Общая уголовно-правовая характеристика Ярлыков татарских ханов русским митрополитам

Георгиевский Эдуард Викторович кандидат юридических наук профессор, кафедра уголовного права, Юридический институт, Иркутский государственный университет 664005, Россия, г. Иркутск, ул. Улан-Баторская, 10 Georgievskii Eduard Viktorovich PhD in Law Associate Professor, Department of Criminal Law, Law Institute of the Irkutsk State University Russia, 664082, Irkutsk, m-n. Universitetskiy, ul. Ulan-Batorskaya, d.10. georgcrime@yandex.ru Другие публикации этого автора

Немалое значение в истории уголовно-правовой юрисдикции древнерусской православной церкви XIII – XIV вв. имеют ярлыки татарских ханов, которые выдавались русским митрополитам. Хотя необходимо сразу же оговориться, что право Золотой Орды, в том числе и право уголовное, распространялось только на отношения князей и представителей древнерусской православной церкви с ханами. На территории Древней Руси самостоятельно оно не действовало, если не считать те категории лиц, которые находились под юрисдикцией Русской православной церкви^[1]. К категории «церковных людей» в разное время относились игумен; чернец; черница; поп; дьякон; попадья; проскурница; члены их семей; монахи и люди, работающие на нужды церкви; пономарь; задушные люди (освобожденные по духовному завещанию челядь и холопы); поповичи; вдовица; калика; прикладник; дьяк и «все причетници церковны»; «кто в клиросе»; дети попа и дьякона; лечец; прощенник; сторонник (странник); хромец; слепец; лица, лишенные средств существования по своим физическим данным (вдова)^[2].

Однако влияло ли право, выраженное в ярлыках и отражавшее правовые воззрения государства Золотой Орды, на формирование русского церковно-уголовного права? Очевидно, что ответ на этот вопрос лежит в более широкой плоскости – сфере влияния политики и культуры Улуса Джучи на развитие и становление российской государственности. Согласно анализу, осуществленному Д.В. Васильевым, определенные важные изменения на Руси в указанный период тем или иным образом были связаны с событиями монгольской политической жизни. «Влияние монгольской модели государственности на Московию,– сообщает Д.В. Васильев, – дало свой полный эффект только после свержения ордынского ига. Это можно назвать эффектом отложенного действия. Более того, в некоторых отношениях прямое татарское влияние на русскую жизнь даже возросло после освобождения Руси»^[3].

Помимо политической жизни в широком смысле, такое влияние просматривалось в праве. Так, Н.И. Костомаров, отмечая серьезнейшее и глобальное по своему характеру воздействие монголо-татарского нашествия на Русь, говорит о том, что изменился не только «строй общественной жизни», но и законодательные традиции, а также и сам народный характер^[4]. Хотя, справедливости ради, необходимо отметить и прямо противоположные точки зрения на состояние права в Древней Руси в результате монголо-татарского нашествия. «Представления о нормах права, – пишет В.В. Похлебкин, – как международного, так и государственного, а тем более личного – на несколько столетий были совершенно исключены из системы мышления русского народа. Его систематически приучали, воспитывали в обстановке последовательного, целеустремленного бесправия. Таким образом, юридические, правовые нормы, вошедшие через римское право в обиход средневековых европейских государств, не только не имели никаких корней в России, но и не смоги привиться и позднее, когда средневековье окончилось в Европе, а в России исчезло монголо-татарское иго»^[5].

Но правовая система Золотой Орды не являлась константной и была, в свою очередь, сама подвержена изменениям. На золотоордынскую правовую и судебную систему воздействовали правовые системы завоеванных и покоренных земель. Согласно точке зрения Уранцэцэг Тогтох, судебная система Монгольского государства в рассматриваемый период представляла собой синтез домонгольских, древнемонгольских и тюркских правовых обычаев, которые существенным образом дополнялись исламскими и европейскими правовыми элементами^[6]. Подобное усложнение правовой системы привело, в свою очередь, к формированию в праве номадного (пастушеского) типа новых правовых норм, регулирующих в основном функционирование государственных институтов общества. Правовой статус человека определялся его положением в патронимии, количеством скота, важностью и значимостью социальных связей. Понятие преступления отсутствовало, оно заменялось иными социально-адаптированными терминами. Виновность как свободное выражение воли также не предусматривалось, мотивационная база человеческих дурных проступков предопределялась «вселением бесов», «околдовыванием злыми духами» и т. п.^[7]

Сам по себе факт появления документов, подобных Ярлыкам, в древнерусской юридической практике вызывает некоторое недоумение. Общеизвестно, какой жестокостью отличалось монголо-татарское нашествие на Русь в конце первой половины XIII в. Вот что пишет по этому поводу один из историков русской церкви Петр Знаменский: «Сначала опустошены были Рязанское и Владимирское княжества; народонаселение их было вырезано; церкви и монастыри разрушены или осквернены. Во Владимире погибли епископ Митрофан и все семейство великого князя Юрия Всеволодовича. Сам Юрий пал за веру и отечество на берегах Сити. Его племянник Василий Константинович ростовский попал в плен к варварам и погиб мученическою смертью за то, что не хотел отречься от православия. Потом в южной Руси разрушены Переяславль, Чернигов, Киев, города волынские и галицкие. В Киеве погибли его главные святыни – Софийский и Десятинный храмы; Печерская обитель была разрушена, монахи ее разбежались по лесным дебрям и пещерам. Краса Русской земли, стольный город великого князя и митрополита обратился в ничтожное местечко, в котором насчитывалось всего около 200 домов. Общее бедствие обрушилось, впрочем, не с одинаковой тяжестью над той и другой половиной Руси. Северо-восточная Русь была опустошена менее; когда страшная буря пронеслась, она снова поправилась, благодаря умной деятельности своих князей. Южная же Русь обращена была в сплошную пустыню; кроме того, монголы и после ее опустошения продолжали кочевать по ее степным окраинам и были постоянной грозой для ее народонаселения. Вследствие этого земледельческое и промышленное население ее массами потянулось на север. Русская историческая жизнь отступила в область Волги, завязала для себя новый центр, вместо южного Киева, в Москве и стала развиваться здесь уже в новом направлении. Сюда же передвинулось и средоточие церковной жизни – русская митрополия. Главным поприщем церковно-исторической жизни сделалась Великороссия, что не могло не иметь сильного влияния на ход церковной истории, как вследствие новых особенностей государственной истории на новом месте, так и вследствие особенностей самого великорусского народонаселения»^[8].

Столь пространная цитата как нельзя лучше характеризует положение древнерусской православной церкви в начале монголо-татарского нашествия. Каким же образом и почему у золотоордынских ханов происходят подобные кардинальные изменения в сознании и появляется столь «трепетное» отношение к русской православной церкви? Сам П. Знаменский полагает, что религиозный индифферентизм монголов, вызванный политеизмом внутри различных кочевых племен^[9], привел к отсутствию какой-либо господствующей религии в целом. Великая Яса призывала бояться и уважать всех богов^[10]. «Разорение русских святынь, жестокости против христиан во время нашествия на Русь, – пишет исследователь, – нимало не противоречили этой веротерпимости, проистекая из обычной азиатской манеры вести войну»^[11].

Г.П. Федотов, также отмечающий язычество татар в начале нашествия (татары были обращены в ислам лишь в середине XIV столетия), полагает, что основной причиной подобной веротерпимости была искренняя вера татар в действенность молитв о благосостоянии ханов^[12]. «В обмен за молитвы ханы Золотой Орды даровали Русской Церкви большие экономические и юридические привилегии: духовенство освобождалось от податей; епископам предоставлялась юридическая власть над духовенством. Никогда ни до, ни после монгольского владычества Церковь не пользовалась такими привилегиями, и митрополиты Московские бережно хранили в своих архивах так называемые ярлыки – ханские грамоты»^[13]. Более того, именно этот фактор в целом, по мнению Г.П. Федотова, повлиял на очень осторожную позицию Русской православной церкви в указанный период и ее не очень активное участие в национальном сопротивлении^[14].

Интересную точку зрения высказывает А.И. Крывелев, который считает, что татаро-монголы, исповедовавшие «примитивный полидемонизм», просто боялись православных русских священников, как лиц, способных наводить порчу^[15]. Здесь же, собственно, прослеживается тесная связь между мировосприятием древнего кочевника и новым мирооткрыванием в плоскости другой религии.

Достаточно категоричную позицию в объяснении причин создания такого альянса русской православной церкви и Золотой Орды занял А.С. Хорошев. «Золотоордынская власть открывала широкое поле для политических махинаций, ханский стол был заинтересован в том, чтобы русские земли обескровили себя в братоубийственной вражде. В создавшихся условиях русская церковь заняла позицию стороннего наблюдателя, благодатную для укрепления своего материального и политического авторитета»^[16]. Но и золотоордынским ханам необходим был союз с русскими митрополитами, и не только с целью вознесения молитв за «племя татарское». Такой союз был нужен и для регулирования церковно-политических отношений в самой России, и для успешного решения вопросов внешней политики. Русский митрополит был связующим звеном, в том числе, и с византийским императором и патриархом^[17]. И.У. Будовниц также считает, что предоставление льгот, неизменно подтверждавшееся ярлыками последующих ханов, вызывалось определенным политическим расчетом, одинаково выгодным для обеих сторон^[18].

Сложно сказать от кого исходила инициатива в создании подобных законодательных актов, но, как полагает П. Знаменский, пользуясь веротерпимостью монголов, первый в монгольское время митрополит Кирилл учредил епископию прямо в столице Орды – Сарае, поставил в нее епископом в 1261 г. Митрофана, а у хана Менгу-Темира «выпросил ярлык духовенству»^[19].

Н.С. Суворов несколько более осторожно подходит к данному событию, но также считает вполне вероятным тот факт, что в Орду ходили сами представители церковных властей Руси – «русские митрополиты являлись в орду со списками устава Владимира в руках»^[20]. Ханы, пытаясь обеспечить себе поддержку русской церкви, давали русскому духовенству определенные льготы, которые определялись в льготных иммунитетных грамотах – ярлыках. По этому поводу А.С. Павлов пишет: «Замечательно, что ярлыки не только подтверждают прежние права русской духовной иерархии, но и значительно расширяют их»^[21]. Более того, ярлыки, без сомнения, были действующими источниками церковного права. Несмотря на то, что ярлыки выдавались золотоордынскими ханами, они, без сомнения, содержали и нормы русского права, в том числе и нормы права уголовного, обязательные, по словам Д.Я. Самоквасова, для всего русского народонаселения и всех людей татарского царства^[22].

Согласно мнению одного из исследователей ярлыков А.П. Григорьева, сборник ханских ярлыков русским митрополитам, включающий в себя четыре иммунитетных и две проезжих грамоты, был создан в первой половине XV в. Ярлыки были выданы от имени трех золотоордынских ханов и одной ханши в период с 1267 по 1379 гг.^[23] Но по многим, в том числе и политическим, причинам, первоначальный текст, который со временем был искажен, продолжает и до сегодняшнего дня оставаться тайной^[24].

Вообще, термин «ярлык» был заимствован в монгольский язык из тюркского и означал «повеление», «указ». Другими словами ярлыки были актами волеизъявления верховных правителей средневековых монгольских государств, являвшимися обязательными для всех его подданных. Ярлыки обладали высшей юридической силой и не являлись производными от иных каких-либо нормативных актов, хотя и уступали по своей юридической силе ясам великих ханов. Но ханы Золотой Орды никогда и не претендовали на этот великий титул правителей Монголии, хотя и именовали свое государство «Могул Улусом»^[25]. Ярлыки являлись, таким образом, «фактически основным источником права» в Золотой Орде^[26].

Одним из первых, дошедших до нас, ярлыков был Ярлык Менгу-Темира (Тимура) от 1 августа 1267 г.В тексте ярлыка содержится уголовно-правовое установление о запрете насильственного завладения ханскими слугами (баскаками, данщиками) недвижимым имуществом представителей русских духовных властей. Так, запрещалось посягать на церковную землю, воду, огороды, виноградники, мельницы, зимовища, летовища («да не заимають их»). Своеобразна и санкция, применяемая в данном случае – возвращение захваченной недвижимости. «И яже будуть поимали, – и они да въздадуть назад»^[27]. Эти охранные иммунитеты распространялись не только на священнослужителей, но и на всех членов их семьи, которые не выделились в самостоятельное хозяйство («попове един хлеб ядуще и во едином дому живуще: у кого брат ли, сын ли…»)^[28].

В тексте этого же ярлыка установлен запрет и на уничтожение, повреждение и похищение церковных манускриптов («или что в законе их книги или ино что – да не заимають, ни емлють, ни издеруть, ни погубять их»). И достаточно серьезное уголовно-правовое установление, запрещающее хуление веры христианской^[29]. Санкция в этом случае была достаточно жесткой – смертная казнь. «А кто иметь веру их хулити, – тот человек извиниться и умреть»^[30].

Мы не случайно высказали некоторое сомнение в начале нашей работы по поводу факта появления подобных актов (ярлыков). Речь идет не столько о сомнении в самом факте их подлинности, сколько в содержательной части. Один из серьезнейших исследователей ярлыков А.П. Григорьев, осуществляя их сравнительный текстологический анализ, приходит к выводу о том, что значительная часть текста ярлыка Менгу-Темира, например, была произвольно вставлена в текст ярлыка позднейшими составителями. Так, например, необходимость вернуть назад захваченное имущество церкви, запрет на уничтожение церковных манускриптов и, наконец, установление смертной казни за хуление православной веры.

Такое произвольное увеличение в тексте ярлыков церковных привилегий было не случайно. В XV в. шла серьезная борьба церкви за возвращение церковного имущества^[31]. Тем не менее, практически во всех ярлыках угроза смерти за неисполнение предписаний присутствовала, но не в самих актах, а на металлической вверительной бирке – пайцзе^[32].

В ярлыке Менгу-Темира есть еще одно очень интересное уголовно-правовое положение, обращенное к слугам хана. Как полагает Р.Ю. Почекаев, несмотря на отсутствие понятия взяточничества как должностного преступления в уголовном праве Золотой Орды, некоторые действия могли все-таки рассматриваться в качестве таковых. В ярлыке сказано: «Сию грамоту видяще и слышаще от попов и черньцов ни дани ни иного чего ни хотять ни възмуть баскаци, княжи писци, поплужники, таможници, а возьмут ине по велицеи язи извиняться и умруть». Исследователь полагает, что, так как ярлыки содержали исчерпывающий перечень налогов и сборов с определенных областей и категорий лиц, то любая попытка дополнительного (неоговоренного) сбора могла рассматриваться именно как мздоимство. Именно эти действия и карались смертью в соответствии с положениями Ясы Чингисхана^[33].

Нужно сказать, что и само нарушение предписаний ярлыков в уголовном праве Золотой Орды рассматривалось как преступление. И одними из самых распространенных как раз и были попытки ханских чиновников взыскивать налоги с тех, кто был официально освобожден от их уплаты. Помимо этого чиновники могли злоупотреблять с количеством лошадей и припасов, положенных им в соответствии с «проезжими грамотами»^[34].Русь была для татарских ханов, и для Менгу-Темира, в частности, источником доходов и человеческих ресурсов, в связи с чем любое «несанкционированное» посягательство слуг хана на интересы русского населения рассматривалось как посягательство против интересов самого хана^[35].

Необходимо отметить, что угроза смертной казнью, достаточно распространенная в ярлыках, составляет содержание их санкций. Характеризуя этот структурный элемент нормы-ярлыка, М.А. Усманов делает вывод, что в целом угроза казнью является архаичной клаузулой, так как для ранних джучидских ярлыков была свойственна светско-карательная разновидность угрожающей санкции. «Что же касается угрозы отлучением от религии, то она формируется в поздние времена – в эпоху окончательного укрепления позиции мусульманства»^[36].

Несколько в более жесткой форме установлен запрет на завладение церковной недвижимостью в Ярлыке ханши Тайдулы митрополиту Феогносту от 4 февраля 1351 г.Возможная смертная казнь грозила виновному в случае применения «силы и истомы» к владельцу недвижимости. «А кто пак беспутно силу учинить какову… умреть и поблюдеться»^[37]. Ханским слугам также запрещалось «придумывать» пошлину. Кроме того, Тайдула постановляла, что если сам митрополит Феогност замыслит подобное в отношении земель, огородов, вод, виноградников, ему не принадлежащих, или учинит какую-либо неправду в отношении их владельцев, то будет во грехе перед Богом^[38].

Ярлык Бердибека, выданный митрополиту Алексею в ноябре 1357 г.помимо уже традиционного запрета посягательства на чужое недвижимое имущество со стороны ханских слуг, содержал также установление, в соответствии с которым митрополит имел право сам принимать решение в отношении тех лиц, которые совершили разбой, татьбу, лжу или другое лихое дело^[39].

В Ярлыке Тюляка, выданному митрополиту Михаилу в 1379 г.устанавливаются запреты и на завладение недвижимостью, и на разрушение церковных домов (монастырей), и на учинение в них насилия. В противном случае «те люди в гресех будуть да умруть смертию»^[40]. Ярлык, также как и предыдущий, определял и сферу уголовно-правового воздействия митрополита. «Или учинить татьбу или ложь или иное злое дело, а не имешь того смотрити, – ино то сам ведаешь, каков ответ богу вздаси».

Такая своеобразная тяга к духовной защите со стороны русской православной церкви была, как мы уже отмечали, не случайной. В Великой Ясе на первом месте располагались именно преступления против религии и церкви^[41]. А.С. Павлов небезосновательно считает, что ханы тем охотнее наделяли духовных владык русской земли разными правами и льготами, что надеялись этим привязать их к себе, и таким образом упрочить собственное владычество над страной^[42].

Однако необходимо отметить, что взаимоотношения русских митрополитов и ханов не обходились без эксцессов. Так, по свидетельству Новгородской первой летописи младшего извода в лето 6851 (1343) г. митрополит Феогност при поездке в Орду был избит и ограблен. Вот как об этом свидетельствует текст летописи: «Того же лета митрополит Фегнаст Гричин ходи в Орду к цесарю к поганому к Женьбеку, и обадиша его Калантаи к цесареви, ограбиша его, а самого яши и измучиша, а ркущи: «даваи дань полетнюю»; он ся в то не да, и положи посула 6 сот рублев и выиде на Русь здрав»^[43].

Не очень ладились и взаимоотношения русского православного духовенства и русских князей в эпоху татаро-монгольского ига. По мнению И.У. Будовница, князья являлись той самой силой «внутри господствующего класса», с которой духовенству приходилось считаться, и которая была не прочь переложить на русскую православную церковь часть татарской дани^[44]. Очевидно, что во многом именно правовые установления ярлыков во многом сдерживали и иные имущественные притязания князей, продолжающих междоусобные распри.

Роль и значение ярлыков в истории русского права, в том числе и права уголовного, трудно переоценить. Монголо-татарское нашествие, оказавшее влияние на развитие государственности и культуры русского народа, не могло не сказаться и в правовой области. Будучи по своему характеру отличными от норм древнерусской правовой системы в целом, нормы права золотоордынских ханов, тем не менее, «знакомят» князей и духовенство с преступлениями, вероятнее всего, еще неизвестными древнерусскому уголовному праву. К ним можно отнести взяточничество и нарушение предписаний правовых норм именно как посягательства на интересы государства, отраженные в порядке управления. Эти преступные деяния в праве Золотой Орды карались жестче и по важности объекта охраны занимали более лидирующее место, чем, например, иные преступления.

Появляются своеобразные «компромиссные» составы преступлений, которые призваны охранять интересы русского духовенства – запрет поругания христианской веры, уничтожения, повреждения и захвата имущества духовенства, а также церковных книг и манускриптов, как предметов, имеющих культурное и духовное значение и, несомненно, выходящих далеко за рамки собственности русской православной церкви. Но и русскому духовенству в лице митрополитов также запрещается нарушать постановления ярлыков, как и слугам хана.