является грек, а вице-президентом – турок, избираемые, соответственно, греческой и турецкой Общинами Кипра в порядке, устанавливаемом настоящей Конституцией. Статья 2. В целях осуществления настоящей Конституции постановляется. 1. Греческую Общину составляют граждане Республики, греки по происхождению, родным языком которых является греческий, лица, соблюдающие греческие культурные традиции или принадлежащие к Греческой Православной Церкви. 2. Турецкую Общину составляют граждане Республики турецкого происхождения, родным языком которых является турецкий, лица, соблюдающие турецкие культурные традиции или являющиеся мусульманами. 3. Граждане Республики, не подпадающие под постановления первого и второго параграфов настоящей статьи, обязаны в течение трехмесячного срока со дня вступления в силу Конституции избрать в персональном порядке греческую или турецкую Общину…» ^[25].

(Дву)национальное государство, как видим, также мало считается с «остальными», как и, например, «обычное» национальное государство в прибалтийском понимании. Однако конституционная разделенность на две общины делает эти общины не только главными политическими субъектами и источниками права, но и уничтожает на корню гражданское общество – в конституции Кипра ничего нельзя прочесть, например, о партиях. Потому как о каких партиях, о каком идеологическом плюрализме может идти речь, пока есть общины? Можно создавать любые партии в турецкой общине, но президентом все равно будет грек. Конституция Кипра наглядно демонстрирует, что национализм – это идеология.

Аналогичный «мирный договор» между уже тремя национальностями был заключен путем принятия конституции Боснии и Герцеговины: «…боснийцы, сербы и хорваты как народы (наряду с другими), составляющие население страны, и граждане Боснии и Герцеговины настоящим принимают следующую Конституцию Боснии и Герцеговины…». Как видно, то же отношение к «другим», то же фактическое разделение трех национальностей с гражданским обществом – «гражданами Боснии и Герцеговины» ^[26].

9) Государственный язык.

В современном мире введение государственного языка в конституционные тексты является чуть ли не повсеместным, при этом используются три термина – государственный язык, официальный язык и даже национальный язык (например, Мальта ^[27]). Без указания на какой-то язык, как на государственный, обходятся, например, конституции таких стран, как Босния и Герцеговина, Швеция, Греция, Дания, Исландия, Италия, Нидерланды, Сан-Марино.

Государственный язык во внутригосударственном контексте отличается от официального только дополнительной символической нагрузкой, что косвенно подтверждается тем, что положения, устанавливающие какой-то язык государственным, очень часто расположены в конституционных текстах рядом с положениями, устанавливающими государственные символы (в Эстонии, кстати, государственный флаг согласно закону является также национальным флагом).

Установление языка одной, как правило, титульной национальности, в качестве языка государственного дело- и судопроизводства – явная дискриминация, частично оправдываемая тем, что чиновники не могут владеть всеми языками, особенно в регионах «этнических котлов». Проблемы с государственным языком начинаются тогда, когда он начинает вырываться из границ государственного аппарата в частную сферу, в том числе в сферу предпринимательства. Например, прибалтийские государства используют свои государственные языки как дубину против национальных меньшинств, устанавливая специальные контрольные, а, по сути, карательные органы.

Альтернативой такому подходу можно считать ч. 3 ст. 5 конституции Киргизии 1996 года: «Не допускается ущемление прав и свобод граждан по признаку незнания или невладения государственным языком» ^[28] (в конституции 2010 года от этой нормы отказались).

Тему государственного языка, как маркера проникновения националистической идеологии в конституционные тексты, следовало бы рассмотреть ранее, но велико было искушение провести параллель с предыдущим пунктом и показать, что, кроме межнациональных конституций – «мирных договоров», возможны и их межъязыковые аналоги. Такова, например, конституция Бельгии. Согласно статье 2
Бельгия включает три сообщества: Французское сообщество, Фламандское сообщество и Германоязычное сообщество и состоит из четырех лингвистических регионов: регион французского языка, регион нидерландского языка, двуязычный регион Брюссель-столица и регион немецкого языка. Каждая коммуна Королевства является частью одного из лингвистических регионов. Границы четырех лингвистических регионов могут быть изменены или уточнены только законом, принятым большинством голосов в каждой лингвистической группе каждой из палат, при условии, что присутствует большинство каждой группы и общее число поданных голосов в обеих лингвистических группах достигает двух третей принявших участие в голосовании» ^[29].

Дискриминирующий эффект от придания языку титульной национальности статуса государственного очевиден далеко не всем, тем удивительнее было обнаружить в выпущенном в 1998 году учебнике по теории государства и права под редакцией проф. М.Н.Марченко следующие строки: «В политическом и правовом сознании утвердилось понятие «государственного языка». На государственном языке, статус которого закреплен законом, публикуются государственно-правовые акты, это язык официального делопроизводства, в том числе и судопроизводства. На государственном языке заключаются международные договоры, конвенции. В некоторых суверенных государствах знание «государственного языка» признается необходимым атрибутом гражданства. Установление законом о гражданстве политических, социальных, хозяйственных ограничений для лиц, не обладающих такими знаниями, есть по существу дискриминация, нарушение ст. 2 «Всеобщей декларации прав человека», которая гласит: «Каждый человек должен обладать всеми правами и свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия, как в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения» ^{[30, c.448]}.

Очевидно, что главная причина появления законов о языках в независимых государствах, которые возникли на территории бывшего Союза ССР, связана с идеей национального возрождения. Адепты «государственного языка» исходят из того, что язык – это важнейшее условие выживания и сохранения наций, что во имя национального единства, будущего коренной нации можно «потеснить» представителей других наций». Здесь уместно вспомнить, что в СССР государственного языка не было вовсе.

10) Неписаные конституции.

Один из вариантов придания национализму силы государственного принуждения – вовсе не писать конституций, ограничиваясь законами или «священными текстами», что даже предпочтительнее. В этом смысле, например, конституцию Израиля следовало бы отнести не к «неписаным», а к «непишущимся», т.к. положить сионизм на бумагу и придать ему формально высшую юридическую силу – чревато ростом межнациональных и межгосударственных конфликтов.

11) Конституционные проекты.

Конституционные проекты также заслуживают пристального изучения, прежде всего потому, что они, как правило, не отягощены теми компромиссами, которыми неизбежно сопровождается любое публичное обсуждение. Выше уже упоминался проект Национальной конституции Украины, утвержденный съездом ВО «Свобода» в 2007 году, но этот проект – откровенно нацистский, и его следует рассмотреть в следующей части статьи.

Часть III. Маркеры нацизма.

С «нацизмом» терминологических проблем столько же, сколько с национализмом, если не больше. В данном случае «нацизм» будет уже рассматриваться не как дискриминационный критерий и не как идеология, которой он, безусловно, является, а как общественно-опасное явление, имеющее по природе своей преступный характер, в духе определения Роджера Гриффина, как «популистского палингенетического ультранационализма» ^[31]. При этом, как между явлениями, между «нацизмом» и «фашизмом» будет поставлен знак равенства, что, конечно, не означает признание их полной тождественности по всем аспектам.

«Фашизм», а тем более «нацизм», достаточно редко встречается в конституциях expressis verbis. Тем не менее, он упоминается в конституциях, например, Польши, Италии, Португалии, Хорватии и Сан-Марино.

Проблема с определением «нацизма» осложняется тем, что, в отличие от «национализма», такое определение – занятие ответственное, ибо мало какое государство, будучи определенным как «нацистское», будет молчать в ответ. Вне зависимости от того, нацистское оно или нет. Вместе с тем проблема ранней диагностики угрозы нацизма является проблемой сугубо практической, т.к. демократическими методами пришедший к власти нацизм уже не лечится. Критерий «палингенезиса» позволяет утверждать, что нацистские государства не являются преемниками до-нацистских режимов, что нацистское государство – это всегда другое государство, отличное от имеющегося.

При этом следует отметить, что самому нацизму конституции уже не нужны, т.к. никакой «диктатуры закона» и «верховенства конституции» при нацизме нет, а есть диктатура вождя и правящей (единственной) нацистской партии.

Далее представим маркеры нацизма в конституциях.

1) «Палингенезис» и «золотой век».

В крайне упрощенном виде «палингенезис» применительно к нацизму можно понимать как возрождение «золотого века» нации в ответ на ее исторически недавнее действительное или мнимое унижение. На уровне мифа «возрождение» следует понимать буквально, как прохождение через смерть (национальное унижение). Третий Рейх «возродил» себя в Священной Римской Империи германской нации. Соответственно, на конституционном уровне палингенезис предстает в виде обращения к истории, в максимальном выражении – в описании «золотого века» и того государства, которое планируется «возрождать».

Подтвердим данную мысль, начав с совершенно невинного примера из ст. 4 конституции Абхазии: «Республика Абхазия состоит из исторических земель Садз, Бзып, Гуча, Дал-Цабал, Абжуа, Самырзакан…» ^[32]. Что в данном случае должно подчеркнуть использование слова «исторические»? В ситуации конфликта с Грузией, видимо, использование этого определения должно подчеркнуть особые права абхазов на эти земли.

Не менее невинно это отражено в конституции Литвы, в преамбуле которой говорится о том, что литовский народ (а не «народ Литвы»!) создал «много веков тому назад Литовское государство», и основал «его правовой фундамент на Литовских Статутах и Конституциях Литовской Республики» ^[33].

Несравненно агрессивнее выглядит с этой точки зрения преамбула конституции Македонии: «Основываясь на историческом, культурном, духовном и государственном наследии македонского народа и его вековой борьбе за национальную и социальную свободу, за создание своего государства, а в особенности на государственно-правовых традициях Крушевской республики, исторических решениях АСНОМ и конституционно-правовой преемственности македонского государства как суверенной республики в составе Федеративной Югославии, на свободно выраженной воле граждан Республики Македония на референдуме 8 сентября 1991 года, и исходя из исторического факта конституирования Македонии как национального государства македонского народа, в котором обеспечивается полное гражданское равноправие и постоянное сосуществование македонского народа с албанцами, турками, влахами, цыганами и другими национальностями, которые проживают в Республике Македония…» ^[34].

Указанные маркеры («государственно-правовые традиции Крушевской республики», «исторические решения АСНОМ», а также «исторический факт конституирования Македонии как национального государства македонского народа») призваны, видимо, не только обозначить факт выхода Македонии из состава югославской федерации, но и определить особенности формата государственности Македонии, отличного от «права народов на самоопределение». В данном случае эти «особенности» четко закрепляют приоритет македонской национальности и «исторически» обосновывают его.

«Словацкая нация» в этом смысле «чиста», и исходит «из естественного права наций на самоопределение, вместе с представителями национальных меньшинств и этнических групп, живущими на территории Словацкой Республики», всего лишь «памятуя о политическом и культурном наследии своих предков и о столетнем опыте борьбы за национальное бытие и собственную государственность в смысле духовного наследия Кирилла и Мефодия и исторического завета Великой Моравии» ^[9]. В данном случае в преамбуле конституции Словакии достаточно четко видно указание на «золотой век» - «Великую Моравию».

Экстремальным примером данного жанра можно предложить не преамбулу, а целую главу «Исторические основы», предваряющую конституцию Хорватии: «выражая тысячелетнюю национальную самобытность и государственность хорватского народа, подтвержденную всем ходом исторического развития в различных государственных формах и развитием идеи об историческом праве хорватского народа на полный государственный суверенитет, что нашло свое проявление: в создании хорватских княжеств в VII веке; в средневековом самостоятельном государстве Хорватии, которое было основано в IХ веке; в основании в Х веке королевства Хорватии; в сохранении хорватского государственного субъективизма в составе хорватско-венгерской личной унии; в самостоятельном и суверенном решении хорватского Сабора в 1527 году об избрании короля из династии Габсбургов; в самостоятельном и суверенном решении хорватского Сабора о Прагматической санкции в 1712 году; в заключительных решениях хорватского Сабора в 1848 году о восстановлении целостности Триединого королевства Хорватия под властью бана на основании исторического, государственного и естественного права хорватского народа; в хорватско-венгерском соглашении 1848 года об урегулировании отношений между Королевством Далмация, Хорватия и Славония и Королевством Венгрия на основании правовых традиций обоих государств и Прагматической санкции 1712 года; в постановлении хорватского Сабора от 29 октября 1918 года, принятого на основании исторического и естественного права нации, о расторжении государственно-правовых отношений с Австро-Венгрией и об одновременном вхождении самостоятельной Хорватии в состав Королевства словенцев, хорватов и сербов, провозглашенного на территории бывшей Габсбургской монархии; в том факте, что решение Народного веча Государства СХС об объединении с Сербией и Черногорией в Королевство сербов, хорватов и словенцев (1 декабря 1918 года), провозглашенное королевством Югославия 3 октября 1929 года, никогда не было санкционировано хорватским Сабором; в основании в 1939 году бановины Хорватия, которая возродила хорватскую государственную самобытность в королевстве Югославии; в восстановлении в период Второй мировой войны основ государственной суверенности, выраженной вопреки провозглашению независимого государства Хорватия (1941 год), в решениях Краевого антифашистского веча народного освобождения Хорватии (1943 год), а затем в Конституции Народной Республики Хорватия 1947 года и позднее в Конституциях Социалистической Республики Хорватия (1963 – 1990 годы). В поворотный момент истории, отмеченный отказом от коммунистической системы и изменением международного порядка в Европе, хорватский народ на первых демократических выборах (1990 год) свободным волеизъявлением подтвердил свою тысячелетнюю государственную самобытность. Новой Конституцией Республики Хорватия 1990 года и победой в Отечественной войне (1991 – 1995 годы) хорватский народ показал свою решимость и готовность восстановить и защитить Республику Хорватия как самостоятельное, независимое, суверенное и демократическое государство» ^[10].

2) Новое прочтение палингенезиса – континуитет.

Новое прочтение палингенезиса возникло с «восстановлением независимости» Прибалтийских государств, которые отчетливо заявили, что они не преемственны по отношению к Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР, а являются инкарнациями соответственно Литовской, Латвийской и Эстонской республик, существовавших до лета 1940 года. Как это увязывается с теорией права, и увязывается ли вообще – разговор отдельный, но в случае с Прибалтийскими государствами он привел к ряду новшеств в понимании палингенезиса. С точки зрения теории «правовой преемственности» (континуитета) и теории «оккупации» «золотым веком» для этих стран было их существование до 1940 года, а национальным унижением – бытие в составе СССР («оккупация»). При этом довоенные республики не «умирали» (см. «прохождение через смерть»), а пребывали в состоянии политического летаргического сна, существовали de jure. Правовые последствия реализации этих теорий для всех трех Прибалтийских стран оказались разными, начиная с того, что в качестве зримого символа «преемственности» Латвия «восстановила» конституцию 1922 года, жить по которой в конце ХХ века оказалось просто нельзя, в связи с чем ее значение, как правового акта, ничтожно. Фактически на сегодняшний день роль конституции в Латвии исполняет Конституционный суд.

Характерно то, что ни в конституции Эстонии, ни в конституции Литвы концепты «оккупации» и «правовой преемственности» не заявлены, однако идея с так своеобразно понимаемым «континуитетом» оказалась востребованной, и отражена, например, в проекте Национальной конституции Украины, притом что действующая конституция Украины указывает лишь на «многовековую историю украинского государственного строительства». «Континуитет» же от ВО «Свобода» выглядит так: «Мы, граждане Украины, понимая, что Украинская нация является наследницей развитой духовной и материальной культуры трипольцев, скифов и сотен последующих поколений украинцев, что континуитет современного Украинского государства был основан в Киевской Руси, а продлен Галицко-Волынским княжеством, Казацкой Республикой периода Гетманщины, Украинской народной Республикой, Западно-Украинской народной Республикой, Карпатской Украиной и Украинской Державой, восстановленной Актом 30 июня 1941, что Независимая Украина возникла как следствие более чем трехсотлетней национально-освободительной борьбы украинцев» ^[16].

В проекте преамбулы к конституции Латвии те же идеи отражены так: «вспоминая, что народ обрел свое государство в борьбе за свободу, что он не признал оккупационные власти, сопротивлялся им и снова обрел свободу, восстановив государственную независимость на основании непрерывности государственности» ^[11].

3) Национальное унижение, трагедия.

Понятно, что ничем, кроме трагедии, «золотой век» закончиться не может, так как он обязательно должен быть прерван в результате вмешательства сторонней силы. В противном случае ответственность за окончание «золотого века» нужно нести самим, а это неприятно. Лучшую формулу безответственности представил два года назад президент Эстонии Т.-Х.Ильвес: «Мы не виноваты в том, что свободны!». Понятно, что чем меньше проба золота в «золотом веке», тем оглушительнее должна быть трагедия. Акцент ставится на том, что «как бы мы замечательно жили, если бы не («оккупация», «геноцид», извержение вулкана, взрыв АЭС и пр.).

Соответственно, в конституционные тексты трагедии входят в виде каталога национальных обид – действительных или мнимых. Тут следует отметить, что появление в новейших конституционных текстах постсоциалистических стран каких бы то ни было «обид» следует расценивать как очень тревожный сигнал, т.к. ни в одной из первых постсоветских конституций не было ни то чтобы ссылки на «оккупации» и т.п., но нигде не упоминается даже СССР. Сверхдержава на конституционном уровне растворилась практически бесследно.

В отличие от СССР, СФРЮ упомянута, например, в конституции Словении, но в следующем контексте: «с учетом того, что СФРЮ не функционирует как правовое государство, ибо в ней имеют место грубые нарушения прав человека, национальных прав, прав республик и автономных краев, с учетом того, что федеративное устройство Югославии не обеспечивает разрешения политического и экономического кризиса и югославским республикам не удалось прийти к соглашению, которое бы позволило республикам обрести самостоятельность и одновременно преобразовать югославское союзное государство в союз суверенных государств…» ^[24].

Трагедия же в абсолютном выражении представлена все в том же проекте Национальной конституции Украины от ВО «Свобода»: «Зная, что Украинская нация находилась в тяжелом, более чем трехсотлетнем колониальном ярме, что она пережила страшный геноцид в годы Голодомора, который подорвал ее генофонд, что в течение сотен лет уничтожалась ее язык и культура, против украинцев направлялось острие коммунистических репрессий» ^[16].

Невозможно вообразить, каким был «золотой век», если для того, чтобы его прекратить, потребовалось устроить катастрофу такого масштаба!

4) Lebensraum – территориальные претензии.

Территориальные претензии, вне зависимости от того, насколько они обоснованы, имеют в конституционных текстах явный и неявный характер. Например, за фразой из ст. 122 конституции Эстонии о том, что «сухопутная граница Эстонии установлена Тартуским мирным договором от 2 февраля 1920 года» ^[13] сложно разглядеть тот факт, что Эстония претендует на Печорский район Псковской области и Занаровье в Ленинградской области.

Пресловутая «территориальная целостность» Грузии отражена в конституции в три этапа: «1. Грузия – независимое, единое и неделимое государство, что подтверждено референдумом, проведенным 31 марта 1991 года на всей территории страны, включая Абхазскую АССР и бывшую Юго-Осетинскую автономную область, и Актом о восстановлении государственной независимости Грузии от 9 апреля 1991 года. (…)
Статья 2. 1. Территория грузинского государства определена по состоянию на 21 декабря 1991 года. Территориальная целостность и неприкосновенность государственных границ Грузии подтверждены Конституцией и законодательством Грузии, признаны мировым содружеством государств, а также международными организациями. (…) 3. Государственно-территориальное устройство Грузии будет определено конституционным законом на основе принципа разграничения полномочий после полного восстановления юрисдикции Грузии на всей территории страны» ^[35].

Так же, в три этапа, сформулированы и территориальные претензии Ирландии. Сначала в преамбуле говорится о стремлении восстановить «единство нашей страны». Затем в ст. 2 утверждается, что «Принадлежащая народу территория состоит из всего острова Ирландия, прилегающих к нему островов и территориального моря». И, наконец, в ст. 3 говорится о действии законов «до воссоединения национальной территории» ^[36].

Заключение.

Выделенные в работе маркеры национализма и нацизма согласуются с теми вопросами, которые определяют исследователи в рамках изучения проблемы национальной и общественно-политической стабильности любого государства ^{[37, с.76-87]}.

Дополнительные маркеры, такие, например, как вождизм и популизм, также могут быть исследованы, но в контексте данной работы следует подчеркнуть, что «конституционный нацизм», как таковой, маловероятен, поскольку нацизм в конституционном оформлении не нуждается. Нацизм нуждается в Mein Kampf.

Именно поэтому националистические маркеры в данной работе отделены от нацистских, так как национализм как раз нуждается в опоре на силу государственного принуждения. С учетом того, что конституции, как правило, по характеру своего изменения принадлежат к т. н. сверхжестким документам, и влияние их долгосрочно, приведенные маркеры вряд ли могут служить единственным определителем для соответствующих режимов. Тем более, что при определении нацистских режимов необходимо одновременное присутствие всех ключевых маркеров. Цель настоящей работы была гораздо скромнее – создать каталог маркеров, на которые следует обращать внимание при исполнении резолюции ГА ООН № 67/154 от 20.12.2013.