Аннотация: В статье разрабатываются проблемы истории, воплощённой в художественных образах. Непосредственным предметом анализа избрана повесть А.С. Пушкина «Станционный смотритель», представляющая собой образцово-показательный пример в этом роде. В огромном, продолжающем расти числе разнообразных интерпретаций пушкинского произведения по истории жизни смотрителя Самсона Вырина, как ни странно, недостаточно изучен феномен времени. Удивление тем, в имеющихся трактовках доминирует представление абстрактного времени (одинаково общая для всех и каждого нечто схема: прошлое – настоящее – будущее), вызвало потребность перехода к представлениям конкретного времени, специфически присущего именно вот этому «есть», его своеобразной динамике. Такова исходная задача предлагаемых в статье наблюдений и размышлений. Для её решения применяется метод «вдумчивого медленного чтения» и сравнительного анализа разных контекстов. В силу иного «зрительного разрешения» исчезающее при обычном восприятии временнáя мелочь, рассыпанная автором как бы невзначай, мимоходом, достигла критической концентрации для чёткого проявления единой связности. В статье реконструировано точное время событий повести и общая продолжительность описанной в ней истории. «Расчисленное по календарю время» совмещается с биографическими данными Пушкина и его (близких) знакомых, а так же играет роль надёжного компаса в установлении непростых соотношений между местами развёртывания сюжета и реальным эмпирическим пространством.
Выстроенный, по возможности максимально точно, хронотоп служит прочным мостом между образной тканью пушкинского произведения и послужившей ему источником реальностью. Фактически биографическим прообразом "Станционного смотрителя" выступают взаимоотношения между Пушкиным, Карамзиным и "молодыми якобинцами" (декабристами) в 1816-1826/27 годах.
Важнейшим результатом рассмотрения художественного текста повести в зеркале точного – волшебного у Пушкина – времени является открытие парадоксальной запечатлённости (следовательно, и запечатанности) в образе главного героя творчества и личности Н.М. Карамзина, любившего парадоксы.
Открытие неизвестного Карамзина в известной повести Пушкина обогащает возможности углублённого понимания исторической преемственности между ними в развитии российской духовной культуры.

Abstract: This article researches the issues of history manifested in creative images. The subject of the analysis is the novel by Alexander Pushkin “The Stationmaster”, which represents a great example in this case. With thin the ever-increasing number of various interpretations of Pushkin’s work on the story of the life of Samson Vyrin, the phenomenon of time is strangely under-studied. The strange fact is that within the existing interpretations there is a predominant factor of abstract time (past-present-future) that calls for transition towards perception of specific time. This is the starting task of the observations and reasoning presented in the article. The article reconstructs precise time of events and the timespan of the story.  The “calendar-overlay” timeline correlates with the biographical data of Pushkin and his (close) acquaintances, and plays the role of a reliable compass in establishing the complicated relation between the image fabric of Pushkin’s novel and the reality that served as the source of the story. In fact, the biographical image of “The Stationmaster” is the relations between Pushkin, Karamzin, and the “young Jacobins” (Decembrists) during 1816-1826/27. The main result of the analysis of this creative work in the mirror of precise time is the discovery of paradoxical impression in the image of the main character of the hero of the story and the persona of N. M. Karamzin, who loved paradoxes. The discovery of an unknown Karamzin in the renowned novel of Pushkin enriches the possibility of a deeper understanding of the historical continuity between them within the development of Russian spiritual culture.

Аннотация: Статья посвящена исследованию историософских взглядов А.С. Пушкина. Осмысление Поэтом судьбы Российской Империи выявляется путём анализа особенностей образности его произведения «Медный всадник. Петербургская повесть» (1833), которое стало важнейшим текстом духовной культуры в нашей стране. С момента опубликования пушкинский шедевр вызвал и до сих пор вызывает огромное число разных откликов и множество противоречивых концептуальных интерпретаций. Нарастающие различия становятся избыточными, заслоняют собой текст оригинала и размывают собственно авторскую позицию. В условиях чрезвычайно «расширившийся Вселенной» напрашивается подход к пониманию идейного смысла «Медного Всадника» противоположным образом. Содержательному развёртыванию пушкинского произведения должно предшествовать его предельное сжатие, нацеленное на установление центрального предложения в нём, а затем и на слово-«ядро» в самом центре. Таким словом-«ядром», выражающим противоречивую динамику мироустроения, парадоксально оказывается сказуемое «стоит» в последнем предложении 1 части «Медного Всадника». Его необычность привлекала внимание нескольких пушкинистов, но решающего значения они ему не придавали. На мой взгляд, первостепенность и оригинальность его образности порождается значениями двух разных глаголов: «стоИть» и «стОять». Трудность полного усвоения содержания ключевого сказуемого заключается в том, что оно, с одной стороны, вызывает сбой поэтического размера текста и смену его на прозу, а с другой, объединение обоих в одно целое. Тем самым в самом истоке системы образов произведения обнаруживается взаимодополнительность поэтического пласта с прозаическим, бытового с фантастическим, физического с метафизическим.
В данной трактовке приверженность Пушкина России как великой державе (Империи) несомненна и органически сочетается с его общей, в целом положительной оценкой деяний Петра I, в которой Поэт призывает его наследников особо почитать и культивировать милосердие.

Аннотация: В данной статье исследуются историко-философские и политико-государственные взгляды А.С. Пушкина, актуальные для современной России. Предметом рассмотрения является «Медный Всадник». Петербургская повесть (1833). С момента опубликования пушкинский шедевр вызвал и до сих пор вызывает огромное число различных откликов и множество противоречивых концептуальных интерпретаций. Отличительная особенность предлагаемых размышлений заключается в сочетании магистральной тенденции в общей эволюции творчества Поэта с пристальным вниманием к часто «проходным» эпизодам и незамечаемым деталям, к тому же различным в вариантах беловых рукописей. Такой подход обусловливает возможность осмысления произведения в его полном объеме и аутентичной структуре, а не подгонять избранные из него места под заранее принятую в качестве доминирующей идею. Метод «медленного чтения» и сравнительный анализ позволяют точнее устанавливать в контекстах разного уровня конкретное значение данной детали и/или фрагмента в диалектическом единстве частей и целого. Статья состоит из двух разделов. В первом критически исследуются две интерпретации «Медного Всадника». В первой из них интересующий нас фрагмент оказывается вне реконструкции идейного смысла стихотворной повести. Вследствие этого богатство ее содержания обедняется и, на мой взгляд, искажается, степень достигнутого в нем совершенства значительно понижается, требуя восполнения в последующих пушкинских творениях.
Напротив, для второй интерпретации изучаемый фрагмент – неотъемлемая и органичная часть целого. Более того, в нем заключена уникальная информация, объясняющая ясновидение героя, сверхъестественность его безумия. Представленный в статье микроанализ этой трактовки позволяет оспорить ее в пользу естественного понимания фантастического в «Медном Всаднике».
Второй раздел статьи представляет собой хронологическую последовательность использования слова «колпак» в творчестве Пушкина. Основная тенденция наблюдаемой здесь эволюции, по моему мнению, подтверждает и дополняет предшествующие выводы о нарастании естественного, конкретно-реалистического подхода в понимании Пушкиным исторических явлений.
В общем предлагаемая трактовка открывает некоторые аспекты пушкинского мировоззрения, нацелена на углубленное конструктивное обсуждение взглядов Поэта действительности.

Abstract: In this article the historico-philosophical and political and state views of A.S. Pushkin actual for modern Russia are investigated. A subject of consideration is "Bronze Horseman". Petersburg story (1833). From the moment of publication the Pushkin masterpiece caused and still causes huge number of various responses and a set of contradictory conceptual interpretations. Distinctive feature of the offered reflections consists in a combination of the main tendency in the general evolution of works of the Poet with close attention to episodes often "through passage" and not noticed details, besides various in versions of clean manuscripts. Such approach causes possibility of judgment of work in its full volume and authentic structure, but not to adjust the elite a place from it under in advance accepted as dominating idea. The method of "slow reading" and the comparative analysis allow to establish more precisely in contexts of different level concrete value of this detail and/or fragment in dialectic unity of parts and whole. Article consists of two sections. In the first two interpretations of "Bronze Horseman" are critically investigated. In the first of them the fragment interesting us appears out of reconstruction of ideological sense of the poetic story. Thereof the richness of its contents is impoverished and, in my opinion, is distorted, degree of the perfection reached in it considerably goes down, demanding completion in the subsequent Pushkin creations.On the contrary, for the second interpretation the studied fragment – the integral and organic part whole. Moreover, in it the unique information explaining clairvoyance of the hero, supernature of his madness is concluded. The microanalysis of this treatment presented in article allows to challenge it in favor of natural understanding fantastic in "Bronze Horseman".The second section of article represents chronological sequence of use of the word "cap" in Pushkin's creativity. The main tendency of the evolution observed here, in my opinion, confirms and supplements the previous conclusions about increase of natural, concrete and realistic approach in understanding by Pushkin of the historical phenomena.Generally the offered treatment opens some aspects of Pushkin outlook, is aimed at in-depth constructive discussion of views of the Poet of reality.

Аннотация: Статья посвящена рассмотрению одной из самых интригующих и дискуссионных тем творческой жизни величайшего Поэта. В ней продолжается обоснование и развитие авторской версии понимания сути «утаенной любви» А.С. Пушкина к О.С. Потоцкой-Нарышкиной, выдвинутой для обсуждения в монографии «Примерь-ка, Золушка, наряд поэзии чудесный», два фрагмента из которой опубликованы в данном журнале: «И месяц с правой стороны» (Ушаковский альбом (весна). 2011. № 4; «Ужели имя найдено?». 2013. № 1).
Анализ первоисточников (законченных и незавершенных произведений Пушкина, их черновых вариантов, графики, надписей и помет в рабочих тетрадях опирается на результаты последних текстологических изучений рукописей, а также учитывает различные интерпретации данной проблемы в пушкинистике. Это позволяет автору с немалой долей вероятности предложить новаторское решение поставленной задачи.
В свою очередь, обретенная «разгадка» становится основанием выявления скрытых связей между произведениями Поэта, разделенных годами жизни, жанрами, существенно изменившейся общественно-политической обстановкой. Кризисный перелом в пушкинском антропоэзисе предстает как утрата гармонии в первичном мыслеобразе «Любви-Свободы». Случайно ли это?

Аннотация: обнаружение связи «Дон Жуанских» списков Пушкина в Ушаковском альбоме с «Евгением Онегиным» позволяет по-новому интерпретировать содержание первых глав романа в стихах, также иначе взглянуть на их биографическую основу. Опора на диалектическое единство действительности и поэзии в творчестве Пушкина позволяет автору статьи предложить новое имя для его «утаённой любви». В пушкинистике оно известно, но ей отводилась роль Золушки. По моему мнению, время знакомства и общения с ней Поэта, главное, его творчество в этот длительный период делают именно её кандидатуру приоритетной сравнительно с другими в пушкинистике.

Аннотация: Реконструкция динамики заполнения Пушкиным Ушаковского альбома позволяет предположить, что составление им осенью Дон-Жуанских списков – продолжение его весенних разговоров с сёстрами о любовных увлечениях Поэта. Скорее всего, они связаны со 2 переизданием первой главы «Евгения Онегина» и выходом в свет поэмы «Полтавы» в конце марта 1829г. Графическим свидетельством этого в альбоме являются автопортрет Пушкина в виде романтического Поэта и женская Троица, помещённая на соседних листах. Следовательно, ларцом, хранящим тайну любви Пушкина, является роман в стихах, особенно его первые главы, созданные в Одессе. В отличие от «Бахчисарайского фонтана» «Евгений Онегин» как целое не рассматривался в пушкинистике как ключевое произведение в решении проблемы «утаённой любви» А.С. Пушкина.